Пьянство, алкоголизм ещё до добра никого не доводили. Но, может, всё не так уж и страшно, не так страшен чёрт, как его малюют? Сегодняшняя статья посвящена этой пагубной привычке.
Дмитрий Меньшиков, редактор "1001.ru"
Когда мы сталкиваемся с шумной толпой молодёжи в баре, мы выступаем за повышение возраста, при котором становится возможным употреблять алкоголь; поднять штрафы за пиво, наказывать пьяниц, помещать их в лечебницы, если их привычка превращается в зависимость. Но мы сопротивляемся возможности позитивного и конструктивного примера — как пить.
В 1956 году Двайт Хит, аспират антропологии Йельского университета, готовился к исследовательским работам для своей диссертации. Он интересовался земельной реформой и социальными изменениями и своим первым местом для возможного изучения выбрал Тибет. Однако за шесть месяцев до предполагаемого отъезда китайское правительство отказало ему в визе. «Я должен был найти место, в котором за четыре месяца можно было бы ознакомиться с большим количеством литературы, и оно должно было быть доступно, — говорит Хит сейчас. — И это было хлопотно».
Боливия была следующей в списке. Хит и его жена, Анна Купер-Хит, полетели в Лиму вместе с маленьким сыном. Им пришлось пять часов ждать, пока механик установит ускорители на двигатели самолёта: «Это были самолёты, которые США списали после Второй мировой войны, — вспоминает Хит. — Они не могут подниматься выше 10 тыс. футов, но Ла-Пас, куда мы направлялись, находился на высоте 12 тыс. футов». Когда они пролетали над Андами, говорит он, то посмотрели вниз и увидели остатки «всех самолётов, ускорители которых не сработали».
От Ла-Паса они проехали ещё пять сотен миль, углубляясь в центр западной Боливии — к маленькому пограничному городку под названием Монтенегро. Это была та часть Боливии, где бассейн Амазонки сливается с Чако — огромными пространствами джунглей и пышных прерий. Здесь жили чамба — метисы, произошедшие от местного индийского населения и испанских поселенцев. Они говорили на языке, который был смесью местного индийского языка и андалузского испанского XVII века. «Это было пустое место на карте, — говорит Хит, — но потом туда протянули железную дорогу, а затем и автобан, а следом тут появилось национальное правительство».
Они жили в маленьком домике почти рядом с городом. «Там не было асфальта или тротуара, — вспоминает Купер-Хит. — Если в городе появлялось мясо, развешивались объявления, и ты знал, где его готовят. Можно было взять банановые листы вместо тарелки, и тебя угощали. Домики там были из необожжённого кирпича с лепниной и черепичными крышами, а на городской площади росло три пальмовых дерева. Ты слушал гул повозок, запряжённых волами, хотя у падре был джип. Некоторые из женщин подавали большие горшки с рисом и соусом — это был ресторан. А человек, который делал кофе, был немцем. В тот год, когда мы приехали в Боливию, всего 85 иностранцев посетили страну, и это был горячий сезон».
В Монтенегро Хит изучал древнюю этнографию, или, как он её называл, «Хочу всё знать». Хиты убедили чамба, что не являются миссионерами, открыто курящими сигареты (здесь какое-то культурное дополнение). Они сделали тысячи фотографий. Они ходили по городу и разговаривали со всеми, с кем только можно, и затем Двайт шёл домой, чтобы всю ночь записывать услышанное. Также у Двайта был фонарь Коулмэна, который сослужил очень хорошую службу обществу (фонари Коулмэна — Coleman — марка удобных наручных, налобных фонарей и др. туристического снаряжения). Хит учил местных, как строить изгородь особого вида.
Иногда вечерами они пили пиво с боливийским офицером ВВС, который был выслан в Монтенегро из Ла-Паса. «Он всегда говорил: «Смотри на меня, я стану кем-нибудь», — вспоминает Двайт. (Офицера звали Рене Бариентос; восемь лет назад он стал президентом Боливии, и Хиты были приглашены на его инаугурацию.) Спустя полтора года Хиты собрали все свои фотографии и заметки и вернулись назад в Нью-Хейвен. Хит взялся за свою диссертацию — чтобы в итоге понять то, что он чуть было не пропустил. Возможно, это был самый интересный факт о сообществе, которое он так тщательно изучал.
***
Сегодня Хиту глубоко за семьдесят. У Двайта аккуратно расчёсанные седые волосы и толстые черепаховые очки. Анна общительнее, чем её муж. Они живут недалеко от общежития Университета Брауна в Провиденсе, в доме, заполненном сотнями африканских статуй и скульптур, с книгами и бумагами, сваленными на столах. Они сидят в обшитых креслах и вспоминают истории, которые случились полвека назад, заканчивая рассказы друг за друга.
«Это было в августе или сентябре 1957-го, — говорит Хит. — Мы только что вернулись назад. Она была загорелой, я был загорелым… Я имею в виду, реально загорелым, такого цвета нельзя было увидеть в те дни в Нью-Хейвене».
«Я с ума сходила по архитектуре, — говорит Анна. — И сказала, что хочу увидеть изнутри это здание, около общежития. Но оно всегда было закрыто. А Двайт сказал: «Откуда ты знаешь?» В итоге мы пошли, толкнули дверь, и она открылась», — Анна смотрит на своего мужа.
«Мы вошли, — продолжает Двайт. — Там была пара беловолосых парнишек. Они спросили: «Вы такие загорелые, откуда вы?» И я сказал, что из Боливии. А один из них: «Ух ты, а расскажи, как они пьют!» Здание было Йельским центром исследования алкоголя».
Одним из беловолосых мужчин был И.М. Джеллинек — возможно, ведущий эксперт по алкоголизму в мире; другим был Марк Келлер, редактор очень уважаемого ежеквартального журнала исследований алкоголя. Келлер встал и схватил Хита за лацканы: «Я ещё не знаю никого, кто был в Боливии. Ну, расскажи мне — как там?» И он пригласил Хита написать наблюдения насчёт алкоголя в его журнал.
После того как Хит вернулся домой в этот день, Анна сказала ему: «Ты понимаешь, что каждые выходные в Боливии мы пили?» Код, который Хит использовал для алкоголя в своей записной книжке, был 30А, и когда он пролистал свой блокнот, то оказалось, что ссылки на 30А — повсюду. Тем не менее ничего из алкогольного вопроса не казалось ему особенно примечательным. В Нью-Хейвене люди тоже пьют каждые выходные. Двайт был сосредоточен в своём исследовании на земельной реформе, но кто ему мешал написать статью для журнала про алкоголь? И он написал всё, что знал. И только после того, как его статья «Как пьют боливийские чамба» была опубликована в 1958 году и со всего мира к нему стали поступать запросы с просьбой перепечатки, он понял, что нашёл. «Это так часто встречается в антропологии, — говорит Анна. — Не сами антропологи признают ценность того, что они делают, а кто-то другой. Антропологи просто сообщают».
2.
Злоупотребление алкоголем исторически воспринимается как моральное падение. Мусульмане, и мормоны, и многие христиане не признают выпивку, потому что считают алкоголь признаком слабости и греха. Примерно в середине прошлого века алкоголизм стал считаться широко распространённой болезнью: было признано, что некоторые люди генетически восприимчивы к последствиям алкоголя. Политики между тем были больше озабочены тем, как, используя экономические и легальные инструменты, контролировать людей в алкогольном опьянении: вот почему возраст употребления алкоголя возрос с 18 до 21 и законы для пьяных за рулём ужесточены и вот почему подняли алкогольные таксы. Сегодня наш подход к социальному алкогольному бремени лучше всего описывается как смесь из трёх составляющих: мораль, медицина и легализация.
В 1950-х, однако, работники Йельского центра исследования алкоголя решили, что в этом подходе чего-то не хватает, и причина таких выводов была в том, что они наблюдали в своём собственном городе.
Нью-Хейвен был городом иммигрантов — евреев, ирландцев и более всего итальянцев. Молодые итальянские иммигранты составляли примерно треть населения, и когда бы йельские исследователи ни пришли к итальянским соседям, они находили удивительную тягу к алкоголю. Подавляющее большинство итальянско-американских мужчин в Нью-Хейвене пили. Группа, возглавляемая директором Йельской клиники по лечению алкогольной зависимости Джорджио Лолли, однажды проинтервьюировала 61-летнего отца четырёх детей, который потреблял больше 3000 калорий в день, при этом третью часть напитков составляло вино. «Каждое утро сразу же после завтрака он выпивал 200-граммовый стакан (8 унций) вина», — писали Лолли и его коллеги. «И он всегда брал вино с собой на ланч — ни много ни мало, а в 4 раза больше — грамм 800 (24 унции)». Но у него не было отклонений, которые обычно встречаются у людей с такого вида алкогольной зависимостью. Человек успешно работал и был пьян всего лишь два раза в своей жизни. Он был, по заключению Лолли, «здоровой, счастливой личностью, вполне управляющей своей жизнью».
К концу 50-х клиника Лолли приняла 1200 алкоголиков. Большинство из них были ирландцами. Но примерно 40 были итальянцами (которые были вторым и третьим поколением иммигрантов). Нью-Хейвен был настоящим экспериментом. Здесь было две группы людей, практикующих одну и ту же религию с одними и теми же законами и ограничениями, — казалось разумным предположить, что группы должны иметь примерно одинаковый набор людей, генетически предрасположенных к алкоголизму. Тем не менее сильно пьющие итальянцы не имели ничего общего с проблемами, которые настигли их ирландских соотечественников.
Марк Келлер однажды написал: «Очевидно, что постоянное употребление спиртного должно предшествовать алкоголизму. Также ясно, хотя не всегда достаточно рассматривается, что выпивка не обязательно приводит к алкоголизму». Это была загадка Нью-Хейвена, и вот почему Келлер заставил Двайта Хита в тот день в йельском кампусе рассказать, как пьют чамба. По мнению Келлера, самым важным элементом должен быть культурный.
Хит был приглашён на вечеринку вскоре после прибытия в Монтенегро, а затем его приглашали каждые выходные и каникулы. «Не важно, по какому поводу праздновали, — напомнила Анна. — Как только вечеринка проводилась вечером, мы были первыми в списке приглашённых».
Эти вечеринки можно метко описать как «алкогольные вечеринки». Хозяева должны были купить первую бутылку и разослать приглашения. Дюжина или около того людей должны были прийти в субботнюю ночь, и вечеринка будет продолжаться — часто до начала работы в понедельник. Состав групп был совершенно неопределённый: иногда просто проходящие мимо люди присоединялись к выпивающим. Но структура была чётко подвержена ритуалам. Люди должны были сидеть в кругу, кто-то может играть на барабане или гитаре. Бутылка рома производства одного из сахарных заводов области и маленький питьевой стакан находились на столе. Хозяин вставал, наполнял стакан ромом и затем направлялся к кому-то в кругу. Он вставал перед выбранным, кивал и поднимал стакан. Выбранный улыбался и кивал ему в ответ. Затем хозяин выпивал половину и передавал стакан «выбранному», чтобы тот опустошил его. Выбранный затем вставал, наполнял стакан заново и повторял ритуал с кем-то в кругу. Когда люди уставали от выпивки, они сворачивались калачиком на земле и уходили в небытие, возвращаясь к остальным, когда проснутся. Чамба не пили в одиночестве. Они не пили в рабочие ночи. И они пили только согласно этому разработанному ритуалу.
«Алкоголь, который они пили, был ужасен, — вспоминала Анна. — Твои глаза на самом деле наполнялись слезами. Первое время когда я выпивала, то думала: интересно, что случится, если сейчас меня вырвет посредине зала? Даже сами чамба говорили, что им это не нравится. Они говорили, что на вкус — очень плохое питьё. Оно жжёт. А на следующий день они потели этим, и запах был отвратным». Но Хит храбро выстоял. «Аспирант антропологии в 1950-х чувствовал, что он должен адаптироваться, — говорил Двайт Хит. — Я не хотел оскорблять кого-то или отказываться от чего-то. Я стискивал зубы и пил».
«Мы не пили очень много, — продолжала Анна, — потому что у нас было не так много тостов, сколько у людей вокруг. Мы ведь были иностранцами. Но однажды была реально большая вечеринка — 60 или 80 человек. Они пили, затем падали в обморок. Затем просыпались и продолжали праздновать. И я нашла в их обычаях, что, когда приходит моя очередь пить, я могу «передать» свою очередь Двайту. Муж был обязан выпить за жену. Потом Двайт обернул фонарь Коулмэна вокруг одной руки, а я сказала: «Двайт, ты сожжёшь свою руку». И она указала мужу на вздувающуюся из-за горячего фонаря кожу предплечья. «И он сказал — совершенно сознательно: «Ну да».
Когда Хиты вернулись в Нью-Хейвен, они проанализировали бутылку рома чамба и выяснили, что это был лабораторный алкоголь такой концентрации, которую учёные принимают за образец. Никто не слышал о том, чтобы кто-то ЭТО пил. Это была одна из первых ошеломляющих находок в результате исследования Хитов, и, что предсказуемо, никто в неё не поверил.
«Один из ведущих мировых психологов алкоголя как раз работал в Йельском исследовательском центре, — вспоминает Хит. — Леон Гринберг. Он сказал мне: «Хорошую кашу ты заварил. Но ты на самом деле не сможешь пить эту дрянь». И он задел меня достаточно, чтобы быть уверенным — ответ не заставит себя ждать. Вот я и ответил: «Ты хочешь, чтобы я это выпил? У меня есть целая бутылка». Так в одну субботу я выпил немного в некоторых контролируемых условиях. Он брал мою кровь на анализ каждые 20 минут, и можно с уверенностью сказать — я пил так, как рассказывал».
Чтобы отвезти Хита домой, Гринберг пригнал машину скорой помощи. Но Хит решил идти. Анна ждала его на третьем этаже дома без лифта, который они арендовали в старом доме. «Я буквально повисла на окне, ожидая его, а по улице ехала машина скорой помощи, очень медленно, а за ней шёл Двайт. Он махал и выглядел прекрасно. Затем он поднялся на третий этаж и сказал: «Уф. Я пьян» — и упал лицом на пол. Он был в отключке три часа».
Но более интересно то, что случалось во время питья у чамба. Еженедельно чамба потребляли лабораторный алкоголь, но, по словам Хита, «там не было социальных патологий. Не было споров, сексуальной агрессии, драк. Там были приятные разговоры или тишина». В кампусе Университета Брауна пиво (которое по сравнению с ромом чамба — это то же самое, что игрушечные ружья по сравнению с настоящей базукой) было известно способностью уменьшать гормональное неистовство учащихся в пятничные ночи. «Выпивка не помеха работе, — продолжал Хит. — Она не создаёт проблем с полицией, и там вообще нет алкоголизма».
3.
В то, что Хит нашёл в культуре чамба, трудно поверить. Мы относимся к алкогольному опьянению как к чему-то неизбежному. То, что алкоголь дезориентирует, мы предполагаем так же уверенно, как то, что кофеин оживляет. Мы уверены, что алкоголь постепенно ослабляет наши психологические ограничения, которые держат наше поведение под контролем; что он позволяет нам делать вещи, которых мы обычно не делаем. И вообще это наркотик.
Но после работы Хита с традициями чамба антропологи начали составлять единую картинку из всего запутанного пути, который указывал на то, что алкоголь может работать не так, как принято считать. В классической работе 1969 года «Пьяное поведение», например, антропологи Крейг Макэндрю и Робер Б. Эдгертон описали стычку в то время, когда Эдгертон изучал одно племя в центральной Кении. Один из мужчин племени, как он пишет, был «очень опасен» и «полностью терял контроль» после того, как выпивал. И в один такой день Эдгертону пришлось пройти мимо этого мужчины:
«Я слышал волнение и видел людей, бегущих за мной. Один молодой мужчина остановился и убеждал меня бежать, потому что этот опасный пьяный спускался вниз по тропинке, атакуя всех, кого встречает. В то время как я уже был готов последовать его совету и убежать, пьяница дико ворвался на поляну, на которой я сидел. Я встал, готовясь к бегству, но, к моему великому удивлению, мужчина утихомирился и, когда медленно шёл мимо меня, приветствовал меня в вежливой форме, даже почтительными терминами, а потом повернулся и умчался. И позже я узнал, что в ходе его пьяной ярости он избил двух мужчин, толкнул маленького мальчика и распотрошил козла большим ножом».
Также автор вспоминает об одном случае из работы Ральфа Балза с индейцами Mixe Indians из штата Оахака, Мексика:
«Эти индейцы балуются частыми ночными боями, особенно когда выпьют. Возможно, я видел несколько сотен стачек, но они не использовали оружие, хотя всегда имели при себе мачете и винтовки. Большинство ссор начинались с пьяных ссор. Когда уровень голосов достигал критической точки, каждый ожидал битвы. Мужчины отдавали своё оружие зрителям и затем начинали бороться на кулаках, широко размахивая ими, пока один не упадёт. Тогда победитель помогает своему оппоненту встать на ноги, и обычно они обнимают друг друга».
Гнев кенийского мужчины просыпался к людям его племени и был совершенно неприменим к Эдгертону. Алкоголь превращал индейцев в агрессивных уличных бойцов, но они оставляли бодрость разума для того, чтобы вытащить своё оружие и отдать зрителям. Как то, что пробуждает агрессию, может быть избирательно в своих последствиях? Это не то представление об алкогольных последствиях, которыми нас снабжают антропологи. Макэндрю и Эдгертон в одной из своих книг часто намекают на то, что мы все знакомы с людьми, которые могут держать себя в руках.
Психологи сталкивались с такими видами недоумения, когда пытались изучить последствия пьянства. Одно из распространённых мнений состоит в том, что «алкоголь вызывает самомнение». Он заставляет нас смотреть на себя сквозь розовые очки. Но, как ни странно, не на «всех себя», а только на некоторую часть. Когда психологи Клауд Стил и Мазарин Банаджи дали группе людей персональный опросник (в первый раз — пока те были ещё трезвы, затем снова, после изрядной порции выпивки), они обнаружили, что у выпивших преувеличивались только те персональные аспекты, которые в реальности слишком отличались от идеальных. Выпивка заставляет тебя подумать о себе лучше, если ты думаешь, что ты крут, а мир с этим не согласен.
Также общество верит, что алкоголь уменьшает беспокойство. Так и должно действовать пробуждающее средство: расслабить нас и позволить миру пойти прочь. Но и этот эффект оказывается выборочным. Посадите вышедшего из стрессового состояния выпившего человека перед впечатляющей футбольной игрой, и он забудет все свои проблемы. Но поместите его в тихий бар где-нибудь, предоставив самому себе, и его беспокойство станет ещё больше, чем до выпивки.
Объяснения Стила и его коллеги Роберта Джозефа заключаются в том, что мы неправильно понимаем воздействие алкоголя на мозг. Его главный принцип действия — это сужать нашу эмоциональность и психическое поле зрения. Это вызывает, как пишут исследователи, «состояние близорукости с поверхностным пониманием, и тот опыт, который переживается в этом состоянии, непропорционально влияет на поведение и эмоции».
Теория близорукости изменяет наше понимание пьянства. Раскрепощение предполагает, что пьющий становится всё более бесчувственен к окружающей его среде: он в руках автономных психологических процессов. Теория близорукости, напротив, говорит о том, что пьющий по некоторым причинам, наоборот, становится всё больше и больше чувствителен к происходящему вокруг: он во власти того, что прямо перед ним.Алкоголь делает вещи на переднем плане более важными, а вещи, которые находятся далеко, исчезают. Вот почему в состоянии алкогольного опьянения ты чувствуешь себя привлекательным, несмотря на то, что весь мир думает иначе: алкоголь удаляет маленький сдерживающий голос извне, который обычно держит нашу самооценку в узде. Выпивка расслабляет человека, смотрящего футбольную игру, потому что она прямо перед ним, в центре, но в тихом баре на передний план выходят его проблемы, и любая мысль, которая может смягчить или уменьшить их, отступает туда, где человек не может её заметить. Так что выпивка — это не раскрепощение. Выпивка — это близорукость.
Группа канадских психологов, возглавляемая Тарой Макдональд, некоторое время назад ходила по барам и просила клиентов поучаствовать в небольшом исследовании. Они должны были представить, что встречают очень привлекательного человека противоположного пола в баре, идут вместе домой и, оказавшись в постели, обнаруживают, что у них нет презервативов. Испытуемых затем просили оценить по шкале от 1 (очень маловероятно) до 9 (несомненно) следующее предложение: «Если бы я оказался в такой ситуации, я бы занялся сексом». Вы, наверное, предположите, что те испытуемые, которые были сильно пьяны, говорили, что они займутся сексом, — и вы правы. Цифру 9 выбирали в среднем 5,36% пьяных людей и только 3,91% трезвых. Пьющие не думают о дальнейших последствиях незащищённого секса. Но затем Макдональд вернулась в бары и на руках некоторых клиентов поставила штамп — «СПИД убивает». Теперь пьющие со штампом на руки реже, чем трезвые, предполагали возможность секса в такой ситуации: они могли разобраться в логической необходимости отложить риск СПИДа. Где нормы и стандарты ясны и последовательны, пьющие могут быть даже более законопослушными, чем их трезвые коллеги.
Другими словами, дружеские пьянки по пятницам не обязательно должны быть громкими и буйными. Они просто отвечают на сигналы, подаваемые настоящей окружающей средой — пульсирующей музыкой, давкой людей, мерцающим светом, бесчисленными фильмами и телевизионными шоу, общими культурными ожиданиями, что молодёжь в барах с танцевальной музыкой в пятничные ночи может горланить и буянить. «Люди узнают о пьянстве то, что им рассказывает общество, и ведут себя в соответствии с этим пониманием, они становятся живым подтверждением их социальных учителей», — заключают Макэндрю и Эдгертон. «Как общество, так и отдельные личности получают тот вид пьяного поведения, которое они позволяют, и, значит, они заслуживают то, что имеют».
4.
Вот то, что объединяет Монтенегро и Нью-Хейвен. На первый взгляд города находятся на противоположных концах земного шара. Чамба пьют каждую неделю алкоголь лабораторного класса. Итальянцы пьют вино — в цивилизованном обществе — вообще каждый день. Итальянцы — пример здоровья и добротности. Фиесты чамба были чрезмерными и, конечно, несли с собой длительные потери физических сил. Но оба общества понимали важность правил и структуры. Общество чамба, говорит Двайт Хит, было отмечено особой нехваткой «общественной встряски». Они были бродягами-фермерами. Родственные связи были слабыми. Ежедневно они трудились часами и в одиночестве. Существовали они с несколькими соседями или другой гражданской группой. Такие еженедельные хмельные вечеринки не представляли собой беспорядочные пирушки; они были сердцем общественной жизни чамба. У них было своё предназначение и разработанные ритуалы: только одна открытая бутылка, тосты, сидение в кругу, — которые придавали пьянству чамба ясную структуру.
В конце 1940-х Филип Уильямс и Роберт Страусс, двое социологов из Йеля, выбрали десятерых из первого и второго поколения итальяно-американцев из Нью-Хейвена и попросили их фиксировать в дневниках различные детали их пьяного поведения, и эти записи прекрасно показывают, как их общество понимает этот урок. Здесь одна из их участниц эксперимента, Филомена Сапио, 40-летний парикмахер с острова в Неаполитанском заливе, описывает одну неделю пьянства в октябре 1948-го:
Пятница. Сегодня на обед 4 унции вина (полдень). Вечером у меня была рыба с 8 унциями вина (6 вечера).
Суббота. Сегодня не хочется ничего похожего на алкоголь. Ни пива, ничего другого. Пью кофе и воду.
Воскресенье. В полдень я приготовила лазанью и выпила 8 унций вина. Вечером, в компании, выпила ещё стакан ликёра (1 унция). На ужин — я не ужинала, потому что не была голодна.
Понедельник. На обед я пила кофе, а за ужином употребила 6 унций вина (в 5 часов вечера).
Вторник. На обед 4 унции вина (полдень). Одна моя подруга и её муж сегодня позвали меня и дочку на ужин в ресторан. У нас была прекрасная еда, и я выпила 1 унцию вермута (5:30) и 12 унций вина (6 вечера).
Среда. За обедом — 4 унции вина (полдень), за ужином — 6 унций вина (18:00).
Четверг. В полдень — кофе и на ужин — 6 унций вина (18:00).
Пятница. Сегодня в полдень я пила апельсиновый сок, а на ужин — 8 унций вина (18:00).
Сапио пьёт почти каждый день, если она чувствует себя плохо. И она почти всегда пьёт вино в обеденное время. Она обычно употребляет больше стакана — за исключением того случая, когда они с дочерью ходили с друзьями в ресторан.
А вот и другой испытуемый Уильямса и Страусса — Кармин Тротта. Ему 60, рождён в селе Салерно, женат на девушке из своего села, отец троих детей, владелец маленького продуктового магазина, житель эксклюзивных итальянских окрестностей:
Пятница. Обычно я не ем ничего утром, если плотно поужинал перед тем, как лечь спать. Так что я выпил коктейль и немного кофе с виски, потому что я люблю выпить немного утром с кофе, коктейлем или несколькими крекерами.
Понедельник. Когда я пью виски перед сном, я всегда выпиваю стакан воды.
Среда. Сегодня я не работаю, потому я выпил немного пива, потому что было очень жарко. Я никогда не пью пиво во время работы, потому что я не люблю, чтобы мои покупатели чувствовали запах пива в моём дыхании.
Четверг. Всегда, когда я покупаю виски, делю его одинаково: половину домой, половину — в магазин.
Сапио и Тротта пьют не по той причине, по которой это делают чамба: алкоголь более не имеет социальной или эмоциональной награды. Теперь это еда, потребляемая так же банально, как паста или сыр. Но содержание правил менее важно, чем их наличие, существование режима пьянства одновременно поощряет и сдерживает использование алкоголя. «Я пошла в гости к одному моему другу вечером, — пишет Сапио. — Мы смотрели телик, и он предложил мне 6 унций вина, и это было прекрасно (21:00)». Заметьте, она не говорит, что её друг поставил на стол бутылку или предложил ей второй стакан. Очевидно, это она принесла по стакану выпивки каждому, потому что пропустить стаканчик, пока вечером смотришь телевизор в итальянском квартале Нью-Хейвена, — это нормально.
5.
Почему мы все не можем пить как итальянцы в Нью-Хейвене? Наводнение иммигрантами США в XIX веке принесло с собой множество прекрасных культурных моделей, и в идеальном мире население приняло бы лучшие предложения новичков. Хотя в нашем мире это не работает. Американцы не научились пить как итальянцы. Наоборот, когда исследователи дошли до итальяно-американцев, они обнаружили, что третье и четвёртое поколения пили всё больше и больше, как все остальные вокруг.
Но есть какой-то культурный аспект социальных проблем, который ускользает от нас. Когда мы сталкиваемся с шумной толпой молодёжи в баре, мы выступаем за повышение возраста, при котором становится возможным употреблять алкоголь; поднять штрафы за пиво, наказывать пьяниц, помещать их в лечебницы, если их привычка превращается в зависимость. Но мы сопротивляемся возможности позитивного и конструктивного примера — как пить. Последствия этой неудачи значительны, потому что в конце концов культурное влияние намного более сильно, чем медицина, экономика или закон. Мы легко предположим, что Филомена Сапио может иметь в своих генах смертельную привязанность к алкоголю. Но так как она живёт в защищённом мире итальянских иммигрантов в Нью-Хейвене, это никогда не станет проблемой. Сегодня она могла бы быть во власти своих слабостей. Но нигде в огромном количестве сообщений и сигналов, посылаемых популярной культурой и социальными институтами касаемо пьянства, не поднимается вопрос, что же пьянство значит на самом деле.
***
«Не возражаешь, если я освежусь немного?» — женщина спрашивает своего мужа в одной популярной — и типично унылой — рекламе пива. Он сидит на диване, а она только что пришла с работы. Он отвечает: «Возражаю? Да наоборот!» Он подпрыгивает, направляется к холодильнику и извлекает две банки Coors Light — бренд пива, снабжённый специальным приспособлением, которое делает заливку пива проще (тут игра слов: vent — освежиться, прогуляться, vent — вот это приспособление для вентиляции пива. — Прим. авт.). «Давай освежимся!» — кричит он. Она глядит на него странно: «Ты о чём? Я говорю о прогулке, — повторяет она и отворачивается с отвращением. — А что ты имеешь в виду?» Голос за кадром произносит: «Вентилируемая банка Coors Light с широким отверстием позволяет удобно и мягко наливать пиво». Даже чамба со всей их чрезмерностью никогда не были так глупы, чтобы притворяться, что говорят о выпивке, а на самом деле говорить только о банке.
