Статья 58 Уголовного кодекса РСФСР, обвинение Петра Брайко:
Статья 58-10. Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содержания влекут за собой лишение свободы на срок не ниже шести месяцев.
Петр Евсеевич Брайко
Родился в 1919 году в деревне Митченки Черниговской области Украинской ССР.
Служил офицером на пограничной заставе УССР, воевал под Киевом, c февраля 1942 года служил в знаменитом Путивльском партизанском отряде Сидора Ковпака. Командовал взводом, ротой, затем — полком 1-й Украинской партизанской дивизии.
К концу войны получил звание Героя Советского Союза, орден Ленина, множество медалей.
18 сентября 1948-го — арестован по обвинению в антисоветской деятельности. Следствие вел Михаил Рюмин, один из руководителей МГБ СССР. Как известно из материалов судебного процесса против Рюмина (1953 год), Брайко арестовали, чтобы получить показания против маршала СССР Георгия Жукова для его возможного последующего ареста.
29 мая 1949-го — осужден Особым совещанием МГБ на 10 лет лагерей, лишен всех наград.
1949–1953-й — этапирован в Коми АССР. Все время заключения работал фельдшером в лагерной санчасти лагпункта Зимка Устьвымлага.
15 августа 1953 года — после ареста Рюмина, многочисленных жалоб Брайко и просьб за него бывших партизанских командиров дело было пересмотрено, срок заключения Брайко снижен до уже отсиженных пяти лет.
24 октября 1953-го — военная коллегия Верховного суда СССР пересмотрела дело и прекратила его за отсутствием состава преступления. Брайко был реабилитирован с восстановлением всех наград.
После увольнения в запас (1960 год) окончил Литературный институт им. А.М. Горького, напечатал 14 документально-художественных произведений о войне. Живет в Москве.
Стоматологический инструмент
Из Коми я привез в Москву маленький чемоданчик, в котором было, знаете что? Зубной инструмент! Его сделали ребята-заключенные, принесли и торжественно вручили, потому что я их всех обслуживал.
Лагерь у меня оказался легким. Меня там встретили… странно. Не как осужденного, а как… как экспонат. Нет, не так. Как героя!
Нас привезли на станцию Железнодорожная рядом с Вожаелем. Всех повели налево, меня — направо.
Захожу: большая комната, много солдат, человек семьдесят. Сидит майор, как я позже узнал, начальник пересыльного пункта. Показывает мне: «Садитесь сюда».
— Вы, наверное, думаете, зачем мы вас пригласили? У нас таких людей, как вы, еще не было. Расскажите, пожалуйста, как вы воевали!
А сказать нужно много! Четыре года войны, 25 тысяч километров с боями. Скажу вам прямо: немцы боялись нас больше, чем мы их, хоть они нас ловили, они нас окружали… В общем, рассказывал я им о войне полтора часа. Ни один не шевельнулся.
Потом один и говорит:
— И такого человека отправили к нам!
— Это не ваша, — говорю, — вина. Меня отправил сюда человек из наших органов, но это человек не наш. Это враг. Но война есть война…
Ну, рассказал, покормили — нормальный суп дали, с треской — посадили в закрытую машину и привезли на лагпункт Зимка. Там собрали очень много хороших мастеров, инженеров, профессоров. Золотые руки. Делали они в основном мебель и деревянные вещи для руководства.
Меня привезли и сразу отвели в санчасть. Отдельное помещение, одноэтажное, уже пожилое. Меня встретил молодой человек в румынской форме, с хорошей выправкой и очень приятным лицом. Это оказался главный врач лагпункта, Александр Цэцулеску, осужденный, бывший главврач командующего румынской армией.
— Вот что, молодой человек, — говорит. — Я вашу историю знаю. Если вас пошлют на лесоповал, через три-четыре месяца вы там сгорите как свеча. Я хочу оставить вас при санчасти, поселить в стационаре и сделать из вас медика.
«Так это неплохо», — думаю.
— Познакомьтесь, вот наш доктор Владимир Федорович. Доктор наук, заслуженный врач СССР. Он из вас сделает врача за месяц.
И можете мне верить: он учил меня около полутора месяцев, но за эти полтора месяца я как будто окончил медицинский институт!
Начал вести прием. Каждый день нужно было принять полсотни человек. Больных, с леса, с повала, с простудой, с заражениями… Утром майор милиции приносил мне записку от начальника лагеря: «Завтра освободить от работы не больше … человек». Обычно 20–30. А больных всегда много! Куда девать лишних? Поэтому я был придирчивый: проверял температуру, слушал сердечников…
Скоро Владимир Федорович говорит: «Хочешь быть стоматологом? Тут лес, витаминов мало, люди зубы теряют, а стоматолога нет, зато есть аппарат и кресло». Конечно, я согласился. Только кресло оказалось не кресло, а обычный стул. А вместо бормашины — крестьянская прялка, которую вертишь ногами. Ну и вот этот инструмент скоро сделали.
Я начал работать стоматологом. Ко мне было такое доверие, что ехали лечиться из самого Сыктывкара.
Работу я полюбил так, что подумал, не заняться ли мне на свободе стоматологией. И так увлекся, что забыл обо всем на свете…
У нас в амбулатории была аптека, заведовала ею жена оперуполномоченного: красивая, молодая. Каждый день она смотрела, как я веду прием, я часто заходил к ней в аптеку, изучал лекарства…
По приговору мы могли писать письма два раза в год, но я писал каждый день. В Москву. Нет ни одного руководителя, министра, премьера, которому бы я ни писал, что меня арестовали незаслуженно. Письма забирала начальник аптеки и передавала мужу — оперуполномоченному. И этот человек — второй человек в лагере, который решал судьбы всех зэков! — носил мои письма на почту…
...Я почти каждую ночь воюю. Война снится мне через день. А лагерь — ни разу. Я даже не думаю о нем. Только одного человека я вспоминал — врача-румына Александра Цэцулеску. Я искал его долго, писал письма в ГУЛАГ… И нашел! Он жил в Мытищах, с женой, был уже очень больной. Я приехал к нему, у нас произошел хороший, откровенный разговор. Больше мы не виделись: прошлой весной он умер.
И еще одного человека я искал. Моим арестом руководил начальник контрразведки Пигида, он командовал всем. Год назад я узнал его адрес. Весь год я хотел к нему поехать, но каждый раз отказывал себе в этом желании.
Знаете… простить его я не мог. Для меня он мерзкий человек, мне он противен. Он сделал на мне карьеру, заработал орден, стал большим начальником, получил квартиру под Пушкином и живет там, если жив. Я к нему не поехал. Что я могу? Его посадить? Но у него много друзей, они будут его защищать… Поговорить, устыдить? Это нервы, стресс, это нежелательно для здоровья…
Вы меня извините, мне уже 94 года, я уже жду последнего дня и все думаю: что мне делать?..
Фото Анны АРТЕМЬЕВОЙ
Опубликовано 13 сентября 2015
