Мне всегда хотелось вычленить из множества что-то одно крохотное, никому не заметное, а после вынести на свет и сказать: «Посмотрите, какое оно важное и сияющее». Так я искала, откладывала, копила свои единичные случаи. А желание собрать их воедино и все-таки принести кому-нибудь только росло. От этого голова начала кружиться, вбирая в себя красивое.
Виток 1*
«В роще моей пел соловей. Спать не давал он теще моей. Взял я ружье. Убил соловья. Спи спокойно, теща моя», — прорывается звук с экрана, бьёт частушка, громогласная, широкая, напевная, переходит в толпу людей. Людей оставленных, сумасшедших. Здесь очутился человек-слон, которому гораздо приятнее быть животным, нежели человеком. Такой он выбрал путь. А ещё ему приятно возить «хозяев» на своей спине. Плач его, похожий на плач ребенка, режет. Здесь и писатель, который, кажется, не написал за весь фильм ни строчки, но он считает, что место подобного типа может дать хороший материал, и подтолкнет мысль вперед. Его можем называть представителем «нормальных». И потом санитары, юная девушка и главный врач, обращающийся к своему миру: «Быстро в стойло». Девушка, всегда мельтешащая, замкнутая в теле. Все действие сконцентрировано в больнице. Внешний мир прорывается на экран довольно редко, но он также несет в себе зерно абсурдизма, здесь тихие хихикающие бабушки, школьники, ворующие друг у друга вещи, эксгибиционист, переодетый в девушку, тетрадь, содержащая фразу:
Поэтому едва ли можно их различать. Все вокруг искаженное, гогочущее, ни на чем не останавливается взгляд, каждая сцена медленно поглощает следующую, и от этого хорошо. Часто фильмы про психиатрические больницы используют для того, чтобы показать устройство мира. Мир Сергея Попова станет бесконечно распадаться на части, маленькие фрагменты, в которых границы не определены. Совсем как рисунки, оставленные в реальных клиниках:
Галлюцинации у больного алкогольным делирием. Рисунок пациента. Из собрания П. Каменченко
Самостоятельно поющие свои песни изображения. Во времена СССР вынесение диагноза позволяло властям избегать судебного процесса над инакомыслящими, просто ссылая их в психиатрические больницы. Кроме того, объявление несогласных нездоровыми давало возможность уходить от политического контекста. И хотя подобные процессы закончились в 1980-х, их след чувствуется в фильме Сергея Попова.
Виток 2**
Сам он чаще актер, а не режиссер, снимался в основном у Киры Муратовой («Астенический синдром», «Познавая белый свет», «Чеховские мотивы», «Второстепенные люди»), известного советского и украинского режиссера. Влияние ее слегка касается Сергея, но не довлеет. Его мир в «Улыбке» не такой кричащий, шумящий, расписной, он скорее обволакивает дымкой, заставляет всматриваться в искаженные лица. Интересно, что первой темой для фильма Сергей выбрал именно эту. Как будто бы чем больше всматриваешься в маргинальную среду, тем больше экзистенции она дает, и камера это чувствует. Но Попов, так и не получив массовой известности, перестает снимать.
Возвращение на виток 1
«В роще моей пел соловей….
Следующую песню.
Рената Литвинова (русский режиссер, сценарист, актриса) пишет рассказ «Принципиальный и жалостливый взгляд Али К»:
— Ну что, хорошо, ну а как это сделать? — тихо и осторожно спросил сын Али, будто кто-то мог подслушать. Девушка пожала плечами.
— Я так не могу уйти. Она же мне ма-ма! — нотационно, словно он сам «мама», произнес и стал ловить взгляд девушки.
Им сразу же интересуется уже упомянутая Кира Муратова, но постепенно идея фильма переходит к Александру Сухочеву.
И полетела, упала тоненькая, худая, с белыми руками, большими глазами. В детстве помнила, как мама притворилась в автобусе, отказалась от дочери, чтобы не платить за билет. И как так может оказаться, что дочь не дочь, а мать не мать. После маленькая копия самой себя преследует, напоминает о прошлом. Дел так много, но ничего не успеваешь, держишься за эту мысль, но на самом деле занятий никаких нет. Есть тихое одиночество, есть старая мама, есть сын, который ушел, есть красное пальто. Аля К живет свои несколько дней, скитаясь, а после умирает. Все тело ее плачет, чуть ли не отравляется астеническим синдромом***.
Все вокруг пропитанное точной красотой, растворяется через медленные планы и портреты Наталии Колякановой. И только за такими глазами и через такие глаза возможно смотреть на реальность, ведь иначе зачем просыпаться. И Саша проваливается вслед за взглядом Али К, изучение ее истории, тяжелые съемки, так сильно порабощают его голову, что больше он не появляется. Сам становится Алей К, ведь деятельность его отследить очень сложно (можно лишь точно ссылаться на спектакль «Страсти под вязами»). И Саша не снимает.
Возможно, у Александра Сухочева даже появляются такие признаки, как: бессонница (поверхностный сон усиливается тревогой и страхом по ночам, нехватка энергии, головные боли, ухудшение умственной деятельности, снижение иммунитета, психологические проблемы, болевые расстройства). Но только возможно, и эта болезнь у всех одинаково выдуманная, путающая голову. И тогда заразиться можно не только чем-то вроде астенического синдрома, но и фильмом.
Голова уводит на виток 2
Форуг Фаррохзад вместе со своим другом Эбрахимом Гулестаном (заразившим ее идеей кино) едет в колонию людей, страдающих от проказы. Проказа (лепра) — хроническая инфекционная болезнь, не наследственная. Пожирает ткани, покрывает нервы сухой пленкой, понижая чувствительность к телу и касаниям, уничтожает носовую перегородку, вызывает слепоту.
Впервые проказа упоминается в Ветхом Завете (Исход, Книга Левит, Паралипоменон, Книга Иова), но велика вероятность, что под проказой древних источников следует понимать не именно лепру, а более мягкие по характеру заболевания. Возможно, причиной путаницы было то, что проказа трактовалась как «божье наказание» за грехи, как «болезнь души», и вердикт о том, кого считать прокажённым, выносили не врачи, а священнослужители, зачастую не имевшие необходимых знаний.
А первые слова в документальном фильме «Дом — черный» звучат так: «В мире хватает уродливости. Если люди закроют на это глаза, ее станет только больше. Но человек создан, чтобы решать проблемы. В нашем фильме вы увидите картины уродливости и страданий, которые нельзя игнорировать. Смыть уродливость и возродить жертв к жизни».
После этих слов появляется ощущение, что должна настать вечная тишина, где видно только…
Она прерывается лишь иногда, еле слышимыми молитвами. Всему вокруг дается имя. В маленьком селении люди продолжают работать, учиться, обедать, ходить по улице, но всегда присутствует ощущение взгляда. Так, будто бы ты идешь в шумном метро в час пик побитый, в грязной одежде и знаешь, что сейчас все смотрят на тебя. И отчаянно стараешься скрыть, как это знание, так и свое внешнее выражение. Форуг сопротивляется этому чувству. Ставит противоречия, которые оно в себе несет, во главу своего исследования.
Лица — маски, совсем не похожие на человеческие, причудливые слепки, только на подобных явлениях и можно строить визуальный язык. Когда первый раз смотришь через объектив, предположительно, фокус внимания должен легко сбиваться, ведь окружающие образы разнообразны, манят, но не в этом случае.
В течение двенадцати дней работы в колонии режиссер начинает дружить с больными, усыновляет Хоссейна Мансури, чьи родители поражены болезнью и привлекает к этому месту внимание общественности.
Форуг Фаррохзад заражается одним фильмом, и становится автором множества стихотворений. Например:
«...можно стоять у холодного склепа
на коленях, с поникшею головой,
и узреть своего Бога в могиле,
можно положиться на монету,
можно гнить в аскетической келье
и читать книги об отшельниках,
можно множить ноль на другой
и получать то же самое,
можно принимать за бесцветные пуговки стоптанной обуви
твои глаза в коконах гнева,
можно высохнуть, как лужа...»
Закрываются со скрипом большие деревянные ворота. На доске выводят мелом имена всех причастных к действию.
Здесь голова успокаивается, мысль замедляется. Я выдыхаю и витки больше не возникают.
Катерина Савельева
