В конкурсе недавнего сочинского Открытого российского кинофестиваля участвовала картина «Ван Гоги» Сергея Ливнева по его собственному сценарию. Жюри отметило ее дипломом им. Микаэла Таривердиева за лучшую музыку — Леонида Десятникова и Алексея Сергунина. Ливнев не снимал кино 23 года.
Сергей Ливнев родился в Москве. Его мама — знаменитый документалист Марина Голдовская, снявшая фильм «Горький вкус свободы» про Анну Политковскую по сценарию своего сына. Отец — сценарист и режиссер Давид Ливнев. Сергей дважды заканчивал ВГИК. Сначала как оператор в мастерской Вадима Юсова, затем как сценарист. Именно по его сценарию Сергей Соловьев снял свой легендарный фильм «Асса». В 1991 году вышла картина «Кикс» самого Ливнева, а в 1994-м — «Серп и молот». А потом 23 года он работал как продюсер в США и России и выпустил фильмы «Гитлер капут!», «Ржевский против Наполеона», «Служебный роман. Наше время» и другие.
«Ван Гоги» — история отца и сына, но изначально были мать и сын, так что многие решили, что фильм для режиссера автобиографический, но он это категорически опровергает. 79-летнего отца-дирижера сыграл классик польского кино Даниэль Ольбрыхский, звезда фильмов Вайды, Занусси и Шлёндорфа. Его экранному сыну и художнику Марку — 53. Роль писалась с расчетом на Алексея Серебрякова, который ее и сыграл. Живут они в разных странах, обращаются друг к другу «ваше величество» и «Птицын» — так называет сына отец по детской кличке. У Марка игла в голове, с которой он живет с младенчества, уверенный в том, что его мать таким образом хотела избавиться от нежеланного ребенка. Иголка появилась из рассказа «Мама», написанного бывшей женой Сергея Ливнева Жужей Добрашкус. Название «Ван Гоги» появилось благодаря израильскому художнику Саше Галицкому, обучающему стариков 80–105 лет в домах престарелых резьбе по дереву.
С Сергеем Ливневым мы встретились и поговорили в Сочи.
— У вас свежий взгляд на происходящее, поскольку вы несколько оторваны от российского кинематографа. Сильно изменилась наша киносреда?
— В последний раз я был в Сочи лет 20 назад. Никто тогда не ходил в кино. Люди сидели в барах, а если кто-то двигался в сторону кинозала, его презирали, кричали вслед: «Куда ты идешь? Садись с нами!» Фестиваль был поводом для того, чтобы поехать на море за казенный счет. Были трехразовое бесплатное питание, выпивка, солнце. Не надо в Турцию ехать.
— При этом ваш друг Алексей Серебряков, даже если у него не было картин, приезжал сюда за свой счет. А все потому, что в Сочи была точка, где можно с кем-то познакомиться, получить интересное предложение. Актеры платили свои кровные ради шанса получить работу.
— Возможно. Одно другого не исключает. Но знакомились за стаканом. Сейчас ситуация другая. Все нацелено на кино. Никаких пьяных драк и шумных попоек. Все смотрят кино.
— Во второй половине 90-х вы руководили студией Горького и проектом малобюджетного кино. Отличаются нынешние молодые от компании начинавших тогда Николая Лебедева со товарищи?
— Про кино мне трудно говорить, я не все видел, но слышал, что много талантливых людей появилось. Продюсеры ходят смотреть программу короткого метра, выискивают молодых режиссеров и сценаристов. Профессиональная среда набухает серьезно, раз в этом году полсотни дебютов.
— Помню, когда на студии Горького началось активное движение, патриарх кино Станислав Ростоцкий сказал: «Опять пошли инфаркты». Это было хорошей приметой, поскольку кинематографистов стало что-то волновать.
— Да, было такое. В какой-то момент все встрепенулось, ожило, но не успело распространиться на фестивальную жизнь. Но теперь вновь подъем.
— Со стороны кажется, что вы, покинув Россию, намеренно от всего отстранились, вас словно вырезало, хотя и работали все это время как продюсер.
— С 2006 года я активно существовал как продюсер коммерческого кино, ориентированного на широкого зрителя. Оно не имело никакого отношения к фестивальной жизни. За 20 лет я не был ни на одном кинофестивале, особо не следил за кинопроцессом. Я потерял аппетит к тому, что меня напрямую не касается. Занимался своим делом. Фильмы, которые я делал, не нуждались в профессиональной среде как таковой. Мы работали на свой страх и риск. Я не интересовался тем, что происходит за пределами этого. Даже когда я бывал в Москве, не ходил на премьеры и тусовки, и меня перестали на них приглашать. У меня нет общественного темперамента. Мне не хочется обсуждать общие проблемы индустрии, выступать на «круглых столах». Два года прошло, как я выскочил из той тележки, просто закрыл на ключ дверь и ушел. Не собираюсь больше туда возвращаться и заниматься продюсированием коммерческого кино.
— Вы вернулись в режиссуру спустя многие годы. Теперь ведь совершенно другое кино и другой процесс кинопроизводства. Вы же на пленку снимали.
— Кино очень изменилось, и с технологической точки зрения в том числе, по сравнению с тем временем, когда я был в последний раз режиссером. Теперь думаю, как мы раньше работали — на пленке с жестким лимитом, без плейбека? Я снова почувствовал себя дебютантом.
— Трудно было?
— Так и тогда было трудно, и в том кино я не считал себя профессиональным режиссером. Но сложности с машинерией не самые главные. Со мной работал выдающийся оператор Юрий Клименко, который, если я не мог что-то сделать, всегда помогал. Не в этом же суть.
— Мужественно и смело через годы вернуться к тому, с чего начинал...
— Смелость у меня действительно есть. Иногда я, может быть, слишком решительно все меняю.
— Вы с Алексеем Серебряковым работали на картине «Серп и молот». Столько лет прошло. Понятно, что вы общались, но все же, наверное, встретились на площадке с другим человеком?
— Ну какой же он другой. Мы дружили близко все эти годы, а не просто иногда встречались. Да, я долгое время жил в Америке, он — в Москве. Но я все-таки приезжал, был постоянный контакт. А потом я стал активно работать в России и мотаться туда-сюда. Не только с Алексеем, но и с другими моими друзьями я не прекращал дружить.
— Для вас без кино жизни нет? Или обычная жизнь важнее?
— Да нет, у меня никогда не получалось просто жить. Кино — такой наркотик: один раз вдохнул — и больной.
— Покидая Россию, вы же понимали, что, скорее всего, ничего не будет в плане профессии?
— Наоборот, когда я уезжал в 1999 году, думал, что в России ничего не будет. Я сделал пять фильмов на английском языке, которые не были блокбастерами. Один снимал на Украине, что-то в Питере с американскими актерами и на английском языке. Кстати, с прекрасным режиссером Николаем Лебедевым мы работали на картине «Изгнанник» с американскими актерами. С Тимуром Бекмамбетовым я сделал первый англоязычный фильм за 200 тысяч долларов — «Гладиатрикс» про женщин-гладиаторов для американского продюсера и режиссера Роджера Кормана. В общем, что-то делал, но это не оказалось сильно успешным. На мое счастье, в России начали строить кинотеатры, жизнь немного воспряла, русское кино стало востребованным. И я поехал делать коммерческое кино здесь со своим товарищем, с которым мы подружились в Лос-Анджелесе, Марюсом Вайсбергом. Я был продюсером, он — режиссером. Мы придумали фильм, сидя в Лос-Анджелесе. Я поехал вперед — все пронюхать и устроить, а потом приехал Марюс, и мы сделали первый фильм.
— У вас были в Америке какие-то контакты?
— Конечно, были. Но чтобы сделать «Гитлер капут!» не нужны были контакты в Америке. К тому же моя мама жила в США долгое время. Какие-то контакты были через нее. Но первый фильм там я сделал очень просто. Позвонил Роджеру Корману и сказал: «Вы тут классик малобюджетного кино, а я был в России основателем малобюджетного проекта. Давайте я для вас что-то попробую сделать». Он меня пригласил на встречу и сразу же предложил сделать «Гладиатрикс». В тот момент как раз вышел «Гладиатор» Ридли Скотта с Расселом Кроу в главной роли. А у Кормана нюх потрясающий, и он решил сделать нечто про гладиаторов, раз тема стала модной, только с женщинами. Пригласил двух моделей из Playboy и отправил их в питерские леса. Он дал мне какие-то деньги, двух этих девушек, одна из которых теперь судится с президентом Трампом за неподобающее поведение. С интересом обнаружил ее фотографию в прессе. Я нашел Тимура Бекмамбетова, который тогда еще не жил в Америке, а занимался рекламой банка «Империал» в России, был рекламным режиссером. Тимур всегда умел делать масштабные вещи, а нам надо было сделать за три копейки Древний Рим. Тимуру тоже было интересно открыть какую-то новую дверь.
— При этом, вернувшись в режиссуру, вы сделали кино старого образца, в котором есть своя прелесть…
— Я убеждал себя все эти годы, что мне интересно заниматься коммерческим кино, быть продюсером, но я не натуральный продюсер, не прирожденный. Какое-то устройство я, видимо, умею в себе завести. Азарт меня охватывает, и я, как бульдозер, начинаю рыть, убеждаю себя, что все это очень интересно. Очень важно самому быть в этом уверенным. Но подспудно почувствовал: все, надоело притворяться. И я остановился.
— Над «Ван Гогами» подробно работали?
— Еще как! Я всегда работаю по 24 часа в сутки. Конечно, не так подробно, как в театре. Все зависит от актера. Кому-то, как Серебрякову, нужно часами сидеть и обсуждать все до мелочей. У него такая природа. Он роль простраивает, выясняет поэпизодно, что должен делать. Еще на «Серпе и молоте» он сказал: «Я очень хорошо знаю свой организм, какую кнопочку надо нажать, как на аккордеоне». Ольбрыхский — другой человек. Ему, наоборот, не нужно много репетиций. Он против детальной проработки, которая, как он считает, высушивает роль. Репетиции ему нужны, чтобы пристроиться, освоить текст, с партнером прощупать друг друга. Но не по-настоящему выплеснуться. Он говорит, что ему надо отдать энергию в кадр.
— У него ведь давно не было больших ролей?
— Он в театре много работает, играет большие роли. Удивительно, что он практически не работает в польском кино. Я его спросил почему. Он ответил: «Не зовут». Куда угодно, в другие страны приглашают, но только не в Польше. Нет пророка в своем отечестве. Хотя в Польше много фильмов снимается. Рядом живет выдающийся актер. И ничего. Непонятно. Но я этому даже рад. Если бы он активно снимался в Польше, то наверняка был бы занят и не приехал бы ко мне.
— Насколько ваша мама определила ваш жизненный выбор?
— Во многом. Я вырос в кинематографической семье. Все разговоры — о кино. Такая была атмосфера, что все остальное, кроме него, не стоит и выеденного яйца. Все, что есть в этом мире, — кинематограф. Был момент, когда я пытался взбрыкнуть. Оканчивая школу, хотел пойти в историки. Слава богу, меня наставили на путь истинный.
— Дома наставили?
— Дома. Родители хотели, чтобы я занимался кино. Я тоже подспудно хотел, чтобы мой сын пошел в кино. Как же иначе? Чем еще можно заниматься? Но сын стал математиком. Сначала я думал, что он придуривается в пику родителям, но все оказалось не так.
— Ваш сын в Америке живет?
— В Англии. Он родился в Америке. Потом мы переехали в Англию. Ему скоро будет 23 года. У меня еще и маленький есть.
— Слышала, что вы в Израиле живете. Вообще никто толком не знает где.
— Мы в Лондоне живем. Я часто бываю в России. А в Израиле мы провели последние полгода, поскольку там частично снимали «Ван Гогов». И заканчивал фильм я там.
— Где лучше жить, можете сказать?
— Да все равно где. Это не имеет значения. Я всюду могу жить. Мне много где нравится — в Лос-Анджелесе, Лондоне. Могу представить, что и Париж — хорошее место. Израиль — точно хорошее, как Венеция, Рига, Берлин…. Я могу всюду жить, потому что не очень живу во внешнем мире, но сам в себе, как в скорлупе.
— Разве умение приспособиться к среде, вписаться в нее не имеет значения?
— В наше время можно хоть на острове жить. Есть же компьютер, телефон. Можно всюду работать. Если готовишь проект, то тебе все равно, где его писать.
— Когда вы поехали в Америку, хорошо знали язык?
— Я знал английский. Еще до отъезда писал сценарии для американцев. Я был сценаристом, и мне заказывали сценарии в конце 80-х — начале 90-х. По-английски говорил, конечно, не так, как сейчас. Мама настояла на том, чтобы я с пяти лет занимался языком с учителем, потом в английскую школу ходил. Конечно, все это было не то. По-настоящему хорошо овладел языком, когда стал жить в Америке.
— Вы в основном в англоязычной среде вращаетесь?
— Честно говоря, нигде не вращаюсь. То, что с работой связано, то и делаю. Я в основном работаю, и так всю жизнь. И когда продюсером был, и сейчас, когда снова стал режиссером.
— Теперь уже не остановитесь?
— Кто знает, что будет в будущем. Пока не собираюсь останавливаться. Я слишком много пропустил. Мне хочется делать и делать. Я начал чему-то заново учиться на «Ван Гогах». Хочу попробовать кучу вещей. Много тем всяких появилось.
Светлана Хохрякова
