«Роль» как судьба

«Я не могу вспомнить никого из своих коллег, даже из старшего поколения, кто передал бы на экране чувство тех послереволюционных дней: эти открытые планы широких зимних улиц, этот паровоз, который ходит перед домом и дымит трубой, эта ужасная сцена расстрела пассажиров у стен вагона», — говорит Сокуров. Лопушанский показал ему картину, как только сделал. Он говорит, у них на «Ленфильме» так принято — Сокуров тоже первым показывает своим, ждет оценки. И вот теперь, после такого представления «Роли» от мастера, мы посмотрели ее.

Филигранная работа оператора Димитрия Масса — первое, что восхищает и погружает в ту самую атмосферу — 1923 год, сначала это Финляндия, затем Петербург. Черно-белое изображение, достаточно контрастное, но наполненное дымом, снегом, ветром. Паровозы — те самые, из того времени, найденные съемочной группой в Белоруссии, проржавевшие, но еще пыхтящие — с ними связана половина действия. У такого паровоза происходит главная встреча в жизни героев — актера Евлахова и краскома Плотникова.

Евлахов ехал в поезде, который остановили революционные солдаты, и их командир решал лично, кого в расход, кого еще погодить. Это «в расход» он говорил спокойно, даже буднично. Просто по глазам выбирая. И тут Плотников видит себя. Актера Евлахова, который похож на него как две капли воды. Краскому кажется, что он сошел с ума, что он должен расстрелять самого себя, что он болен. Дальше судьба распоряжается так, что актеру повезло в суматохе избежать команды «в расход», а краскому — погибнуть. Одержимость кровавого командира одолела теперь актера. Оказавшись в тихой благополучной Финляндии, он мало обращает внимания на свой театральный успех. Маниакально собирает все, что поможет ему сыграть роль Плотникова — в жизни, и никак иначе. В соответствии с веяниями того времени.

Работа Максима Суханова над этими двумя типами, даже, по сути, тремя: краском, актер и актер, перевоплотившийся в краскома, еще будет изучаться студентами как учебник по актерскому мастерству. Его большая сильная фигура, идущая через все ветра, обречена. Игра в жизнь может кончиться только с самой жизнью. И только такой актер, как Максим Суханов, мог наполнить эту роль столькими смыслами, ассоциациями, перетекающими одна в другую. То он — еще оставаясь только актером — Гоголь, Иван Грозный, а затем — Станиславский, Шаляпин. Потом — детский почти восторг от того, что задумка удалась — все принимают его за Плотникова, и он наслаждается тем, какие диалоги пишет сама жизнь. И в какой-то момент, еще цепляясь за свой — актерский — успех, он понимает, что роль его трагическая и конец ее близок.

После показа мы поговорили сначала с режиссером.

— Константин Сергеевич, вы сказали, что сразу никого в этой роли, кроме Суханова, не видели. А чем для него стала эта роль? И почему его нет сейчас здесь, рядом с вами?

— Максим нездоров немного. Ну, в общем, такая роль — редкость в актерской судьбе. В ней сам для себя актер открывает сущность актерскую — ее философскую сторону, то, на чем строил концепцию Николай Евреинов — играть в жизни, как на сцене. Здесь человек приносит свое творчество на алтарь судьбы. Тарковский говорил: «Фильм должен быть поступком». Поступок — это риск. И тут роль становится судьбой. В этом плане, когда искусство принимается как судьба, призвание, то это настоящее служение искусству, и так открываются тайны профессии. Но фильм еще и о том, что двойник — это не кто то, а вторая Россия, которая в него стреляла. И мы понимаем, что мы-то единое целое, а душа раскололась в этой бойне. И он заглядывает в ту, свою вторую — черную душу. Хотя она не совсем черная, она полна своей поэзии — не случайно стиль речи Плотникова может вызывать ассоциацию с Платоновым или с другими писателями того времени. Это поэзия нового времени, те пролетарские цветы искусства, которые тогда стали произрастать. Это был другой мир. Со своей эстетикой, со своим трагизмом, потому что всем известно, как эти писатели кончили, когда оказались не ко двору в сталинском времени…

Максим — человек актерский насквозь, для него это ощущение актерства не надо было искать. Суханов — совершенно уникальный актер. В котором читается кроме главной задачи второй, пятый, а потом еще двадцать пятый смыслы — в этом многообразие и сила его таланта.

— Насколько Суханов соавтор «Роли»?

— Сыграв такую роль, он становится невольным соавтором. Конечно, он профессиональный актер и точно делал то, что было оговорено, но какие-то вещи мы обсуждали — он просил убрать, говоря, что они будут лишними. Например, проезд в трамвае, когда он вернулся в город, откуда был изгнан, и он едет по Троицкому мосту и из замороженного окна видна часть Петропавловской крепости — кстати, очень трудно это было снять, — и что тут надо читать, какие стихи? «Я вернулся в мой город, знакомый до слез, До прожилок, до детских припухлых желез…»? Но уж слишком на слуху. И тогда Максим сказал: «У меня есть любимые стихи Мандельштама 1913 года:

«Пусть в душной комнате, где клочья серой ваты

И склянки с кислотой, часы хрипят и бьют,-

Гигантские шаги, с которых петли сняты,-

В туманной памяти виденья оживут…»

Он прочел, и это вошло в картину как часть образа. Они неожиданны, эти стихи, но мы понимаем, что он их любил, что они ему важны.

— Да, и это становится очень личным моментом на экране. Что касается другого личного — загубленной его героем наивной души молоденькой учительницы, которой он позволил в себя влюбиться, понимая, что она окажется брошенной при любом исходе. А она еще чуть в кутузку из-за него не угодила, пытаясь его скрыть от чекистов.

— Он открыл дверь в чужую душу. Это не его любовь, это любовь того самого Плотникова. У Плотникова как раз так должно быть. Но играл ли он? Помните, он ей говорит: «Душа чужая, но болит!» И это признание не актера, а человека, который так живет. А потом он еще ей говорит, что ему чужие сны снятся. Получается, что и он перед ней открывается — как может. Но ее бы и Плотников погубил. Плотникова бы тоже арестовали — он суженый ей той судьбой, если б Плотников остался жив. Герой Суханова сыграл эту судьбу и эту любовь.

— Черно-белое кино возвращается: «Артист», последний фильм Муратовой, ваш фильм…

— Любимый мною Бродский писал: «Как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево». И вот сейчас маятник качнулся от гламурного разноцветного к магии черно-белого кино. Хотя, конечно, не каждый замысел нуждается в этом.

После этого разговора я позвонила Максиму Суханову.

— Поздравляю вас с блестящей работой. В общем, это становится уже хорошей традицией: второй год подряд на Московском кинофестивале в конкурсе от России картина с вами в главной роли. Получается — от святителя до искусителя. В «Орде» Андрея Прошкина вы — митрополит Алексий, в «Роли» — актер Евлахов, который решил доиграть жизнь краскома и, будучи в его образе, искушает всех, встреченных им. Боевой друг не выдержал воспоминаний о кровавой бойне, которые принес с собой его «командир», соседке-учительнице жизнь ее наивную перечеркнул. При этом оба героя доходят до конца пути. Это близко вам? В редких своих интервью вы говорите, что вы — перфекционист.

— Вы знаете, о себе всегда говорить сложнее, особенно когда речь идет о перфекционизме. Не знаю, можно ли назвать это параллелями, но все-таки, наверное, то, что есть в этих людях, то, к чему я стремлюсь в своей жизни, и то, что есть в этих персонажах, — да, можно сказать, это существует. Перфекционизм, мне кажется, вещь очень правильная, когда речь идет не только о деле, которым ты занимаешься, но и о жизни. Я не говорю, что это всегда удается, но стремиться к этому, мне кажется, очень правильно. Тем более когда ты вовлечен в эти правила, то ты понимаешь, что находишься на правильном пути.

— В продолжение этой темы. Вы — суеверный артист, вы считаете, что роли влияют на жизнь?

— Я считаю с точностью до наоборот: человек, который занимается этим, должен повлиять на свою роль. Всегда, когда работаешь со сценарием, который сущностный, скользит не по поверхности, мне кажется, нельзя оставаться где-то за бортом и не быть соавтором. Но в любом случае я шел за сценарием и за режиссером, но и предлагал что-то свое. Но в том, что вышло, конечно, больше Константина Сергеевича, а потом уж моего. Хотя теперь невозможно уже разделить это блюдо на составляющие.

— Лопушанский говорит, что для него образ того времени — тотальная метельность. Вы согласны с ним? И каково вам было на этом ветру, уютно?

— Уютно или неуютно — думаю, это второй вопрос. Я все те события воспринимаю как каждый день меняющиеся очень сильные стрессовые амплитуды. Буквально для всех, кто жил в то время. И эти амплитуды не дают людям ни часа сна, ни часа передыха, это такое архистрессовое космическое состояние.

— Финал мне кажется логичным. Ваш герой замерзает в степи. Это следствие его заглядывания в бездну или плата за успех — ведь он с успехом сыграл свою роль?

— И то, и то интересно. Мы можем об этом говорить как о судьбе, и невозможно было б попасть в такую ситуацию и выйти сухим из воды. И плата за успех — в общем, тот эксперимент, который он ставит над всеми и над собой в том числе, он пограничный.

материал: Елена Ардабацкая