Парк оцепенел. Холод собачий. Парень сел на лавку, чтобы завязать шнурок, а старик сидел давно или нет: просто там был. Шипящий ветер хлестал по коже, глаза слезились.
Парень – руки в карманы – ронял взгляд на катящийся, иногда попрыгивающий полиэтиленовый пакет. «Я столько времени посеял. А еще до пятницы этот «крайний срок». Теперь – только армия», - подумал он. - «Нужно было сразу признаться отцу, а не ломать комедию. Интересно, как там мамка? А то так и забреют, нормально никому ничего не скажу».
Достал мобильник и тут же выронил его. Телефон ударился об асфальт, и по экрану расползлась паутина.
Старик вдруг повернулся к нему и сочувственно начал:
- Это ничего, молодой человек. Так... Новый купишь. Ты прости вот, конечно...
Парень нахмурился. «Вот блин, - бурчал он про себя, - во всем парке никого, а я на блаженного нарвался». Вдохнул медленно, и в нос крепко ударил мороз. Парень нагнулся за телефоном и убрал его в карман.
Выдох – поплыл пар.
- А год у нас какой? – не унимался старик, - Уж обычный или високосный – не помню, но людей косит. Я, знаешь, ночью, с тридцать первого на первое, сон дурацкий видел: плююсь зубами чёрными без остановки и, главное, крови никакой нет, а вместо неё мазут какой-то.
Парню хотелось уйти. Чуть впереди вился столб из снежной пыли.
Хотелось уйти, но никак не мог заставить себя подняться.
«Вот сейчас. Нет, выжду немного. Вот уже, нет, ещё чуть-чуть…»
Старик продолжал:
- Проснулся, страшно до безумия, а сам понимаю – ну, ерунда. По пьянке какая только чушь присниться не может. Когда осенью дачу закрывал, зашел к соседу, - как-никак, двадцать лет вместе жены наши кверху задом проработали на грядках, - так вот, захожу, значит, так, мол, и так, давай, говорю, до скорого созвона. А он мне: «Небось, и не вспомнишь обо мне». Ведь не прав был, собака такая!
Парень улыбнулся глуповато и кивнул.
- Так вот… я-то как раз на праздниках и опомнился, позвонил ему, поздравил – всё, как полагается. Ты уж там, говорю, всё равно зимуешь, поглядывай за домиком моим, чтоб не снесло его ручьём и не сгорел он весной, когда будут нашу свалку жечь. И вот же ж достал я его, наверно, – каждый год одно и тоже слушал от меня. Но всегда на то он отвечал спокойно: «Да не вопрос. Погляжу, конечно». А тут вместо этого странное «постараюсь», потом ещё добавил «за моими, как приедешь, поглядывай» и попрощался. Я это пропустил, вроде, мимо ушей. Сначала. А после всплыло, как будто ещё вчера сказано. Тебе, молодой человек, очень неинтересно, правда?
- Нет, - отчеканил парень. Ему почему-то вдруг вспомнилась мать. Мать, которая отправила его к отцу в Москву, чтобы он учился и выучился хорошо, но не сложилось: летняя сессия растянулась до декабря. И то благодаря взяткам. «Эх, эх…» - вздыхал парень.
- Ты только не думай, что я дурак какой-то. Просто в моем возрасте уже и поговорить не с кем толком. С мертвецами особо не потолкуешь... В общем, месяца не прошло, жена его позвонила: «Помер Митька». И плачет. Да я и сам плакал, чего уж тут - хороший человек. Как узнал обстоятельства – ох! – до сих пор сердце схватывает. За день до того самого на лыжах рябину жене таскал, чувствовал себя хорошо, не жаловался. А на следующий же день его жена в город поехала, а Митька – на работу, рядышком с дачей. Вечером вернулся и всё. Каюк! Только через сутки его жена нашла: лежал чёрный весь в кровати. Из-за натопленной печи тело быстро начало тлеть. Царствие ему Небесное.
Тут старик совсем сгорбился и перекрестился. Парень смотрел на него.
- Вот тогда-то и вспомнил его слова насчет «постараюсь», - продолжал он. - Догадывался, значит. Дочка его, Катя, на поминках ко мне подошла: «У Паши моего с глазом беда, мы в Москву записались ехать, в глазной центр». Это она о муже своем, Митином зяте, толковала. Оставайтесь у нас, Катенька, говорю, сколько нужно. Летом она с мужем прожила у нас с месяц, мы оставили им квартиру, а сами съехали на дачу. Каждый день они отзванивались матери, Митькиной жене, и нам тоже. Когда анализы все собрали, узналось, глаз надо будет удалять. Ну, операцию, слава Богу, проделали. Глазной протез, ну, знаешь, хороший такой: если не приглядываться особо, не поймешь, что несвойский. Зажили обратно хорошо. За лето муж Катюшин научился управляться с Митькиным трактором, разобрался с насосом для ручейной воды, доделал ставни в их доме.
Тут уж осень. Сезон дачный мы окончили. Забыл я перед отъездом убрать лестницу с улицы. Решил спросить Петровну, Митькину жену, царствие ему Небесное. Позвонил. А она мне: «Да нет, убрал ты». Ну, хорошо, говорю, а как там у молодых дела-то? И тут голос у неё заметно присмирел, ответила так: «Ничего хорошего. В глазу у Пашки опухоль была злокачественная. Надо что-то делать, лечение какое-никакое, химиотерапия или как там её, а они с Катькой ничего не делают».
Тогда я решил сам позвонить Кате. Потом Паше, одноглазому. И ничего, представляешь, совсем ничего! Трубку не берут, и всё тут. А мне каково? Что я, буду влезать в их дела, мешать им? Они сами взрослые, всё понимают. Но не дают мне покоя слова Митины. Не могу я, весь извелся. Зубы эти черные, мазут. Ох, и страшно мне! Вот что делать-то?
Парень пожал плечами.
- А, может, лучше вообще бы ничего не было? - Грустно усмехнулся дед. - Ведь конец света-то что такое? Когда всё, ёк! – нету ничего. А если нету ничего, то и наплевать на это ничего. Никаких тебе чёрных зубов, ни мертвецов. Вот конец света б сейчас лучше всего сделать. Посмотрим, может, правду говорят, что сегодня рванет.
На улице уже стемнело. Вот, мигая, зажглись фонари, укутав лавку оранжевым светом. Парень вдруг произнес:
- Поедем к ним прямо сейчас.
- Куда уж, - старик поднялся. - Не надо.
- Почему Вы так быстро сдаетесь?
- Молодой человек, - дед похлопал молодого человека по плечу, - не говори ерунды. Иди домой. Со сломанной трубой своей ты, небось, всех на уши подымешь. Да и мне пора к своей бабке. А то вдруг ещё конец света раньше начнется.
Уже через пару мгновений старик растворился в темноте неосвещенной аллеи. Парень же вытащил разбитый телефон, хотел набрать номер матери, но на экране ничего не было видно. Он встал и пошел, то заступая, то выходя из оранжевых кругов фонарей.
