Приходящие (далеко не все и с такими перерывами) письма бередили душу – они и успокаивали, и терзали…
Отсюда – желание «выяснить отношения», казалось бы, ясные, но омрачаемые домыслами, фантазиями и всякими видениями, к которым по понятным причинам склонен одинокий человек. Страдания растут, наматываются друг не друга, сердце, глупое, трепещет, как птичка в клетке… Что-то постоянно гложет – сегодняшний день во тьме, а завтрашний тоже пока ничем не светит… Ну, выйду я. А куда выйду?.. Где буду жить?.. И с кем?
Серьезный разгоаор назревает.
Но как тут не ошибиться, не сделать лишнее движение?.. Как не быть опрометчивым и резким в суждениях.
Лида поймет. Должна понять. На то она и жена…
Канск, 26/IV – 1943 г.
Славная моя, любимая Лидука! Письма от 20/III и 28/III, первые твои письма за последние ½ года я получил 16/IV. Долго я не мог развернуть конверта и читать, держал их в руках, глядел на них, настолько велико было мое волнение и велика радость. Никогда я не сомневался в твоей любви и преданности, в том, что ты Ликин, не можешь забыть и оставить меня. Об этом я уже писал тебе и в последнем своем письме, за резкий тон которого прошу простить меня, Лидукин. Долгое отсутствие каких бы то ни было весточек от тебя выбило окончательно меня из колеи. Состояние неуверенности, растерянности т предельной раздражительности овладело мною целиком. Вот источник и причина резкости предыдущего письма. Сейчас мне стало немного легче – от сердца отлегло… Пойми и запомни: все мое существование только и поддерживется связью с вами, моими родными, уверенностью в том, что, когда настанет час моего освобождения, я вновь обрету мою семью, любящую и любимую. Не будь этой надежды, я бы уж давно не выдержал этого поэтому я и жду, что ты исполнишь свое обещание и будешь писать мне тнперь часто, подробно и откровенно обо всем. Прежде всего необходимо нам рассеять какую-то возмутительную ошибку, допущенную то ли тобою, то ли мною самим: это насчет наших будущих отношений. Никогда и нигде, по моему, я не допускал неопределенности и туманности в этом самом важном для меня вопросе. Не мог я допустить мысли о возможном с моей стороны разрыве. Это настолько чудовищно и нелепо, это так идет в разрез с моими сокровенными чувствами и желаниями, что и говорить об этом не надо, Лидука, родная моя!
Брось об этом и думать, - этот вопрос пусть тебя вовсе не занимает. Нам надо обязательно прожить оставшиеся 2 ½ года, а тогда, уж где бы и куда бы меня дальнейшая судьба не занесла, вы будете со мной, мы будем вместе. Вновь заживем мы састливо и хорошо, с той только разницей от прошлого, что теперь-то я отдам моей семье, любимой женушке и дорогому сыночку, весь свой досуг, все время, свободное от работы, и все свое внимание.
Ликин, милая! Если б ты знала, как истосковался я по любви, по ласке, по теплу и уюту, по родному очагу… Где же и у кого я найду их, как не у тебя, моей Лидуки? Будь бодрой, крепись, не падай духом. Гитлеровская фашистская сволочь будет разбита, земля наша очистится от вражьих полчищ, кончится война и, может быть, и раньше назначенного срока меня выпустят, тогда, - лишь бы дожить и продержаться до этого момента. Знаю, что тебе с Мариком и с мамой тяжело, плохо живется. О, чтоб я отдал, если б мог вам помочь!.. Но, в этом смысле, я не в меньшей беде, и ничего не могу сделать. Тебе, Ликин, надо поразмыслить в двух направлениях: первое. Вещи, отправленные с Шурой, нужно тебе получить. Дорожить ими нечего, - будем живы, все будет снова. Оставить себе минимум, самый необходимый, а все остальное использовать на питание. Мне ничего не посылай, за исключением разве, если только будет когда-нибудь бóльшая возможность у тебя, сухарей и табака. Добейся отпуска и поезжай за вещами, забери их, а то, что можно,достань в Сарапуле, - там, наверное, легче с продуктами, чем в Москве. Второе: если сможешь найти себе работу в провинции, лучше всего в Казахстане, Средней Азии или в Сибири, - то не раздумывай и переезжай. Я имею сведения, что в Киргизии, в Казахстане живется хорошо, продукты есть и сравнительно дешево. Все равно вряд ли мы будем жить в Москве, так как по освобождении, мне, очевидно, как и всем назначат для жительства другие места. Где-нибудь в районе, будешь работать по специальности, заведешь себе огородик, поросенка, и если будут средства, то и коровку, - можно будет жить. Вот у нас здесь в лагере, я смотрю на многих вольнонаемных работников, преимущественно женщин, эвакуированных с запада, - живут хорошо, сытно. Да и освобождающиеся, что остаются работать в системе ГУЛАГа, тоже получают хорошую работу и живут без особой нужды. Обратись в ГУЛАГ, предложи свои услуги для работы по специальности, тебя направят на периферию, обеспечат квартирой и прочими условиями. А где ты будешь работать в системе лагерей, может и мне, по освобождении, разрешат туда выехать, - там будем вместе. Я все же настаиваю, Ликин, на твоем переезде, - это обеспечит тебя с семьей лучше, чем сейчас вы живете. Конечно, пока есть возможность надо ехать не наобум, а подготовивши место, условия, т.е. по командировке из центра, в хорошее место и на подходящую работу. Мне кажется, что если тебе удастся реализовать эти два пункта (возврат вещей и выезд), то вам станет легче и лучше прожить это тяжелое время. А работать ты сможешь и будешь в любом месте, так как это нужно и для пропитания семьи и, главное, для быстрейшего разгрома врага. Я всегда думаю об этом. И когда работал на шпалорезке, и на выколке бревен из льда, и в тарном цехе, я всегда думал, что каждая шпала, каждое бревно и каждая доска, - это удар по проклятым фашистам. И это придавало силы в работе, ибо ничего мне не хочется так сильно, как быстрейшего окончания войны с полной победой над разбойниками-гитлеровцами. Всю зиму я пробыл на тяжелых работах, но не отставал от других, перевыполнял нормы выработки. В декабре м-це я надорвался и у меня возникла грыжа белой линии, не дававшая мне возможности нормально работать. 11/IV мне была сделана операция, грыжа вырезана. Из больницы я вышел 22/IV и получил освобождение от работы на 20 дней. Сейчас нахожусь в бригаде слабосильных и отдыхаю. Обо мне не беспокойся, операция прошла вполне благополучно, чувствую себя хорошо. Теперь, возможно, меня назначат на более легкую работу, - это будет хорошо. Только вот подняться бы мне на ноги, окрепнуть – хоть немного. Ты не волнуйся, Лидука, все мои усилия напрвлены к тому, чтобы выжить, сохранить себя, и я крепко надеюсь, что это мне удастся. И ты, родная моя, все усилия свои должна направить к этому же. Я глубоко надеюсь, что встречу вас живыми, здоровыми. Передай маме мой горячий привет и пожелание здоровья. То, что она сделала для нашего сына, а значит для нас с тобой, Лидука, мы никогда не сможем забыть и в должной мере оценить. Много раз за эти дни и ночи я перечитывал твои письма, больно отзываются они в моем сердце. Но что можно сделать? Надо крепиться и бодриться. Ко мне приезжать не надо ни в коем слусае. Свидания не дадут, сейчас они никому не разрешаются. Но, если бы даже и дали, то дорога настолько тяжелая, что пускаться в путь слишком опасно. Отсюда выехать очень трудно, почти невозможно, это будет стоить тебе огромных средств и потери сил и здоровья. Поэтому, Лидука, мы отложим твой приезд на лучшие времена. Что же касается помощи мне, то, повторяю, если будет возможность, то отправить посылочкой, а ехать из-за этого не надо. Может быть родичам удастся что-нибудь отправить мне. Передай благодпрность тете Тасе, жалко, что ее посылочка вернулась обратно. При возможности переведи мне немного денег, рублей 100, а ежемесячно по 50 рублей, - деньги у меня уже все вышли с моего лицевого счета. Если получишь вещи из Сарапула, - вышлешь мне самое необходимое из одежды и белья. Вот и все. Еще и еще раз повторяю: обо мне не беспокойся, постараюсь жить во что бы то ни стало, тем более, что получаю помощь от моих родных. Когда улучшится твое положение, то иты сможешь мне помогать, - пусть это тебя сечас не удручает. Мне нужно только одно: чтоб вы, мои дорогие, были живы и здоровы, не забывали обо мне, часто писали. Рисунки Мароника для меня явились светлым праздником. На его письма я напишу отдельно через несколько времени. Пришли мне ваши фотографии, хочу видеть вас такими, какие вы есть сегодня.
Крепко и горячо обнимаю, прижимаю к своему сердцу и целую, твой Сема.
Привет всем, всем родным, Самуилу, Нюне, Нюме, Мосе, Майке с детьми и всем, всем родичам.
Выговорился!
Письмо, ставящее точки над i.
«Куда бы меня судьба не занесла, вы будете со мной, мы будем вместе».
Именно этого позже не случилось.
Маму, видимо, не на шутку испугало то, что предлагал – совсем не в шутку! – отец: «Заведешь себе огородик, поросенка, и если будут средства, то и коровку, - можно будет жить».
Не можно, Сема, в том-то и дело, что не можно.
МАМА. Совсем сошел с ума мой муж – предлагает работать… в ГУЛАГе!..
Это как назвать?.. Мама ужаснулась отцовским бредням. «синдром заключенного», выражающийся в переходе от сопротивления к служению в тех самых органах, которые лупили и допрашивали тебя, допрашивали и лупили?.. Да ни за что!..
«Обратись в ГУЛАГ, предложи свои услуги»…
Сам обратись. Сам предложи.
Это какой-то нонсенс.
Сухарей и табака я тебе, конечно, вышлю. Но зачем на меня давить: «не раздумывай и переезжай».
Легко сказать, де не просто сделать.
Вот и получается: у мамы своя, правда, у папы своя.
Как их совместить?
г. Канск, 20/V – 1943 г.
Моя любимая женушка, здравствуй! Вчера получил твое письмо от 20/IV. Большое спасибо тебе, моя родная, что пишешь теперь мне, хотя и не так часто, как хотелось бы мне.
Лидик! Я использую каждую малейшую возможность, чтоб написать и отправить тебе письмо, но не всегда это мне удается. Поэтому не волнуйся, когда бывают некоторые перерывы в моей корреспонденции, и пиши мне, не дожидаясь моих писем. Злость берет меня на соседей, которые позволяют себе перехватывать и не передавать тебе моих писем. Есть же на свете такие подлые людишки!.. Но не стоит о них и говорить.
Дорогая Лидука! Очень взволновало меня твое сообщение о плохом здоровье нашего Мароника. Может быть, это простудное явление? Надо посоветоваться со специалистами-врачами. Вообще, затемнения легких случаются у ребят, говорят, что это не так страшно, но нужно, конечно, принять меры. Будем надеяться, Лидука, на близкое окончание войны, на то, что скоро немецкие бандиты будут разгромлены, и тогда заживется лучше. Что можно сделать сейчас? Я лишен возможности не только чем-либо помочь, но даже и толково посоветовать, настолько я оторван от жизни, протекающей вне нашей зоны… Конечно, было бы хорошо выехать в дачную местность, обработать свой огород, но тебе одной ведь с этим не справиться, а мама не сможет тоже взять на себя эту работу. Я не знаю, Ликин, почем будет осенью картофель, но нужно обязательно использовать, это время, чтоб запастись на зиму овощами и продуктами. Как обстоит дело с использованием средств, находящихся на сберкнижке, и сколько их осталось? Единственный мой совет заключается в том, что надо все возможное, до последнего, направить на питание. Ничего не надо жалеть для того. Чтобы обеспечить хотя бы минимально необходимую пищу для организма. Знаю по себе, что крайнее истощение слишком трудно ликвидируется и дает плохие последствия. Но, между тем, все, что только в моих силах, я делаю для получения дополнительного куска хлеба, для усиления питания. Исключительную поддержку оказали мне посылки моих родных, благодаря которым я начал подниматься на ноги. Я тебе уже писал, что перенес 11/IV операцию грыжи белой линии, которую я получил еще в декабре 42 г., работая на шпалорезке. Эта грыжа меня сильно мучила и не давала работать поэтому я и решился на операцию. Прошла она благополучно, 22/IV меня выписали из больницы и я до сегодняшнего дня имел отпуск – не работал. Шов у меня хорошо затянулся, боли прошли, а за этот месяц я крепко отдохнул. Повезло и то, что получил посылку, так что и питание было значительно лучше обычного. Завтра я вновь выхожу на работу в прежнюю свою бригаду на тарный завод № 1. чувствую себясейчас лучше и крепче прежнего, но далеко еще до нормы. Все же я надеюсь, что работать смогу и не отстану от других. Всю свою волю и силы употреблю на то, чтобы продержаться и хорошо работать. Отставать нельзя, иначе погибнешь.
Ликин, моя любимая, обо мне не волнуйся, я буду держаться и обязательно дождусь выхода отсюда и возвращения в семью. по сравнению с прошедшим осталось немного – 2 ½ года. Это, конечно, очень долго, но пройдет и это время, и мы окажемся все-таки вместе. А тогда уж мы заживем получше, Лидука, и сынку нашего поправим и воспитаем его как следует. Я вернусь домой, когда Маронику будет 8 лет, это не поздно, чтоб его и воспитать и перевоспитать. Не надо слишком рано загружать его большой учебой, но, конечно, оторвать его от вредного влияния улицы нужно решительно. Пожалуй, правильно отдать его в школу художественного воспитания, ибо музыка и живопись облагораживают человеческую душу. Я в восторге от рисунков Марика, он бесспорно проявляет способности в этом. Но, кроме школы, нужно уделить его воспитанию внимание и дома. Мне не нужно говорить тебе об этом, моя дорогая, ты сама все знаешь и сделаешь все необходимое и возможное. Нам дорого наш сын, нужно проявить о нем максимум заботы, но, прошу тебя, Лидука, не забывать о себе самой, о своем здоровье, о котором ты мне почему-то ничего не сообщаешь, что сильно меня беспокоит. Перенапрягать себя слишком нельзя, надо сохранить себя обязательно, - ведь ты сейчас единственная хозяйка и глава нашего дома, нашей маленькой семьи. Я несказанно благодарен тебе за посылочку, котрую Волока должен мне отправить, но прошу тебя воздержаться пока от дальнейших посылок – не отрывай кусок от себя и от сына – мне это причиняет страшную боль. Я надеюсь дожить до лучших времен, когда ты сможешь безболезненно мне помогать. Лучше посылай мне ежемесячно 50-100 рублей, сколько сможешь, на них я куплю себе что-нибудь поесть и покурить. Если иногда случится тебе возможность послать мне легкого табаку, мыла, зубного порошка, чаю, питьевой соды – вышли – это даст мне лучше питаться. Жена одного товарища подала заявление в НКсвязь и ей разрешили отправить посылку из Москвы сюда. Если случится послать мне указанные вещи, то подай такое же заявление, - может быть, и тебе разрешат. Я надеялся на то, что после операции, и в связи с общей моей слабостью, меня переведут на более легкие работы, но ничего не вышло, - не хватает людей на производстве. 27/IV я перелал заявление в Президиум Верховного Совета СССР об отправке меня на фронт. 14/V я прошел медкомиссию и признан годным к военной службе (я, конечно, не жаловался ни на какие болезни). Заявление вместе с определением медкомиссии и производственно-бытовой характеристикой направлено по адресу. Теперь буду ждать результатов, хотя и не питаю большой надежды на положительное решение.
Ликин, подай со своей стороны тоже заявление, проси, чтоб отправили меня на фронт и поручись за то, что я выполню любое боевое задание на самом опасном участке, и с готовностью отдам свою жизнь в борьбе с врагом.
Паша и Розой уже написали от себя Прокурору Союза. Надо нажимать и напоминать о себе, добиваться справедливого решения по моему делу.
Ликин, милая моя женушка, только не унывай, не падай духом, бодрись и не сгибайся под тяжестью судьбы. Мы будем жить и жить будем хорошо и счастливо, так будем жить, как мы мечтаем сами об этом.
Передай маме мой горячий привет и пожелания скорейшего выздоровления. В следующий раз напишу ей отдельно, а сейчас прошу ее мне написать поподробнее о своем здоровье. Мои большие приветы Волоке и Ник. Губанову – они молодцы – герои, я искренне горжусь ими и, клянусь, завидую им.
Сердечный привет Самуилу, Нюмику, всей семье, всем нашим родичам.
Крепко целую тебя, твой Сема.
Это письмо примирительное. Явно не хочется усугублять конфликт. Лучше спрятать поглубже, подальше то, что может разделить и разрушить – еще есть какое-то время, будем выжидать: вдруг все устаканится, не пойдет в разнос. Слишком дорога цена этой любви: маленький сын, отнюдь не пропавшее желание жить вместе…
Любовь – это взаимность, которая держится на неутоленности. Любви всегда мало. Когда ее «хватает» - это уже спад, начало крушения чувств. Мамина любовь к отцу была всегда какой-то непрекращающейся чувственной лавиной, - она сметала логику и житейскую рассудочность. «Я люблю Сему» - эти три слова, пронесенные мамой через всю жизнь, рвали ей душу: а он любит так же или только говорит, что любит?..
Дай в любви поступок, докажи, что любишь – как в топку, брось всего себя, без остатка.
Но проклятая разлука – главная врагиня любви – не дает это сделать, иссушает чувство, затаптывает огонь страсти. Отсюда и человеческая трагедия, ибо разрыв неизбежен и жизнь проиграна. Целая жизнь!..
г. Канск, 20/VI – 1943 г.
Милая моя Лидука! Опять ты не сдерживаешь своего слова и заставляешь меня волноваться. Долго уже нет твоих писем и это не дает мне покоя. Твое последнее было от 20/IV, на которое я тебе ответил 20/V. Получила ли ты его? Поскорее сообщи мне о здоровье Марика и как ты решила вопрос о дальнейшем его воспитании? В какую школу ты отдаешь его учиться? Как обстоит дело с обеспечением на зиму картошкой и овощами у тебя? Выехали ли вы за город и получила ли ты огород? Как здоровье мамы и, главное, твое, моя любимая женушка? Все эти вопросы бесконечно волнуют меня, а отсутствие твоих писем меня сильно тревожит. Что писать о себе? Вот уже месяц как кончился мой послеоперационный отпуск и я работаю по-прежнему на тарном заводе. Вначале чувствовал себя лучше, отдохнул и окреп немного, но сейчас это уже прошло.
Как идет твоя работа, довольна ли ты ею? Я ожидаю результатов по моему заявлению Президиум Верх. совета СССР об отправке на фронт, хотя больших надежд на это не питаю. Заявление ушло отсюда 31/V за № 303494.
Пиши мне, моя Лика, и пришли фотографии.
Посылай мне бандероли с газетами и журналами.
Крепко целую тебя и сынку, твой Сема.
Привет горячий маме, я жду ее письма. Как здоровье Нюмы?
Он всячески старается показать, что в разлуке не перестал быть
1) отцом и 2) мужем, главой семьи.
Он ОТТУДА задает вопросы типа «а как у вас дела насчет картошки?» и ничтоже сумняшеся продолжает «ожидать результатов» относительно отправки на фронт. Заявление, отметим, за номером триста три тысячи четыреста девяносто четыре. Это значит, что перед ним немалая очередь таких же страждущих пойти за Родину в штрафбат потенциальных смертников.
Все-таки товарищ Сталин, будь он неладен, создал нового человека и, что самое прекрасное, этим образцовым новым человеком в стране был «зэк».
г. Канск, 4/VII – 1943 г.
Дорогая моя Лидука!
Совершенно неожиданно отправляюсь этапом отсюда.
Предполагаем, что это на Урал, в Соликамск Молотовск. обл. точно не знаю. По прибытии на место сообщу сейчас же адрес.
Пока что ничего мне не посылай. Обо мне не волнуйся, я буду жить обязательно.
Крепонько целую тебя и Мароника.
Твой Сема.
Привет маме, Самуилу и всем родным.
Ложная тревога. Этапа не последовало.
Всего лишь переброска опять в Нижнюю Пойму – место хоть и не сладкое, но знакомое. И то хорошо, ведь могло же быть хуже.
На этапировании люди мерли как мухи.
Читайте, люди, Шаламова почаще, чтоб знать, что это такое – «этап», то бишь ад на земле.
Решёты, 7/IX – 1943 г.
Лидука, дорогая моя женушка!
Долго я тебе не писал, очень долго. Этому молчанию были причины, которые объясню. 6/VII, внезапно для меня, как это обычно и случается у нас, меня перебросили из Канска обратно на Н. Пойму, где я был в прошлом году, только на другой лагпункт. По дороге меня начисто обворовали, забрав продукты и вещи, полученные в посылке из Москвы. Сразу попал я на тяжелые для меня погрузочные работы, так как я еще очень слаб здоровьем. И бытовые условия здесь не то, что в Канске…
Одним словом, я вернулся к тому же состоянию, что было зимой, т.е. резкий упадок питания, сил… К тому же я простудился, болел. Да еще на почве неправильного обмена веществ, появились фурункулы и карбункулы, до сих пор мучающие меня нещадно. Особенно доканал меня карбункул на левой руке, которой не могу из-за этого двигать. Только вот в последние дни дело пошло на улучшение, и я надеюсь, что вскоре все заживет. Писать тебе обо всем этом тяжелом моем состоянии, которому ты не можешь помочь, не хотелось, а умолчать о нем не смог бы, так как оно довлело надо мной. Это – первая причина моего длительного молчания.
Вторая. В последнем своем письме, полученном мною перед отъездом в Канске, ты крепко обидела меня. После тоже длительного перерыва в письмах, в котором я имел все основания тебя упрекнуть, ты заявила в своем письме, что пишешь мне тогда, когда хочешь, а не когда я требую этого. Не нужно пояснять моей обиды на это, но пойми только одно6 весточка из дому – это кусок жизни, это нить, связывающая меня с жизнью, поддерживающая меня и облегчающая мой тяжелый путь. Ты вообразила почему-то, что я не тревожусь о судьбе Марика, о его жизни и здоровьи, о его воспитании, не тревожусь о тебе, что я далеко от вас, а потому не способен переживать ваших горестей. Стоит ли это опровергать? Само собою ясно, что твои сомнения не имеют никаких оснований. В тысячный раз повторяю, что свои силы черпаю лишь из одного источника. Это – надежда вернуться все же домой, в свою семью, иметь, как прежде любимую жену и воспитывать своего сына. Источник моих сил заключается еще в сознании того, что где-то, в родной Москве, живет моя семья, жена, сын, любящие меня, тоскующие по мне, и ждущие моего возвращения. Именно сознание того, что я не одинок, что есть близкие мне люди, беспокоящиеся обо мне, думающие обо мне, и всегда ожидающие меня, готовые встретить меня с теплой лаской и любовью, - именно сознание этого поддерживает меня больше, чем что-либо другое. Не станет его – исчезнет самая цель и оправдание всего дальнейшего моего существования. Пойми это раз и навсегда и сделай соответствующие выводы.
Третье. Опять-таки в том письме, резче, и, я бы сказал, грубее, чем когда-либо прежде, ты вновь поставила передо мной вопрос о моих родных, ставя наши дальнейшие отношения с тобою в полную и прямую зависимость от моих отношений с сестрами и матерью. Такой ультиматум я категорически отвергаю, он оскорбителен для меня, для моих чувств, и совершенно недоступен моему пониманию. В отношении моих родных тебя одолела какая-то болезненная мания, не дающая тебе объективного рассуждения. Ни мама, ни сестры мои, ни разу не позволили себе в своих письмах чернить тебя или порочить. Они только высказывают горе или недоумение по поводу ненормальных взаимоотношений, сложившихся между вами, надеясь на то, что все уладится с моим возвращением в семью. а ты в каждом своем письме поносишь мою мать, сестер, и еще требуешь от меня, чтобы я плюнул в лицо своей матери, отказался от своих родных. Для того, чтобы сделать это – нужны слишком веские причины, нужны очень крепкие основания. Таких причин пока что я не вижу, а разобраться мне в случившемся между вами отсюда тяжело. Вообще же все это мне кажется довольно глупым и бессмысленным, недостойным взрослых людей. И тебя, и моих родных, я всегда знал как милых, хороших и добрых людей. И ты, и они, сохранили свято любовь ко мне и проявляете чуткую заботу и участие, и не дорожить которыми я не могу. Поэтому вдвойне мне тяжелее разобраться в случившемся между вами и осудить кого-либо из вас. Давай, Лидука, договоримся окончательно об этом; когда вернусь домой, а это уж не за горами, будем толковать и разбираться. Тогда все будет ясно для принятия решений. И брось всякие сомнения насчет нашего будущего. Я жажду его всеми фибрами своего существа и толкаю дни, храня любовь.
Для обеспечения нашего будущего надо думать о настоящем. Нужно обязательно сохранить себя и дожить до светлых дней. Проклятых фашистов скоро уже изгонят с нашей родной Земли, война кончится, станет легче, и я, может быть, вернусь. Если только будет какая-нибудь возможность помочь мне маленькой посылочкой, то помоги, - я в этом очень, очень нуждаюсь.
Мой адрес: ст. Решеты, Красноярск. ж.д. почт.ящ. № 235/5. ожидаю самых подробных писем о жизни, о здоровье, о работе, о сыне, о маме. Горячий вам привет.
Крепко, крепко обнимаю и целую вас, моих милых.
Сема.
