Я родился в конце 60-х, осознавать себя начал в начале 70-х, а в самостоятельную жизнь вступал в конце 80-х. К тому моменту в стране курили 55 процентов взрослого населения, и шансы избежать встречи с «вонючей палочкой» примерно равнялись возможности не поскользнуться на свежем гололёде. Однако до поры Бог меня берёг.
Я рос в некурящей семье. Но в дом регулярно приходили гости, которым – в условиях застолья – позволялось курить, не выходя из комнаты. Понятно, что ребёнок, во все глаза глядящий на это огненное шоу, лелеял мечту приобщиться к взрослой магии. А поскольку ребёнок был, прямо скажем, довольно дерзким и таить свои желания не любил, однажды он прямо обратился к одному из мужчин с просьбой дать закурить. Тот, после краткого визуального контакта с родителями, согласился. Мне передали зажжённую сигарету, и я стал старательно в неё дуть – именно так представлялся мне процесс курения. Однако ни разгорающегося уголька, ни змейки дыма изо рта и ноздрей добиться не удалось. Тогда заботливый взрослый объяснил, что воздух надо не выдувать, а наоборот – втягивать в себя. Далее наиболее уместной будет цитата из Марка Твена: «Опустим завесу жалости над этой печальной сценой».
Так в пятилетнем возрасте я получил мощнейший иммунитет к курению. Мощнейший, но, увы, не вечный.
В сентябре 1989-го я поступил в Литературный институт, где смолили практически все. И если на воздухе это особой проблемы не составляло, то в комнате общежития, куда для вечернего интеллектуального общения набивалось по десятку-другому человек, количество дыма диалектически переходило в качество: он превращался в отравляющее вещество военного назначения. Парадоксально, но факт: довольно быстро я понял, что когда пытаешься курить сам, дышать в этой душегубке становится легче.
Я просил сигарету – мне охотно давали. Я спасался, а попутно социализировался, становясь своим, одним из многих. Через некоторое время, с учётом частоты и продолжительности посиделок, «стрелять» стало элементарно неприлично, и я впервые купил пачку своих. Как сейчас помню – это были египетские Atlantis с изображением американского космического челнока. Право слово, Challenger смотрелся бы там органичнее.
Когда у тебя в кармане пачка собственных сигарет, программу курения начинаешь определять самостоятельно. То есть уже не подчиняешься внешним обстоятельствам, а прислушиваешься к собственным желаниям. А они тут как тут к вашим услугам: «Но если есть в кармане пачка сигарет» – почему бы и не закурить? Прямо здесь и прямо сейчас! Не случайно же знаменитые лозунги here and now! и live fast, die young упоминаются через запятую.
К концу года мне стало понятно, что я втянулся, пополнил собой армию активных токсикоманов и врагов чистого воздуха, иными словами – оказался вовсе не в том клубе, в который стремился, пью чью-то чужую чашку чая. С этим надо было что-то делать, и срочно.
Учитывая мои особые отношения с датами, было принято решение расстаться с продуктами табачной индустрии в новогоднюю ночь. Я оценил масштабы грядущей десоциализации, тяжело вздохнул, собрался с духом и объявил 1990 год безникотиновой зоной.
Проект осуществился. Настолько успешно, что к 31 декабря этого года я был убеждён, что с поветрием закончено раз и навсегда, а следовательно – можно попробовать закурить…
Да, человек существо противоречивое, и значительная часть наших национальных анекдотов это обстоятельство обыгрывает. Зачем закуривать, если ты бросил, причём успешно?! Тому есть как минимум шесть причин, мон женераль. Во-первых, проверить себя. Во-вторых, поощрить себя за успешно реализованную программу. В-третьих, побаловать себя в новогоднюю ночь чем-то особенным. В-четвёртых, друг раздобыл пачку уникальных красивейших сигарет Paco Rabanne, и надо быть конченным идиотом, чтобы их не попробовать. В-пятых, накопились проблемы с женой, и хотелось бы над ними помедитировать с применением спецсредств. В-шестых…
Кто из нас в детстве не расковыривал болячку лишь для того, чтобы проверить, зажила ли она? И кто из бросивших курить не срывался после первой же «тестовой», случайной по сути сигареты?
…Далее монтаж нашего фильма изящно перескакивает через два десятилетия, кратко сообщив в титрах, что все последующие жёны и подруги героя были, само собой, курящими, потому что в противном случае совместная жизнь строится на заминированном фундаменте. За кадром остаются скандалы из-за последней сигареты, споры о том, кто ночью побежит к ларьку и на чьи деньги будет осуществлено приобретение драгоценного продукта. Всё это, как говорил классик, невидимые миру слёзы.
За тем же кадром – из соображений экономии экранного времени – остаётся работа в различных редакциях, где количество курящих уверенно вращается возле 100-процентной отметки и где отказ от участия в общих перекурах означает добровольное лишение себя немалой части внутренней информации. Там же – рост потребления сигарет до трёх пачек в сутки и полумеры вроде попыток организовать ещё один год без сигарет. Переходим сразу к 2012 году.
Почему именно к нему? Да потому что именно к этому моменту я обнаружил у себя на теле некие изменения, которые принял за опухолевые. И, скажу не тая, серьёзно испугался. Вопрос жизни и смерти потому так и называется, что перед ним – в пределе – отступают все существующие механизмы поощрения и безвольные мотивации типа «оставим всё как есть». В ночь на 2 мая я выбрал жизнь и спокойно докурил последнюю сигарету из последней пачки. В конце концов, говорил же Довлатов, что не пить – так же прекрасно, как и пить. И это действительно так, в полном соответствии с законами вышеупомянутой диалектики.
Жизнь – штука активная и радостная. К концу первого года курение перестало являться во снах. Оздоровление организма проявилось взрывным уровнем чувствительности к запахам и вкусам, постепенным исчезновением одышки, а в качестве бонуса – безудержным ростом веса: со 110 до 150 килограммов в течение десятилетия. Темперамент, на знамени которого едва ли не с рождения красовался девиз «всё или ничего», заставлял поглощать пищу с тем же неистовством, с каковым ранее требовал уничтожать по 60 сигарет в день.
Ничего не попишешь – оральная фиксация. Либо курить, либо жрать, либо ораторствовать, либо целоваться, а ещё лучше – всё сразу и можно без хлеба. Беспокойное сознание всё чаще задавалось вопросом: стало ли лучше, чем было, и если да – то насколько? Ежедневное употребление антихолестериновых статинов, средств для разжижения крови и снижения давления, витаминов подозрительно напоминало табачное рабство. Его же напоминало издевательство над собой в виде ежедневной зарядки, двух-трёхнедельных голоданий и прочих нагрузок: быстро бежать приходилось лишь для того, чтобы стоять на месте.
В феврале 2022 года начались боевые действия на Украине. Ударный стресс помножился на трезвое понимание, что риск гибели в ядерной войне слегка превысил таковой от рака лёгких и инфаркта миокарда. Я закурил. Стало легче. Это биохимия, и здесь ничего не попишешь.
Но я был бы конченым дураком, если бы позволил сигаретам снова одержать верх над здравым смыслом и личной экономикой. Опыт десятилетней абстиненции принёс новые возможности. Я стал учиться тому, чего в жизни никогда не было: небинарному состоянию, столь блестяще сформулированному в анекдоте «могу копать, а могу и не копать». В конце концов, если вы положительно отвечаете на вопрос, едите ли вы мясо, это вовсе не означает, что вы едите его ежедневно и в количестве не менее двух килограммов. Я перестал бояться присутствия сигарет в своей жизни. Они более не были ни фетишем, ни табу – и от этого прекратили быть необходимым условием существования.
В течение военной весны я пришёл практически к дзенскому состоянию. Докурив пачку, я не спешил бежать за новой, а совершенно отчётливо понимал, что следующая может случиться завтра, через неделю, через месяц, через год – а может и никогда. На новом этапе сигареты превратились в дорогое и необязательное развлечение вроде бутылки односолодового скотча. Это был критически важный, решающий шаг в направлении окончательного освобождения от внешних дофаминовых кнопок.
Ну, а последним гвоздём в крышку табачного гроба стало длительное отсутствие работы и вытекающее отсюда отсутствие средств – не только на развлечения, но и на нужды первого порядка. Научившемуся жить на 240 рублей в течение недели желание безрассудно потратить их на пачку сигарет представляется не меньше чем военным преступлением.
Когда жизнь мягко предлагает усмирять свои страсти, мы обычно реагируем на это громким протестом и активным сопротивлением. Мы хотим счастья и свободы, под которыми чаще всего понимаем реализацию наших представлений о правильном, неумеренное потребление и цепочку удовольствий. И лишь тогда, когда жизнь в принудительном, порой весьма жестоком порядке лишает нас этого – мы неожиданно для себя открываем, что в этом, оказывается, был смысл. Столь же глубокий, сколь и очевидный. Что тут добавить? «Не можешь – научим, не хочешь – заставим», как говорили во времена моего тоталитарного детства. Ну, или Jedem das Seine, как было написано на воротах известного учреждения.
Дмитрий Токман
