Wybór należy do ciebie!
(«Выбор принадлежит тебе!»,
надпись на пачке польских сигарет)
Во времена моего детства вопрос с профориентацией был поставлен очень хорошо. Во всяком случае, первые вопросы о том, кем я стану, когда вырасту, мне задавали в возрасте четырёх-пяти лет. И у меня был готов ответ: «Экскаваторщиком! Ну, или бульдозеристом!». Неплохо была продумана и проблема потребления – на вопрос, что я буду делать с заработанными деньгами, сходу отвечал «Курить трубку и пить шампанское вино!»
Шутки шутками, а глядя на сегодняшних 17-летних, которые не то чтобы находятся в позиции буриданова осла, определяя, что лучше – бульдозер или экскаватор, а пребывают в глубоком ступоре по поводу самой необходимости работать, я осознаю, что семья и школа в огромном долгу перед потомками.
Источник: unsplash.com
Сегодня, когда детство длится до тридцати, а еда стоит (относительные) копейки и предлагается в любых качествах и количествах, трудно избегнуть иллюзии, будто бы всё это приходит само, автоматически, без видимых усилий и при любом жизненном раскладе. Тем ярче и травматичнее оказывается внезапное столкновение с реалиями.
Конечно, никто не требует от сегодняшнего выпускника МБОУ бодрой речёвки в духе раннего Токмана. Но, чёрт побери, задумываться о вопросах, зачем ты явился на свет и чем собираешься осчастливить человечество, – минимальный проходной балл в человеческий клуб. А самое главное – никто этой задачки за тебя не решит. Удержать от беды – всегда пожалуйста. Подкорректировать планы – весьма охотно. Но понять, чего хочется в самом широком, экзистенциальном смысле, – это исключительно «сама-сама-сама».
Но мы сегодня о другом. О том, как может выглядеть коррекция.
Когда время шуток над глупыми взрослыми закончилось, я приступил к более или менее осмысленным поискам ответа на сакраментальное «Кем работать мне тогда, чем заниматься?». К 15 годам я уже кое-что понимал о себе. С одной стороны – ярко выраженная гуманитарная ориентация (анекдот про «всё, что вы руками делаете» – он на 100 процентов обо мне). С другой – амбиции на грани тщеславия.
Музыкантом? Можно. Но одно дело – подходить к пианино раз в неделю и бренчать в своё удовольствие, и совсем другое – делать это ежедневно по несколько часов, за деньги и против своей воли. Так недолго возненавидеть и себя, и искусство, и всё в промежутке меж ними. Журналистом? Ну, гипотетически (хотя до совершеннолетия я никакого представления, даже на самом примитивном уровне, об этой профессии не имел). Переводчиком? Ну, так… Священником?!
В конце концов я, как мне казалось, созрел, прозрел, осознал и принял трудное, но мужественное решение.
Поскольку к окончанию восьмого класса школа со всем её фаршем в виде педагогов, сотоварищей и учебных программ надоела мне смертельно, я решил оттуда уходить. О чём доверительно сообщил отцу. «Куда собираешься?» – тот был краток. «В театральное училище!» – выпалил я. На лице моём наверняка читалась занятная покерная комбинация из желания эпатировать, осознания крупных размеров собственного достоинства и страха за свою борзость.
Отец – человек сильный, остроумный и очень практичный – помолчал минуту и произнёс: «Отличный выбор. А теперь послушай меня».
Далее в течение каких-то 20-30 минут я получил доклад о том, как устроена эта жизнь. До такой степени ловкий и основательный, что я во многом качусь на этом знании до сих пор. По инерции.
«Дима, – сказал он. – Я лучше, чем кто-либо, знаю, насколько ты талантливый и нестандартный ребёнок. Я не сомневаюсь, что ты можешь туда поступить. Я даже допускаю, что ты со временем станешь неплохим актёром. Но также предвижу, что твой выбор вполне может закончиться трагически». Я обомлел и слушал.
«Послушай, – продолжал отец. – Я неплохо тебя знаю. Я знаю, что ты ценишь удовольствия, которые приносит эта жизнь. Ты любишь вкусно поесть и красиво выразиться. Ты ценишь красоту и сам нуждаешься в высокой оценке со стороны. Ты любишь радоваться и не слишком готов трудиться. А теперь посмотри, на что ты себя обрекаешь».
Далее мне было популярно объяснено, что актёры (а у отца было много знакомых в самых разных слоях общества и сферах деятельности) – это самые несчастные, самые зависимые и самые бедные люди изо всех, кого видел свет. Да, те, кого мы регулярно наблюдаем на экранах и подмостках популярных театров, – у них всё хорошо (да и всё ли, на самом-то деле?). Но это только верхушка айсберга. А у остальных? Постоянные фрустрации, неудачи, нестабильная семейная жизнь, нищие ставки, многолетнее ожидание хороших ролей и понимающих режиссёров… «Возможно, у тебя всё сложится хорошо или даже очень хорошо. Но до тех пор, пока это будет складываться, десять-двадцать лет ада на земле я тебе гарантирую».
Я ощутил характерную боль в животе, неизменно сопровождающую всякий процесс расставания с иллюзиями. Я доверял этому человеку, и единственное, на что я надеялся, – что по окончании разгрома шведов под Полтавой мне всё же будет показана некая сносная альтернатива.
«Послушай моё предложение, – продолжал отец. – Поскольку ты любишь не только есть, но и готовить, попробуй пойти по этой части. У тебя будет стабильный заработок, кое-что сверх него, а дома всегда будут продукты».
Последний аргумент ударил значительно ниже пояса. Музыку пустого холодильника я, увы, вынужден был слушать большую часть детства.
«…и если, поработав некоторое время в этой сфере, ты окончательно убедишься в том, что это не твоё, а кроме того – сохранишь свою детскую мечту, будет вовсе не поздно поступить в то же самое театральное, а то и сразу в вуз. Ещё раз говорю – это не запрет. Это моё видение. Ты волен поступать, как считаешь нужным. Я просто очень не хочу, чтобы твоя жизнь пошла кувырком и превратилась в череду несчастий и разочарований».
Наступил июль 1983 года, и я понёс свои документы в кулинарное училище. По какой-то малопонятной причине просто прийти и написать заявление я не мог – потребовалась «комсомольская путёвка». На этапе получения которой в райкоме ВЛКСМ знакомая инструктор активно меня отговаривала меня от ПТУ (а это по статусу было именно оно) и убеждала, что я должен закончить десять классов и поступить в нормальный вуз.
В приёмной комиссии училища заглянули в моё свидетельство об окончании восьмилетки, перевели взгляд на меня и задали единственный вопрос: «Это кто же вас сюда направил?» – «Райком ВЛКСМ!» – с гордостью отчеканил я.
Пришлось выслушать ещё одну лекцию. О том, что училище предназначено для несколько иного контингента, что обучаться там мне будет неприятно и скучно, что на выходе я получу третий поварской разряд – а это низшая столовская каста. И, наконец, что если уж я так жажду романа с общественным питанием – то есть смысл поступать прямиком в техникум советской торговли на отделение технологии приготовления пищи. Что я по здравом размышлении и сделал.
…Я совершенно не жалею о своём первом образовании. Я изучил микробиологию, товароведение, физическую и коллоидную химию, бухгалтерский учёт и организацию производства. Я получил то, на что совершенно не рассчитывал, – реальное образование, только не в сегодняшнем, а в исконном, позапрошлого века, смысле этого слова. Я могу на вкус определить, чем кормили говядину при жизни и сколько раз замораживали по смерти. Я прекрасно знаю свойства студня и условия наступления синерезиса. Наконец, я неплохо шинкую твёрдое и правильно держу левую руку на продукте.
И с удовольствием хожу на все – все! – встречи со своими бывшими одногруппниками. Глядя на них, я думаю о тонкостях баланса между собственными устремлениями и жизненными обстоятельствами и о том, что из любого выбора – даже чужого, но продиктованного искренней заботой и любовью, – можно сбить неплохое масло.
Одногруппники тоже рады мне. В конце концов, я единственный среди поваров пятого разряда выпускник Литературного института имени Горького.
Дмитрий Токман
