Актер МХТ имени Чехова Анатолий Белый не может творить без критики, изучает работу кумиров и верит в просветительскую силу поэзии. Об этом он рассказал «Известиям» в преддверии показа спектакля «Бег» в рамках фестиваля «Сезон Станиславского».
— О сезоне, который выдался у вас, мечтает любой артист. Две премьеры подряд. И какие! Каренин в спектакле «Сережа» и генерал Хлудов в «Беге».
— Не две, а три премьеры. Еще на сцене Театра наций вышел «Дядя Ваня», в котором я играю Астрова.
— Долго вы ждали такого горячего сезона?
— Так случилось, что несколько лет у меня не было новых работ в МХТ. К этому я отношусь философски: есть периоды, когда с ролями всё в порядке, а бывает — не очень, и тогда ты отдаешься чему-то другому. Благо мне было чему отдаться. Я создал проект «Кинопоэзия» и с удовольствием окунулся в него. Ну, а год назад краник открылся и в театре.
— С чем вы связываете обилие работы?
— В Художественный театр пришел Сергей Васильевич Женовач — и случилось. Дмитрий Крымов, которого приглашал в МХТ еще Олег Павлович Табаков, задумал инсценировать «Анну Каренину». Режиссер позвал меня на роль Каренина. Так появился спектакль «Сережа».
Ну, а потом Сергей Васильевич задумал ставить «Бег». Чтобы было на кого опереться, в свой спектакль он взял побольше актеров, с которыми уже работал прежде. 15 лет назад он ставил в МХТ «Белую гвардию». Символично, что та постановка по Булгакову стала первым моим спектаклем на основной сцене Художественного театра. И вот Михаил Афанасьевич вернулся вместе с Сергеем Васильевичем.
— Неужели Сергей Васильевич такой нежный, что ему нужна поддержка окружения?
— Начнем с того, что Сергей Васильевич действительно нежный. И это ни в коем случае не воспринимается как слабость. Скорее — огромный плюс. Именно с нежностью он набирал актеров в свой спектакль. Любому человеку хорошо опираться на друзей — на тех, кто рядом, в ком он уверен. Он взял меня, Мишу Пореченкова, Иру Пегову, свою ученицу, приглашал Костю Хабенского, но тот был занят. Эти артисты знают его язык, методику. Сергей Женовач — компанейский человек. Это видно по его Студии театрального искусства. Мне кажется, его кредо — собирать вокруг себя компанию единомышленников.
Это уникальный случай, когда за 62 года жизни человек не обрел броню, не стал авторитарным. Отсутствие авторитаризма у руководителя тоже не показатель слабости. Сергей Васильевич — сильный человек и при этом абсолютно интеллигентный, с открытой ранимой душой, как и положено художнику.
— Когда вы репетировали «Бег», пересматривали фильм Алова и Наумова?
— Конечно.
— Примеряли на себя образ Хлудова, созданный Владиславом Дворжецким?
— Великий Владислав Дворжецкий создал настолько яркий, мощный образ, что, естественно, он довлел. Я пересмотрел фильм, чтобы понять, как работал Дворжецкий и что можно сделать еще. Сцена и кино — совершенно разные пространства, живущие по своим законам. На съемочной площадке достаточно приблизить камеру к огромным глазам актера, показать их вселенскую глубину — и всё.
В театре это невозможно. Да и глаза Дворжецкого просто преследовали меня. Я решил, раз уж никуда они от меня не деваются, значит, должны мне помочь. В какой-то момент я понял, что они некий портал в трагедию, в булгаковскую пучину.
— И тут же удалось погрузиться?
— Сергей Васильевич помог. Режиссер выстраивал образ по крупинкам. Это очень, очень тяжело. Хлудов — загнанный человек, одно за другим на него сваливаются наваждения. Он устал, болен, не в себе. Но я играю не про болезнь, а про загнанность, про невозможность, про тупик, про личную трагедию.
Каждый раз, выходя в этом спектакле, я испытываю дикий стресс. Потому что еще не нашел стержня, шомпола, на который всё нанизывается. Я в активном нервном поиске — ищу приближение к Хлудову.
— Удалось ли французу Стефану Брауншвейгу, взявшемуся за Чехова в Театре наций, приблизиться к классику?
— Француз делает Чехова третий или четвертый раз, он уже настоящий чеховед. Это история, когда клишированная идиома «тонкая французская игра» налицо. На репетициях он постоянно находился в состоянии тончайших вибраций. Я смотрел на него, и мне казалось, что у него в глазах были слезы. Тонкий, образованный человек, любящий Чехова.
К Антону Павловичу Стефан отнесся с уважением. Мы удивлялись, как француз, не знающий русского языка, делал актерам замечания по тексту: «Толя, ты в этом месте не сказал вот это слово». Мы на сцене быстро говорим, но он слышит, что кто-то из артистов поменял местами слова. Как он это делает? Да просто режиссер знает Чехова наизусть.
— Настолько проникся?
— Вы зря иронизируете. Такое отношение к Чехову дорогого стоит. Поклон земной режиссеру за столь бережное отношение к Антону Павловичу, за уважение.
— Каждый режиссер экспериментирует в меру своей смелости. Вот и Стефан Брауншвейг выстроил бассейн и загнал в него артистов. Дядя Ваня (Евгений Миронов) ходит по сцене в трусах. Для чего это?
— Это к Стефану вопрос. Для меня он никого никуда не загонял. Если подумать, то вода на сцене каждый раз принимает новый образ. Это и купель, и бассейн, и озеро. Мне кажется, это замечательное решение. Проходя через воду, кто-то получает очищение, а кто-то, как Елена Андреевна, попадает в русалочий омут.
— За что вы любите Чехова?
— У меня к Чехову безоговорочная любовь. Она зиждется на том, что это действительно гениальный врачеватель душ человеческих. Так, как он может нажать на нужные кнопки, не знаю, кому еще удавалось. Я влюблен в него, считаю, что он актуален во все времена. Антон Павлович пишет о загадке человеческой природы, о том, что люди не меняются со временем.
Говорят: «Всё в твоих руках». Почти всё. Ведь есть еще и Бог. В основной своей массе люди ленивы. Они хотят, чтобы всё вокруг менялось, но при этом себя менять не спешат. И об этом Чехов пишет. Возьмите того же дядю Ваню. Вам не кажется, что это постаревший Лаевский из «Дуэли»? Автор показывает портреты этих героев и тем говорит: «Ребята, ну сделайте что-нибудь в своей жизни!»
При этом Антон Павлович всей своей жизнью пытался доказать, что всё в наших руках. Он-то сам поехал на Сахалин. Там на краю света лечил людей, сделал массу полезных вещей. Кто еще из писателей совершил нечто подобное? И поэтому он с полным правом говорит, что можно и себя изменить, и вокруг себя что-то поменять. Можно и нужно сажать лес, лечить людей! Но вы же, ребята, только и говорите: «Ах, если бы я мог!» Так смоги! В юности своей пойми это и начни что-то делать.
— Вы ранимый артист, вас можно обидеть?
— Конечно, ранить словом можно сильно. Но, с другой стороны, критика важна и полезна. Особенно от людей сведущих, друзей, потому что всё в копилку.
Рядом со мной всегда должен стоять человек с битой. Если такой есть, слава Богу. Плохо, когда такого нет. Тогда тебя накрывает энергия заблуждений, и кажется, что ты всё сыграл гениально. Человек с битой для меня — очень важный персонаж.
— Вас называют одним из лучших чтецов среди молодых артистов...
— Молодых? Я уже взрослый. Не могу сказать, что лучший, но я ориентируюсь на лучших чтецов старшего поколения — Журавлева, Ланового, Яковлева, Смоктуновского, Юрского.
— Нужна ли поэзия в нашем энергичном мире? Может, рэп всё же альтернатива стихам?
— Рэп не сможет заменить поэзию. Он прекрасно существует параллельным курсом. Я исхожу только из своего собственного ощущения, и для меня стихи — это терапия. В израненном обществе, в больном социуме, в больном человеке, в каждом индивиде поэзия задевает самые тонкие струны.
Это не означает, что рэп — плохо, а Пушкин, Лермонтов и Пастернак — хорошо. Нет. Каждому свое, в каждую душу проникают свои ритмы, слова, энергия. Маяковский для своего времени был абсолютным новатором-рэпером.
— Когда министр культуры назвал Маяковского рэпером, над ним посмеялись.
— Пусть смеются, но факт остается фактом. Я считаю, что поэзия, особенно в сегодняшнем дне, очень мощное лекарство для людей, которые заботятся о душе.
— Раз уж заговорили о душе, филантропия — это ваша история?
— Я откликаюсь на просьбы о помощи в меру своих возможностей. Жизнь идет, половина, если не больше, уже прошла, а что останется после? Съемки в сериалах? Не хотелось бы. Хочется сделать что-то настоящее. Это тоже довольно сильный мотив, по крайней мере для меня. Так появилась «Кинопоэзия». Да, это не сбор средств на лечение, но это нужно для души. Я чувствую потребность в таком просветительском проекте.
— Почему артисты берутся за поиск денег на лечение детей? Они близко к сердцу принимают чужую боль? Им больше доверия?
— Конечно, эмпатия у артистов срабатывает скорее. Они открыты, подключены. Нервная система расторможена. Как только туда попадает какая-то искра, она тут же вспыхивает ярким пламенем. Так создали фонды Чулпан Хаматова, Константин Хабенский, Ксения Раппопорт. Почва взрыхлена, туда только семечко бросить...
Зоя Игумнова
