Этот текст, повествующий о настолько же пронзительных, насколько и будничных деталях быта советских армии и флота в период сплошной коллективизации, был опубликован в двух номерах анархистского эмигрантского журнала «Дело труда — пробуждение», издававшегося в США, — №38 за январь-апрель 1952 года и № 39 за май-июль 1952 года. Имя автора, скрывающегося за псевдонимом «И. Ди...» неизвестно. Текст предоставлен Александром Савельевым, обладающим копиями журнальных выпусков.
Тайны девятого отдела
(Красная армия в 1933 году)
На парижском процессе Кравченко (Виктор Кравченко — советский невозвращенец; имеются в виду слушания, прошедшие в 1949 году по его иску против парижского просоветского еженедельника Lettre Française. Кравченко написал книгу «Я выбрал свободу», открывшую Западу глаза на советские коллективизацию, тюрьмы, лагеря и рабство. Публикация вызвала скандалы и нападки СССР и международных коммунистических организаций, в том числе от Lettre Française, обвинившего Кравченко во лжи. Кравченко подал иск о клевете. — Открытая Россия) возникло много таких вопросов, которые раньше просто никому в голову не приходили. Например, г-на Френка интересовал вопрос: «Почему во время голода на Украине Красная армия и флот сохраняли спокойствие? Ведь большинство солдат и матросов были крестьяне — наиболее пострадавшие от голода?». Действительно, ответить на этот вопрос нелегко, ибо само по себе понятие «террор в армии» очень и очень мало объясняет.
Будучи некоторое время оперативным работником штаба, я стоял близко около «секретного отдела» и кое-что разглядел сквозь «тайный занавес» его. И то, что я узнал, так поразило меня, что через несколько месяцев работы я стал потенциальным противником советской власти.
Неуязвимая шестерка
В конце 1932 г. по особой директиве ПУРККА (Политическое Управление Рабоче-Крестьянской Красной Армии), подписанной, если не ошибаюсь, бригадным комиссаром Кривновым, при нашем штабе был организован новый IX отдел. Руководил им старый чекист Амелин. Вся работа IX отдела была окутана тайной. Вели ее шесть человек, которые редко появлялись в буфете, столовой или других отделах штаба. В общественной жизни части они, как правило, не принимали никакого участия, партийных собраний не посещали, хотя все были коммунистами.
Как-то на одного из них — Мухина — кто-то из штабистов написал заметку в местную стенгазету «Авангард». Автор обвинял Мухина в нетактичности по отношению к дежурному командиру. Начальник штаба наложил на заметку вето, хотя по инструкции отдела печати и пропаганды это действие было незаконным. Таким образом мы впервые узнали, что в нашем округе есть люди, которых запрещается критиковать. Эта шестерка средних командиров имела больше прав, чем высший генералитет штаба. Даже Постышев (вероятно, П.П. Постышев — советский партийный пропагандист и публицист, один из организаторов сталинских репрессий в 1930-е годы. — Открытая Россия) был более уязвим для печати, чем старший командир взвода Мухин.
Большинство строевых командиров как-то инстинктивно недолюбливали этих людей из IX отдела: старались не замечать их в коридорах, не садиться с ними за один стол и даже игнорировали их приветствия, что было небезопасно. Все это имело этические основания: IX отдел был самый грязный из всех отделов штаба.
Виктор Кравченко (слева) на парижском процессе, 1949 год. Фото: архив AP
Механизм ощупывания
Ни для кого не было секретом, что за бдительно охраняемыми дверями решалась судьба многих военнослужащих, которые имели несчастье попасть на «учет». Сюда шла информация из всех воинских формирований, школ и военно-научных учреждений. Здесь подводился итог шпионской деятельности политработников округа и помещался механизм ощупывания военнослужащих. Отсюда шел прямой провод в областное управление ОГПУ.
И хотя коридор около IX отдела всегда был пуст, — здесь не толпились арестованные, т.к. вся работа проводилась в абсолютной тишине, — все мы знали, что это ОХРАНКА в самом худшем смысле этого слова. Мне не раз приходилось замечать, как герой гражданской войны, адъютант Распоркин, проходя мимо дверей IX отдела, замедлял шаги и «прятал пятки». И никто, видя это, не смеялся, так как каждый на своей спине чувствовал холодный взгляд Амелина.
Однако, несмотря на строжайшую секретную тайну, почти все штабные работники если не знали, то догадывались о различных мероприятиях IX отдела. Мне, например, за 15 месяцев не удалось хотя бы на одну минуту заглянуть в эти две небольшие комнаты, занимаемые шестеркой, но все же кое-что стало известно. Откуда? Это почти невозможно сказать.
В это жуткое время все молчали, боясь не только друзей и товарищей, но даже своих собственных мыслей. Боялись откровенных разговоров, тесных знакомств, безобидных встреч около лимонадной бутылки. Молчали сослуживцы и земляки командующего военным округом. Даже наши болтуны, любящие поговорить и пофилософствовать, поджали хвосты и стали реже выступать в прениях, над нами тучей навис неуловимый, невидимый террор.
«Трудности роста»
За всю свою длительную работу в штабе я ни разу не слышал, чтобы кто-либо громко произнес слово «голод».
Советской власти не страшен был сам голод, от которого вымирали миллионы людей, но страшно было само слово «голод». За это одно слово людей без суда и следствия расстреливали или ссылали на каторгу. Слово «голод» в необходимых случаях заменяли двумя другими эластичными словами «трудности роста». Я не знаю автора этой самой циничной фразы, но, без сомнения, это величайший мастер советской демагогии, который сумел одурачить «трудностями роста» половину человечества.
Массовое уничтожение людей, величайший террор, какого не знала история, голод при наличии огромных запасов хлеба, полное банкротство колхозного строительства, море слез и крови — все это прикрывалось плащиком гнуснейшей фразы «трудности роста».
Исчезновение артиллериста
Итак, слово «трудности» стало самым модным в советской пропаганде. Стоило человеку сорваться, забыть циничную фразу, и он погибал.
Я помню такой случай: однажды в столовой по недосмотру повара на столик инспектора гаубичной артиллерии подали несколько яиц не первой свежести. Старик сильно рассердился и, уходя из столовой, неосторожно буркнул завхозу:
«Отдайте эту дрянь голодающим».
Заключенные Ухтинской экспедиции Управления северных лагерей особого назначения ОГПУ на транспортировке грузов вверх по реке Ижме, 1929 год. Фотохроника ТАСС
На другой день он на службу не явился и пропал без следа. Все мы старались не замечать этого исчезновения. Ведь пропажа человека — такая естественная вещь в Советском Союзе. Другое дело, когда пропадает ручка у машинистки или хлястик от шинели комбрига. Об этом говорят целую неделю, пишут даже в стенной газете.
Когда у Саши — штабной уборщицы — кто-то шутя стянул швабру, то она подняла такой скандал, что дело дошло до самого командарма. А когда пропал старый заслуженный командир, 10 лет проработавший в штабе, то та же Саша только смахнула пыль с пустого кресла и... не сказала ни слова.
«Кто интересуется судьбой арестованного, тот сам совершает преступление», — гласит инструкция ГПУ. Многие из нас боялись даже брать в руки письма, которые еще две недели поступали на имя пропавшего артиллериста.
На другой день после этого события мы, кадры командиров армии целый день смеялись, шутили и рассказывали веселые истории. Все это делалось для того, чтобы IX отдел не заподозрил нас в сочувствии арестованному. Мы делали вид, что очень довольны всем происшедшим, хотя на душе скребли кошки.
Но самое интересное в этой истории то, что бывший в столовой работник IX отдела потребовал тухлые яйца к себе на столик и с аппетитом их съел. Это, очевидно, нужно было для того, чтобы легче и скорее расправиться с человеком, который является протеже самого Буденного и часто получал от него письма.
«Шотландский лорд»
Никакого товарищеского сердечного общения между командирами не было. Такие слова, как личная дружба, честь, прямота, были совершенно неизвестны молодым командирам, окончившим советские военные школы. Только водка да вино иногда развязывали языки, но… ненадолго. Среди самых близких друзей часто попадались секретные осведомители ГПУ. Поэтому после каждой пьянки долго мучили сомнения: «А не сказал ли чего лишнего? Не проболтался ли?» И долго боялись смотреть друг другу в глаза.
Однажды в нашем буфете была получена большая партия кавказского «Эриванского». Портвейн был замечательный, и перепился весь штаб. Адъютант Распоркин подрался с начальником связи и угодил под строгий домашний арест. Делопроизводитель V отдела сломал ногу. Я же с несколькими приятелями перешел в биллиардную, чтобы в тишине «добить» последние 4 бутылки. Сильно охмелевшие, мы пристали к одному лейтенанту, носящему странную фамилию Вольфстерн, и просили пояснить, кто он такой: «не приятель ли Чемберлена?»
Опьяневший командир ко всеобщей потехе брякнул, что он сын шотландского лорда. На другой день «лорда» два раза вызывали на допрос в особый отдел. О чем там его спрашивали, мы не знаем. Вернувшись в штаб после второго допроса, он сел у окна, уронил голову и судорожно заплакал.
Мне больно все это говорить, но никто из нас не подошел, чтобы его утешить и успокоить. Все мы знали, что ему клеят «дело». Через неделю его убрали из штаба и перевели на хозяйственную работу в вещевой склад. Одновременно его исключили из числа слушателей заочной Военной Академии. Так за одно неосторожное слово заплатил человек всей своей военной карьерой. Конечно, никаким лордом он не был, только поэтому он так легко отделался. Ему пришили «низкопоклонничество». Применять этот термин к людям стали в 1929 г., когда вели борьбу с французскими модами.
Более года работал я с двумя симпатичными средними командирами, был с ними в самых лучших отношениях, но ни разу не был ни у одного на квартире, так как советская власть приучила нас к отчужденности. Наша дружба кончалась в вестибюле штаба, а на улице мы были просто случайными знакомыми. Жить по-волчьи было легче и безопаснее в советском государстве.
«Троцкист» Левченко
Все помещение штаба было так пропитано тайнами, что мы на лету их схватывали, а потом сами удивлялись своей осведомленности. Кроме того, часто посещая отдельные воинские соединения и знакомясь с приказами, я во многих из них узнавал вездесущую руку IX отдела.
Например, в военном училище, расположенном недалеко от Печерской Лавры, повесился курсант, узнавший, что его родные погибли от голода. Через несколько дней в приказе по частям округа говорилось о «троцкисте» Левченко, который якобы имел преступный контракт с кулаками и, запутавшись в преступных контрреволюционных связях, покончил самоубийством. Побоялись прямо сказать, что человек повесился. Разве может повеситься человек «в самой счастливой… самой радостной!..»
Другой случай. В одном из сел Звенигородского района, Киевской области, женщина, которую партийцы выгоняли из ее собственного дома, убила милиционера. Все газеты района подняли по этому поводу отчаянный вой. И немедленно в полки и батальоны была пущена директива IX отдела «о вооруженном сопротивлении кулачества и зверском убийстве представителей советской власти». Все это именовалось «Звенигородскими событиями».
Собрание каналоармейцев 9-го шлюза, 1933 год. Фотохроника ТАСС
«Хлебное преступление»
Так как невозможно было скрыть самого факта повального голода на Украине, особенно в момент призыва нового пополнения рождения 1911 года, то фабриковались тысячи фальшивок, чтобы свалить всю вину на голодающих.
Изобретательность IX отдела не знала границ. Оказывается, в голоде было виновато само население, которое съело весь хлеб, чтобы не отдать его государству. И IX отдел, очевидно, с благословения ПУРККА, распорядился новым приказом «о сбережении здоровья военнослужащих, задетых саботажем». Всех нас поразила такая дикая формулировка военного приказа.
В этом лицемерном документе говорилось о том, чтобы военнослужащим, находящимся на службе по первому году, выдавать двойной армейский паек. По приказу выходило «отеческое отношение к бойцам», а в действительности было совсем другое: молодые призывники не удерживали винтовки в руках, так как пришли из «гражданки» худые, голодные и вшивые. Многие в первую же ночь крали из кухни сырую картошку или, уйдя в город, меняли на хлеб свое белье, махорку и портянки.
Военный трибунал судил одного бойца, который заснул на важном посту. На суде выяснилось, что он стоял на посту «вне очереди», заменив старослужащего за фунтовую булку хлеба. Командир взвода, начальник караула, получил за это дело два года лишения свободы, то есть явился козлом отпущения за советскую политику, которая сделала возможным этот новый вид «хлебного преступления».
«Война и мир»
В директиве, изданной в январе 1933 года, категорически приказывалось «во всех полках, ротах и батальонах увеличить часы строевых занятий, усилить внутренние наряды, реорганизовать караульную службу и охрану складов». Все это нужно было для того, чтобы держать военнослужащих в стоянии морального и физического напряжения.
Газета «Правда» предсказывала скорую войну. И главной темой политических занятий была «близкая и неминуемая война с мировой буржуазией». Почти каждую ночь красноармейцев поднимали по тревоге и спешно выводили на площадь. Мне рассказывали, что начальник школы Титов умудрялся за одну ночь «отработать» две боевые тревоги.
«Держите своих людей в состоянии мобилизационной готовности», — приказывал IX отдел.
«Мирная передышка кончилась, нужно ожидать новую интервенцию», — приказывало ПУРККА.
И хотя в 1933 году ни одно из европейских государств не собиралось воевать с СССР, большинство советских военнослужащих поверило, что война в ближайшие месяцы неизбежна. Признаюсь, многие, очень многие из нас ожидали эту войну с нетерпением, ибо мы знали, что Сталин ее проиграет, так как армия была не способна к серьезному сопротивлению, а тыл был разгромлен «сплошной коллективизацией».
В действительности все эти сказки о «скорой войне» были средством сильного психологического воздействия на человека. Каждый думал: «Если близка война, то лучше молчать, зачем преждевременно рисковать? Хотя риск — благородная глупость, но для чего напрасно гибнуть сегодня, если завтра погибнет вся советская система и ненавистное ГПУ?»
Все мы, — одни сознательно, а другие несознательно, — жили завтрашним днем. Все мы тайно надеялись на вооруженную интервенцию извне. А это было то, чего так настойчиво добивался IX отдел. Это был метод «тихого усмирения» народа.
Отравленное мороженое
Однако находились люди-герои, которые не могли больше ждать и начинали борьбу в одиночку. В большинстве случаев эти смельчаки быстро погибали в результате предательства или собственной неосторожности.
Часто стали поступать сигналы из пехотных подразделений о пропаже оружия и боезапаса. Появились случаи дезертирства. В одной из хозяйственных рот ночью неизвестная рука выбросила через окно на улицу тонну теста. Утром около окна собралась тысячная толпа народа: люди убивали друг друга за кусок сырого теста. Это было в тот момент, когда на Украине свирепствовал страшный голод. А во время банкета высшего начсостава на даче «Омега» было обнаружено отравленное мороженое. В книгах, взятых из гарнизонной библиотеки, попадались листки с нецензурными ругательствами по адресу Сталина, Каменева, Кагановича, Постышева и Микояна.
Но все это делалось на свой страх и риск отдельными отчаявшимися людьми. Не чувствовалось организованности, так как в армии не было никакого руководящего центра или группы революционеров. В отдельных нелегальных листовках, воззваниях и рисунках не было никаких политических деклараций или программ, как и не призывалось в них к свержению советской власти или ликвидации партийной диктатуры: в них отчаявшиеся люди протестовали против голода, беззаконных арестов и издевательства органов ГПУ над народами СССР.
Политзанятие с красноармейцами. Фотохроника ТАСС
Подводная лодка «Щ-202»
В это печальное время находилось много наивных людей, которые думали, что Сталин не знает действительного положения вещей. Но это чушь. Как-то пеленгаторная радиостанция Днепровской флотилии уловила радиограмму, поданную с какого-то корабля. В ней говорилось: «Товарищи, скажите Сталину, что украинцы едят землю».
Может быть, редким исключением в Советском Союзе был эпизод, происшедший на учебном крейсере «Коминтерн». Однажды ранним утром здесь были разбросаны листовки, призывающие команду корабля к восстанию.
Листовки были отпечатаны в типографии, и в них чувствовалась опытная рука подпольщика-профессионала. Однако большинство краснофлотцев сочли это воззвание провокацией ГПУ и, собрав листовки, сдали их вахтенному командиру.
Руководители протеста почувствовали себя в одиночестве и не решились поднять восстание. Это событие смертельно испугало высшее командование, так как дело могло дойти до Кремля. Поэтому все корабли были немедленно выведены из бухты на рейд, связь с землей оборвана, а вокруг «Коминтерна» всю ночь несла сторожевую службу подводная лодка «Щ-202» («Щука»). В случае восстания она должна была торпедировать крейсер.
В 12 часов дня на корабль прибыли катера линкора (флагмана эскадры) и привезли артистов драматического театра. С ними приехала большая группа гостей из политуправления флота. Среди них были чекисты: Ойзерман и Амелин. После большой постановки и концерта артисты осматривали боевую часть корабля и знакомились с бытом краснофлотцев. «Гости» заглядывали даже в дымовые трубы. Вся команда фотографировалась. Занятия в этот «веселый» день были отменены. Ввиду большого количества посторонних лиц на крейсере весь боезапас и оружие были убраны в оружейные отсеки и охранялись двойной комсомольской вахтой. Из винтовок, находящихся в кубрике, были вытянуты затворы.
На другой день около 70 человек экипажа, в том числе несколько офицеров, были откомандированы на берег (списаны). Официально по команде было объявлено, что они направляются в учебный отряд на курсы усовершенствования. Ни один из них не вернулся обратно и не написал письма товарищам, оставшимся на борту крейсера. Тень «Потемкина», вставшая над черноморским флотом, была развеяна.
Однако этим экзекуция не кончилась: скоро «Коминтерн» поставили в сухой док на капитальный (?) ремонт, и большинство краснофлотцев списали в береговую оборону. Так была осуществлена расправа над экипажем крупнейшего боевого корабля Черноморского флота.
Поэт и смерть
И еще один случай, который довольно глубоко освещал политико-моральное состояние большого армейского гарнизона. Как-то в один из первомайских дней редакция журнала «Червонный боец» организовала слет красноармейской самодеятельности.
На слет приехало много гостей, которые не так интересовались поэзией, как тем, какие будут давать подарки. В это время ПУРККА не скупилось, и по всякому поводу выбрасывались из казенного кармана десятки тысяч рублей. Несмотря на хорошую организацию слета, сам слет проходил нудно. Мы жалели пропавшего вечера, прислушивались к оглушительным взрывам хохота, доносившегося из соседнего зала, где демонстрировался новый фильм «Два друга, модель и подруга».
Но вот, когда большую половину публики стало серьезно клонить ко сну, на сцене появился никому неизвестный маленький курсант пехотного училища. С первых же слов он приковал к себе внимание аудитории. Маленькие, как и он сам, мастерски отделанные стихи, чарующая простота ритма, сам способ чтения поразили нас. Это был действительно единственный поэт в большом зале Центрального дома Красной Армии.
Мы долго и шумно ему аплодировали. Многие из присутствовавших командиров встали с мест и громко просили «прочитать еще что-нибудь». Это был его триумф, но автор сильно смутился и стал как будто еще меньше. Он беспомощно смотрел на золотые шевроны председателя. Мы продолжали шумно аплодировать, требуя продолжения. За столом президиума получилось замешательство.
Дивизионный комиссар, очевидно довольный успехом, потер вспотевшую лысину и весело кивнул головой. И вот случилось невероятное. Дрожащий от творческого волнения, поэт взял не проверенный цензурой листок с «белыми стихами» и начал читать произведение, которое называлось «Первое Мая в Берлине». Он читал о страхе, которым объят большой красивый город, о людях, исчезающих как дым, о мучительных пытках в тюрьмах, о голоде, пожирающем бедный народ, о матерях, убивающих своих детей, о певцах, боящихся своего дыхания, о трупах, «отдыхающих» на аллеях и цветах зеленого парка.
Мы все затаили дыхание. Мы боялись пошевельнуться, чтобы не выдать себя. Эта печальная белая песня была списана с натуры. Это был не Берлин, а Киев. В зале царила мертвая тишина. Даже сидевший рядом со мной сильно простуженный интендант оцепенел и перестал кашлять. Мы с трепетом ждали, что же будет дальше. Первым сбросил с себя оцепенение председатель. Ведь по рангу он был самым старшим в зале.
— Товарищи! — объявил он, смотря на часы, — через пять минут к нам прибудет делегация советских писателей, давайте сделаем перерыв и покурим.
— А вы, — обратился он сухим тоном к маленькому поэту, — закончите свое чтение после перерыва.
Жидкие аплодисменты заглушило хлопанье стульев. Когда поэт сходил со сцены, у меня было мучительное желание дать ему своей револьвер. Я знал, что песенка его спета.
Как и следовало ожидать, никакая делегация в этот вечер не прибыла, и все было простым политическим фокусом. После перерыва стул поэта был свободен, а сам поэт исчез... бесследно, «как дым»…
Несколько позже я узнал, что и бригадного комиссара (председателя) выгнали из армии с ярлыком «притупленной классовой бдительности». Так трагически окончился областной слет красноармейской самодеятельности. Отчет о нем не попал ни в одну из армейских газет. После этого случая IX отдел взял на себя контроль начинающих поэтов.
В казарме Красной армии, 1931 год. Фото: архив AP
«Красноармейцы без звездочек»
Политическая обстановка была накалена до предела, и большая часть гарнизона была готова к восстанию — однако самого восстания не произошло. Если бы хоть на мгновение люди могли читать чужие мысли, советская власть была бы опрокинута за полчаса.
Имея огромный и сильный террористический аппарат, IX отдел делал все, чтобы не допустить до открытого протеста, ибо вооруженное восстание хотя бы в одном полку, могло сорвать все планы коллективизации и голодной блокады Украины.
В начале 1933 года было усилено секретное наблюдение за военнослужащими, происходящими из голодных районов страны. Многих из них перевели в команды «тылового ополчения». Красноармейцы этих команд никогда не увольнялись в город, не получали оружия, одеты были в старое обмундирование 3-й категории. Эти военнослужащие считались военнообязанными и не имели на головном уборе пятиконечных звездочек. Они были совершенно бесправными и трактовались как «социально-опасный элемент».
Большинство из них сильно страдали от жестокости и самоуправства своих командиров. Расстрел красноармейца тыловой рабочей команды не рассматривался как чрезвычайное событие, а являлся внутренним делом командира части.
Одновременно началась тщательная проверка красноармейской корреспонденции. Появилась даже специальная инструкция, о чем можно писать в письме. К сожалению, в ней не указывалось, о чем же нельзя писать. Дошло до того, что в полковой почтовый ящик можно было опускать только незаклеенные конверты. Очевидно, IX отдел не справлялся с распечатыванием красноармейских писем. В месяц разрешалось отправлять не больше двух писем.
«Разоблачи шпиона»
Наконец весь этот психоз стал доходить до кульминационной точки. По частям была разослана брошюра Уранова «О некоторых коварных методах работы иностранных разведок», а несколько позже был разослан «труд» советского криминалиста Заковского «Разведывательно-осведомительная служба в свете исторических фактов». Содержание этих брошюр нужно было выучить наизусть.
Политруки настойчиво твердили, что первый священный долг каждого военнослужащего заключается в том, чтобы внимательно присматриваться к окружающим и уметь под любой личиной (внешностью) определить классового врага. А органы ГПУ развили стремительную деятельность по вербовке военных разведчиков из среды рядового состава армии, ибо лиц, имеющих тайную кличку «сексота», было легче держать в страхе и повиновении. В казармах стали появляться первоклассные папиросы: «Северная Пальмира» — подарки лучшим из лучших: это была плата за предательство (обычно за один донос получали 50 папирос).
Над каждой красноармейской койкой были развешены устрашающие плакаты: «Будь бдителен», «Разоблачи шпиона», «ОГПУ — карающий меч пролетарской революции» и так далее В одной из дивизий даже несколько переборщили: на триумфальной арке, построенной по случаю какого-то полкового праздника, намалевали огромный лозунг с надписью: «Смерть шпиону». Когда командир дивизии Черняев проезжал через эту арку, играло два оркестра и тысячи глаз читали лозунг над его головой: «Смерть шпиону!» Многие из присутствующих отворачивались в сторону, чтобы не улыбнуться.
В расписание политподготовки был введен специальный предмет: «Как захватить шпиона». IX отдел инструктировал руководителей этого предмета, и политруки совершенно серьезно сообщили красноармейцам такие легенды, что у самых хладнокровных служителей кружились головы. Вот некоторые из них:
1. С военным пилотом Н. познакомилась барышня, которая настойчиво хотела подняться в воздух. Потерявший бдительность летчик удовлетворил ее желание и посадил в кабину самолета. Когда машина пролетала над военным объектом, то барышня, оказавшаяся польским военным шпионом, сфотографировала секретные сооружения объекта.
2. Младший командир С. познакомился с актрисой — немецкой шпионкой. В ресторане после изрядной выпивки актриса пожелала выпить с кавалером на «брудершафт». Другой шпион произвел в этот момент фотоснимок влюбленной пары. Через несколько дней командира письмом вызвали на одну квартиру и заявили, что они (шпионы) имеют фотоснимок, компрометирующий его как военнослужащего Красной Армии.
«Но мы уничтожим снимок, — сказал руководитель шайки, — если вы нам представите полный список командного и начальствующего состава вашего полка». Испугавшись ответственности, младший командир С. выполнил заказ врага.
3. В Москве на Красной площади был задержан польский шпион, у которого в пуговице пальто находился микроскопический фотоаппарат.
4. На границе органы ГПУ арестовали дипломатического шпиона одного капиталистического государства с донесением, что в Красной Армии в каждом подразделении (начиная от взвода) имеется один иностранный шпион русского (?) происхождения.
5. Органами ГПУ вскрыта в Белорусском военном округе (командир Корк) группа шпионов-националистов, которая распространяла слухи о продовольственных трудностях в колхозной деревне.
Бойцы Красной Армии и местные жители во время дневного киносеанса, показываемого кинопередвижкой. Фото: Владимир Иванов / Фотохроника ТАСС
Всей этой чушью забивались головы красноармейцев, чтобы посеять среди них взаимное недоверие и локализовать возможность коллективных антисоветских выступлений в армии. Комиссары частей жаловались в IX отдел, что иногда на групповых политзанятиях возникало «нездоровое оживление». Наивные первогодники, вместо того чтобы внимать в механизм розыска, задавали глупые вопросы по существу. Например, сколько снимков делает микроскопический фотоаппарат? Почему такие аппараты не продаются в магазинах «Динамо»? Какое жалованье получает иностранный шпион? И т.д. Эти вопросы путали политруков и отвлекали их от основной задачи.
Иногда шпиономания принимала совершенно анекдотические формы. Красноармейцы и курсанты, опоздав на 20-30 минут из городского отпуска и зная, что за это грозит суровое наказание, оправдывались перед дежурным командиром тем, что они выслеживали шпиона. Такой метод облетел весь гарнизон и особенно привился в военных училищах, где курсанты имели хорошее обмундирование и любили подольше погулять по Крещатику. Дежурные командиры, боясь прослыть «близорукими», охотно отмечали в увольнительных записках опоздавших: «Явился вовремя».
Однажды член Военного совета Дубовой произвел инспекцию в школе связи им. Калинина и выяснил, что около 100 курсантов находятся в «самовольной отлучке». Говорили, что дневальный отрапортовал Дубовому: «Тов. командир! В школе никаких происшествий не случилось. Все налицо, за исключением одного батальона, который побежал за шпионами!» После этого скандального случая в приказе по частям гарнизона было объявлено «Об индивидуальном следствии по каждому случаю опоздания из городского отпуска». Еще интереснее поступили курсанты артиллерийского училища: они задержали на Владимирской горке главу Украинского правительства Постышева, заподозрив его в иностранном шпионаже.
Охота за человеком
В середине 1933 года каждый день приносил что-нибудь потрясающее. IX отдел выходил из себя. Был объявлен приказ № 101 о сокращении частной переписки. Мотивировалось это невероятное в мирных условиях мероприятие тем, что письма попадают в руки классовых врагов и они используются в ущерб государству. Это называлось «сохранением военной тайны».
Вся система вооруженных сил РККА тряслась, как в лихорадке. Дошло до того, что на гражданской почте от красноармейцев не принимали денежных переводов и не выдавали заказных писем. В ротах появились многочисленные «самозастраховщики», бегавшие к комиссару с доносами на своих товарищей. Другие хвастались тем, что, прогуливаясь на окраине города, они наталкивались на шпионов. Мне в руки как-то попал красноармейский политучебник, выпущенный Воениздатом города Харькова. Вперемежку с цитатами из Ленина и Сталина в нем подавались рецепты «современного шпионажа»: «Будь внимателен. Старайся запоминать внешность незнакомых подозрительных людей. Будь сдержан, не болтай, избегай вмешиваться в споры, всегда оставайся холодным наблюдателем. Старайся быть незаметным там, где заметен облик врага».
В конце этого учебника давался обобщенный анализ пройденного и задавался такой вопрос: «Может ли обратиться боец с докладом (доносом) к политическому руководителю, если он не уверен в своих выводах, если он построил эти выводы на мелких и как будто неубедительных фактах?» Ответ: «Да, не только может, но и обязан. Политический руководитель сам разберется в этих фактах, и не следует бояться или относиться с брезгливостью к мелочам». В конце раздела о шпионаже автор добавлял: «Иногда в мелочах скрывается измена воинской присяге и другие преступления, направленные против советского государства».
Стараниями IX отдела создавалась видимость, что весь личный состав армии, от повара до командарма, ловит шпионов и работает на ГПУ. Но самое страшное заключалось в абсолютной неизвестности. Арестовывались, уничтожались десятки тысяч людей, но никто своими собственными глазами не видел ни одного настоящего шпиона. Никто не видел плодов подрывной деятельности врагов народа.
За два года сильнейшего террора я не помню в нашем округе ни одного открытого процесса против шпионов. Похоже было на то, что все — шпионы и среди них — ни одного шпиона.
«Язык за зубами»
Однако, ликвидируя частную переписку военнослужащих, IX отдел заполнил этот пробел перепиской по заказу:
Посыпались коллективные письма из фабрик, заводов, институтов, средних школ и пионерских отрядов. В этих письмах с неразборчивыми подписями писали о саботаже кулачества, о попах, диверсантах, о детях, которые, жертвуя своей жизнью, спасают тонны государственного хлеба и так далее. Один замполитрук получил от сына письмо, в котором пятилетний ребенок писал отцу:
«Папа... мы поймали в лесу около мельницы шпиона с большой черной бородой. Он давал нам конфеты и просил показать дорожку, которая идет в Москву. Мы сразу догадались, что это нехороший человек и позвали дядю Сеню, который служит в милиции. А конфеты мы не ели, а выбросили в речку».
На текстах таких наивных писем комиссар строил очередную политинформацию. Иногда дело доходило до курьезов... Татарин-красноармеец получил из родного села письмо, в котором земляки писали, что у соседа, кулака Ибраимова, найдено под полом... 200 центнеров пшеницы, которую он утаил от хлебосдачи.
Представьте себе удивление этого татарина, который родился и вырос в местности, где никогда не сеяли хлеб, а выращивали только табак и виноград. Таких курьезов были тысячи, и за них, как правило, расплачивались не авторы из IX отдела, а адресаты, которые критиковали письма и не умели держать язык за зубами.
Рисунок художника-карикатуриста Бориса Ефимова «Красная Армия». Репродукция Фотохроники ТАСС
В кабинете комиссара
Пожалуй, одним из самых дьявольских изобретений IX отдела являлась «Инструкция о политической профилактике рядового и начальствующего состава РККА». Согласно этой инструкции, каждый день комиссар части или комполит вызывали отдельных военнослужащих в свой кабинет и беседовали «с глазу на глаз».
Часто после таких бесед бойцов куда-то откомандировывали, и обратно в свое подразделение они не возвращались. Создавалось такое впечатление, что никаких тайн больше не существует и комиссар знает все, что бойцы утаивали от своей родной (?) советской власти. Людей это сильно нервировало. Какое-то безумие охватывало их и ломало самых крепких.
Некоторые теряли голову и, не ожидая официального приглашения, шли в кабинет каяться. «Грехи» почти у всех были одинаковые: у одного раскулаченная тетка, у другого брат-петлюровец, расстрелянный 15 лет тому назад, у третьего отец в 1915 году торговал церковными свечками, у четвертого дядя за границей...
Все эти «страшные преступления» немедленно фиксировались, копия шла в IX отдел, а сами «преступники» поступали в распоряжение особого отдела. Одни из них демобилизовывались из армии по статье 58-й как социально чуждые; они всю жизнь влачили жалкое существование, так как 58 статья закрывала им доступ к квалифицированной работе, учебе и перемене жительства, а других, «менее счастливых», арестовывали и ссылали на 5-8 лет в исправительные лагеря. Достаточно было иметь нательный крест на шее, чтобы обвинили в моральном разложении и дали полную «пятёрку» (5 лет лагерей).
Вальс над могилами
Главное усилие IX отдела сводилось к тому, чтобы вокруг военнослужащего создать пустоту и он острее чувствовал свое одиночество. Таких людей легче сгибать, и такие люди, как правило, не склонны к активному сопротивлению.
Часто, глядя из окна штаба на колонны бодро марширующих войск, я задавал себе вопрос: где, в какой стране есть еще более одинокие и более несчастные люди?
Однако в конце концов и к одиночеству IX отдел стал относиться с подозрением. И в противоположность прошлым годам стали поощряться связи между военными и женщинами, проживающими в районе расположения части. При полках, школах и дивизионах были организованы специальные «комнаты для свиданий». В них часто появлялся комиссар соединения и очень любезно беседовал с гостями. Все это было сделано так ловко, что никто не заметил руки IX отдела.
Одновременно были неофициально отменены наказания красноармейцев, заболевших венерической болезнью. Санитарные части получили обильное количество предохранительных средств, включая презервативы и знаменитые «торпеды». Появились сильнодействующие таблетки против гонореи.
Каждый боец, вернувшийся из города, подвергался обязательному медицинскому осмотру, который производили полуграмотные «лекпомы», прошедшие трехмесячное обучение в санитарных школах. Осмотр был настолько груб и унизителен, что самые культурные и сдержанные красноармейцы махнули рукой и шли к проституткам.
Попутно с этим по частям и отдельным соединениям стали организовывать танцевальные вечера и семейные встречи. Называлось это «культурной смычкой» с населением. На вечера охотно приходили всегда недоедающие студентки, школьницы, домработницы и просто девицы легкого поведения. По крайней мере, здесь было уютно, тепло, играл оркестр и можно было купить в буфете булочки и выпить стакан настоящего сладкого чаю.
В то время как вокруг Киевского вокзала веером лежали на земле умирающие люди, в залах воинских частей весело играли вальсы, танцевали и развлекались. В читальнях, буфетах и коридорах быстро завязывалась нежные романы с поддатыми киевлянками. Люди брали жизнь такой, какой она есть.
И опять IX отдел преуспевал: влюбленные, привязанные к женской юбке бойцы были менее …[неразборчиво], чем одинокие, озлобленные люди, потерявшие веру в справедливость советской власти.
Такова неполная картина той обстановки и условий, которые определяли состояние армии и флота в страшный период «сплошной коллективизации».
Опубликовано 12 августа 2015 г.
