Проверен на дорогах

На этой неделе состоится награждение лауреатов национальной кинематографической премии «Ника». Имена победителей станут известны непосредственно во время церемонии, кроме нескольких, объявленных заранее. В номинации «Честь и достоинство» статуэткой крылатой богини награжден режиссер Алексей Герман, который сегодня заканчивает «Историю арканарской резни» по повести Стругацких «Трудно быть богом». Первым почетного лауреата поздравил журнал «Итоги».

— Алексей Юрьевич, рады такой награде?

— Ужасно, конечно, что подобную награду можно получить только после семидесяти. Я вспоминаю тех, кому это уже не суждено и кого мне не хватает в жизни. Динару Асанову, с которой немножко, но дружили, Илюшу Авербаха, Витю Трегубовича. Какие же это были прекрасные режиссеры…

— Про съезд не спрашиваю. Помню ваши слова: «ЦРУ готово заплатить миллион долларов тому, кто объяснит, зачем нужен Союз кинематографистов».

— Еще лет семь тому назад мы со Светланой оттуда вышли (Светлана Кармалита — жена и соавтор Юрия Германа, автор сценария фильма «Торпедоносцы» и многих других. — «Итоги»). Я тогда почувствовал, во что все может вылиться: союз уже напоминал тоталитарную секту, в которой все обязаны трепетать, вставать и аплодировать при появлении Никиты Сергеевича. Я позвонил Игорю Масленникову, который в то время сидел в кресле первого секретаря союза: «Игорь, вы там отдел кадров еще не распродали? Возьми наши со Светланой личные дела и порви их». Вот и все наше убытие. А принимали меня тоже заочно. «Двадцать дней без войны» выдвинули на Ленинскую премию, но оказалось, что я никакой не член союза. И тогда Сергей Аполлинариевич Герасимов сказал: «Надеюсь, он не будет возражать, если мы его примем заочно». Так что я заочно вошел в союз, заочно же и вышел.

— Со дня на день еще один Союз кинематографистов может появиться, альтернативный. Готовы вступить на этот раз очно?

— Давайте пари — ничего такого не произойдет. Достойному человеку Хуциеву придумают какую-нибудь должность вроде «генералиссимуса почета», а Никита вернется в свое кресло. Мы живем сегодня при абсолютной монархии: как захочет власть, так и будет. А она Михалкова не отдаст, и в первую очередь потому, что политическая аура Никиты совпадает с аурой, стремлениями и взглядами самой власти. Зачем что-то менять? Тем более что из таких маленьких подвижек случаются значительные события в истории.

— Так о чем речь. Не зря многие сегодня вспоминают о легендарном V съезде. Мол, и тогда кинематографисты шли вперед, опережая страну, и сейчас первыми почувствовали: по-старому жить нельзя.

— Видите ли, к V съезду как раз вышли три мои лежавшие на полке картины. Вообще съезд проходил в атмосфере ожидания чего-то замечательного. Сейчас я не жду ничего ужасного, но и предвкушения весны и прекрасных перемен тоже нет. Кроме того, съезд, как и все, что происходит, проходит в посторонней для меня организации. Возможно, если я войду в здание союза, то я заблужусь. Многие мои друзья, люди, которых я искренне люблю, состоят в этой организации. Но, представьте себе, во флоте у меня тоже есть друзья. Я пытаюсь объяснить уровень моего интереса. Его просто нет. И, договорив об этом предмете нашего разговора, я о нем просто забуду. Тем более все решено, и, как мне кажется, не нами. Сегодня кинематографическое сообщество деморализовано. Пришли странные люди, которые назвали себя продюсерами. Сам слышал, как один из них признался по телевидению, что Тарковскому денег бы не дал. И вместо того, чтобы попросить его из союза, все закивали: да-да, сегодня не время Тарковских и Куросав. Для кино сегодня плохой период. Вот и по «Ленфильму» тучи ходят хмуро…

— 50 миллионов рублей, выделенных губернатором Матвиенко на кинопроизводство в 2009—2010 годах, их не разогнали?

— И разогнали, и не разогнали. Как-то в выходной день во время детских каникул я переключил три телевизионные кнопки подряд. И в трех разных картинах достаточно натуралистично пилили человека. Для точности — двух пилили, а третьему рубили пальцы. Страшно, тигр бы убежал. И на одном мероприятии мы разговорились с Валентиной Ивановной Матвиенко. О воспитании детей, о том, что делается на экране. «Все! — сказала Валентина Ивановна. — Город будет участвовать в создании качественного, действительно детского кино на «Ленфильме». И мы начали совместно с городом большую работу. Народ наш не отличается, к счастью, жестокостью. Жестокие люди, конечно, есть, но общей жестокости как национальной черты пока нет. Никто, наверное, и не стремится направить людей в эту сторону. Не стремится, но делает. Жаль. Попытаемся противостоять. Наш проект состоит из трех картин для детей разного возраста. Рассказывать не буду — украдут.

— А ситуация вокруг «Ленфильма» и его возможной приватизации окончательно рассосалась?

— Повторюсь: тучи ходят над «Ленфильмом». Появились какие-то москвичи, у хозяина которых, как они сами говорят, по миллиарду торчит из каждого кармашка. Они построили в Питере студию, для производства художественных фильмов не приспособленную, ну, там прощальную речь Пугачевой снимать или телесериалы. Но построить коробку, наполнить ее техникой — треть дела, были бы деньги. А вот чтобы новая студия зажила, ее надо населить персоналом. Они выбрали простое решение — поглотить «Ленфильм» со всем его населением, со всеми его традициями, накопленным кинематографическим опытом, с его славой, с его самостоятельным непровинциальным путем. С его службами — костюмерными, реквизиторскими. С бесконечными разговорами о кино в коридорах и кафе. То есть хотят согнать со своего места, переселить в чужие, неприспособленные коридоры новой студии. Распылить в атмосфере. Эти люди пытаются создать холдинг, где один человек снимает в павильоне, другой — натуру, третий — монтирует. Двенадцать дней — и картина готова. Замыслы эти были крайне серьезные. Более того, среди людей, которые ходили по новой студии, я увидел Владимира Владимировича Путина. Но он человек очень неглупый, что-то почувствовал — отошел. Так что не все так трагично.

— Почему же тогда летом, в дни юбилея, вы заявили, что снимать больше не собираетесь?

— Трагично, что в последнее время я не вижу лиц людей, для которых снимаю. Раньше были товарищи, были родители, уже ушедшие, но я видел их лица. Один хороший поэт написал: «В борьбе за народное дело я был инородное тело». Я никогда не хотел быть инородным телом. Нам всегда казалось, что то, что мы делаем, абсолютно необходимо той части народа, которая жила во время происходящих на экране событий, и мы пытались напомнить о них. А той части людей, которые не жили тогда, правдиво о них рассказать и показать. Тогда было понятно, с кем и с чем надо бороться, и я чувствовал, как это надо делать. Когда снимали «Проверку на дорогах», мы просчитали, что фильм должен коснуться тридцати миллионов людей. Власовская армия организовалась в 1944 году, а до этого при каждой крупной немецкой части, начиная с дивизии, было до батальона бывших военнопленных. Сколько же их пошло на каторгу, сколько семей тогда было перемещено. К каждой картине у нас были внутренние эпиграфы. К «Проверке» — «Пусть нас где-нибудь в пивнушке вспомнит после первой кружки с рукавом пустым солдат». К «Лапшину» — из Пастернака: «Но кто мы и откуда, когда от всех тех лет остались пересуды, а нас на свете нет?»

Так вот количество людей, которым это интересно, как мне кажется, уменьшается. Вместо лиц я ощущаю маски. Сколько себя помню, мы были в ответе за младшего брата — народ: ему худо, и мы рыдали о его судьбе. И вдруг одна довольно скверная телевизионная передача все перевернула. Я вдруг понял, что никакой народ не младший брат. Он — старший. Несправедливый, очень строгий, иногда бессмысленный.

— Вы имеете в виду проект «Имя Россия»?

— …в котором большое количество голосов было отдано Сталину. И сделал это русский народ — истерзанный, окровавленный, тогда нищий, собственной кровью все заливший, прошедший невиданные репрессии. Только ли на Украине был голодомор, и в России матери детей ели! И Сталин у нас теперь зовется эффективным менеджером? Это не дает мне покоя. Мой отец, внук генерала и сын офицера, встречался со Сталиным в одной компании. Когда они с мамой изготовляли меня — она еще была его любовницей, — в паузе мама сказала, что Сталин — дьявол и в аду будет грызть собственные кости. Папа сел в кровати от ужаса: что она такое говорит? Это потом уже стали сажать их товарищей… Однажды произошел смешной случай. Писатель Владимир Беляев ловил рыбу на Мойке. А радио тогда начинало работать в пять утра. И вот передали, что папа награжден орденом. Беляев обрадовался, прибежал к ним домой, звонит в дверь: «Таня, открывай, Юра получил орден!» Мама звезданула ему так, что все удочки улетели! В пять утра в те времена звонили в дверь лишь по одному поводу. И вот через столько лет — опять Сталин! С этим засыпаю и просыпаюсь…

— Судьба картины «Хрусталев, машину!» не о том же говорила?

— Теперь-то я полностью осознал, в чем ее горечь. Ведь все, казалось бы, складывалось удачно, президент даже награду вручил. А я не смог напечатать ни одной копии! Тогда как, мне кажется, «Хрусталев» — лучшая моя картина. Мы снимали не про изнасилованного генерала, а историю изнасилованной страны. Но оказалось, многие считают, что так со страной и надо было, и говорят, что получили удовольствие.

— Надеетесь, экранная жизнь будущего вашего фильма сложится счастливее, чем у «Хрусталева»?

— Счастливые надежды были связаны у меня со всеми фильмами. «Проверка на дорогах» вызвала грандиозный скандал, меня тягали в прокуратуру, картина пролежала на полке 14 лет. Но перед этим мне позвонила домой секретарь обкома: я в ванне лежал, мне принесли телефон дрожащими руками. Она сказала, что картина очень хорошая, я справился. После я снял «Двадцать дней без войны», где автором был Константин Симонов. Но мы все равно пролежали полтора года под крики переделать то-то и то-то, но ни в коем случае не сообщать об этом Симонову. Иначе — повторю слова тогдашнего директора «Ленфильма» — «даю тебе слово коммуниста: вобьем тебе в спину осиновый кол и ты к студии даже не приблизишься!». Но ничего, картина вышла. После появился «Лапшин», о котором и говорить нечего ,- меня просто уволили. А о запрете «Седьмого спутника» я узнал значительно позже, когда получил дело картины, и там карандашных резолюций — штук сорок, и не разберешь: «жестокость, жестокость, жестокость». А я тогда модный был здорово и на вечере в «Останкино» показал этот акт. Люди похлопали. А потом позвонил тогдашний начальник Гостелерадио: «Алексей, почему вы говорите все время, что еврей, хотя это не так?» Я отвечаю: «Знаете, когда вы мне перестанете задавать подобные вопросы, я мгновенно вернусь в русские. Вы это не выбросите, я Горбачеву пожалуюсь». Он: «Ну как хотите. И второе. Вот этот кусочек с актом мы оставим, но редактора, которая притащила вам бумажку из спецхрана, я уволю». Зачем человеческую жизнь калечить? Я сказал, чтоб вырезали…

— Что сейчас происходит с вашим новым фильмом — экранизацией «Трудно быть богом» братьев Стругацких?

— Картина давно снята, смонтирована и даже в таком виде показана. Фильм должен рассказать: будь ты существо, которое принимают за бога, ты все равно ничего не можешь сделать в общей истории развития человечества. Герой старается, университеты строит, а все крадут, режут друг друга по пьяной лавочке… Это горькая картина про нас всех. Хотя и приключенческая. И она, кстати, будет гораздо яснее «Хрусталева», хотя бы благодаря закадровому голосу. Но дело в том, что к этому фильму мы подошли гораздо жестче. Имею в виду поиск новых форм существования кино, способных погрузить зрителя в самый центр событий. Мы стараемся не столько рассказать сюжет, сколько передать, что чувствует герой. На мой взгляд, это единственный путь для кинематографа, если он хочет оставаться искусством. Ведь не случайно, наверное, Михаил Пиотровский заявляет во всеуслышание, что кино вообще не является искусством. Он не посмел бы так сказать, будь в живых Куросава или Феллини!

— И когда директору Эрмитажа отвечать за свои слова?

— Сейчас мы работаем над шумовым озвучанием. Действие происходит на другой планете, ее населяют такие типажи, которых снять-то еще возможно, но вот уследить, о чем болтают… Вот и добиваем один кадр по месяцу. Я старый режиссер, сорок лет в профессии, и видел, как люди губили фильм на стадии технического исполнения. Когда-то мой добрый знакомый снял «Крах инженера Гарина». Печенкой больной клянусь — первые три серии были шедеврами! Но на лапинском телевидении возмутились: что это вы нам привезли каждую серию по два часа — скучно. И он перемонтировал, зарезал все реакции. Получилось всего лишь посредственно.

— И все-таки, Алексей Юрьевич, извините за настойчивость: дальше снимать собираетесь?

— …У Евгения Львовича Шварца была такая байка. Человек пошел из одного городка в другой. И чтобы не заплутать в степи, воткнул в землю палку. Но ночью ветер повалил палку. Человек подумал-подумал и пошел дальше. Вошел в городок — совсем как его городок, идет по улице — совсем как его улица, увидел женщину — совсем как его жена и детей — совсем как его дети. И он остался в этом городке и прожил до глубокой старости. Но всю жизнь его тянуло домой. Так и меня сегодня потянуло домой. Я растерялся. Если пойму, для кого снимать, что-нибудь еще сделаю. А нет — как-нибудь проживем. Сын прокормит. И еще. Мы со Светланой живем в одном из самых красивых городов на земле. И вокруг не так мало друзей. Здесь меньше театров и киностудий, чем в Москве, но существует уважение к людям искусства, с чем я в жизни нечасто сталкивался. Так что, если прочитавший интервью человек подумает, будто в моей жизни что-то не так, он ошибется. Покуда все так.

Юнна Чупринина

«Итоги»