В середине ноября вышел в свет пятый том «Истории Российского государства», а в феврале выйдет последний роман о Фандорине. Писатель три года, как уехал из России (правда, сам себя он называет не эмигрантом, а экспатом), разочаровавшись в том, что происходит в стране.
– Вы признавались, что в Москве хорошо придумывалось. Как без этого «допинга» обходитесь?
– Перешел на другие «наркотики». Сначала ломало, теперь привык. Хотя про свой маршрут по московским бульварам до сих пор думаю с ностальгией.
– Вы как-то сказали, что давно уже пишете только то, что интересно вам самому. А что – интересно? С Фандориным, как я понимаю, покончили. «Истории» осталось еще 4 тома, но вы всегда параллельно пишете что-то еще. Что сегодня самое интересное? «Семейный альбом»? Или появились новые замыслы?
– Из крупных проектов – нет. Я по-прежнему очень увлечен моей «Историей». Выпустил том про Петра Первого, теперь с удовольствием пишу роман про то же время. Насчет «Семейного альбома» ничего не загадываю. Жду сигнала. Но есть всякие мелкие девиации от основной работы. Пишу сценарий сериала. Еще предложили тут написать весьма необычную пьесу, по-английски. Никогда этого не делал, любопытно – получится или нет.
– Вы полюбили публичность? Читали лекцию о революции, а недавно провели публичный диалог с Макаревичем. Зрители были в основном русские или англичане?
– Публичность – нет, не полюбил. Но из-за того, что живу вне привычной среды, появилось ощущение, что «нужно чаще встречаться». С Андреем Макаревичем у нас была встреча в лондонском Tabernacle, это довольно известный концертный зал. Людей пришло много, все русские – ну, или знающие наш язык. Говорили, во всяком случае, мы по-русски и без перевода. Спрашивали друг друга про то, что нам интересно. Это такой новый формат публичных встреч, называется «Подслушиваем разговоры». Я так беседовал с Людмилой Улицкой. Буду и еще – с теми, кто мне интересен и кому интересен я. Говорим, как будто мы вдвоем. Потом к диалогу подключается и зал.
– Спора, судя по всему, не было – вы же в одной политической лодке...
– Про политику, кстати, мы с Андреем, кажется, вообще не говорили. Я спрашивал, каково это – быть рок-звездой и стареть? Что при этом происходит с сознанием и самоощущением? Спрашивал, как рождаются песни. Спорили о том, что такое Красота (это сейчас для Андрея главный предмет интереса) и что такое современное искусство. Не знаю, как публике, а нам двоим было интересно.
– Уехав, вы стали высказываться более резко и, как мне показалось, гораздо больше, чем раньше, внимания уделяете именно политическим комментариям. С чем это связано? Чувствуете, что ход истории убыстрился?
– Это вам так кажется. Живя в России, я высказывался и чаще, и резче. Даже на митингах, помнится, выступал. Теперь, наоборот, про политику пишу очень редко, а отвечаю, только если спрашивают. Вот как вам сейчас.
– Не только мне. Не так давно Алексей Венедиктов опубликовал в Telegram письмо за подписью зам. главы Минкульта Аристархова о том, что он считает появление вас и еще нескольких человек «нецелесообразным» на культурном форуме в Питере. И просил разобраться, как «такие люди» попадают в список приглашенных. Вас и впрямь приглашали?
– Мне все время приходят какие-то приглашения из России, я всех вежливо благодарю и объясняю, что на родину пока не езжу. Может, было приглашение и на этот форум. Не помню.
– А вот еще к вопросу о том, что только мне кажется, что вы стали чаще выступать на политические темы. В апреле вы давали интервью американскому журналу, и корреспондент Уилл Кэзкарт даже назвал вас «интеллектуальным пастырем российской оппозиции». Ощущаете себя пастырем?
– Конечно, нет. Во-первых, какой из меня пастырь. А во-вторых, российская оппозиция никакое не стадо, потому что все там гуляют в разные стороны и между собою бодаются. Пасти это сообщество в принципе невозможно.
– Кстати, тот журналист намекал, что вас может постигнуть печальная судьба (типа Кремль отомстил руками спецслужб). И впрямь чувствуете такую опасность?
– Нет. Кому я сдался?
– Что вы думаете о выдвижении Собчак?
– Ничего не думаю. Это не кажется мне общественно важным.
– А что произошло с вашим мнением о Навальном? В 2012‑м вы мне говорили в интервью довольно нелицеприятные вещи о нем. И что он не ваш политик, да и вообще – не федерального масштаба, сейчас пишете в ФБ слова поддержки. Почему изменили свою точку зрения?
– Во-первых, потому, что Алексей в России и борется, рискует собой, а я сижу в Европе и пишу книжки. Я, кстати говоря, не только Навального, но вообще всех, кто борется, давно перестал критиковать, даже если мне что-то не нравится. У меня теперь нет такого права. А во-вторых, мне нравится направление, в котором движется команда Навального. От надоевшего «Кто виноват?» к давно назревшему «Что делать?» Впрочем, мне и команда Дмитрия Гудкова нравится. Соединились бы они каким-нибудь образом вместе – было бы отлично.
– Только ли Навальный (его на днях окончательно признали не имеющим права выдвигаться в кандидаты в президенты) способен избавить нас от «ощущения морга», как вы его охарактеризовали, в эту предвыборную кампанию?
– Поскольку он, несомненно, самый известный и яркий деятель оппозиции, всякие выборы без его участия не будут являться выборами. Мне кажется это очевидным. Без настоящей конкуренции вся интрига уйдет в процент явки, и «выборы» превратятся в демонстрацию поддержки или неподдержки режима. Кто не пришел – значит, не поддерживает. Избирательные комиссии будут мухлевать с подсчетом, их будут ловить наблюдатели. Вот и весь оживляж.
– Если пофантазировать и представить: вот допустили Навального до выборов и он победил. Способен ли он будет удержать страну?
– Вечно эта тоскливая постановка вопроса, которая сама по себе подсказывает неправильный ответ. Надо бороться не за победу Навального или еще кого-то. Надо бороться за свои взгляды и интересы. Не «за кого», а «за что». Мне, по правде говоря, не так важно, как будут звать фронтмена движения, которое сделает Россию демократической, развивающейся, свободной страной.
– Но это же утопия, если вспомнить, что вы сами не раз писали: фундамент государства – ордынский, он не менялся уже много веков. А в таком случае эта модель делает заложником любого главу. И следовательно, шансов на изменения нет и у Навального (и у любого другого). Победив дракона, он сам им неизбежно станет…
– Если не изменится фундамент государства – наверняка. Такую большую, разномастную страну можно спасти от распада только двумя способами. Первый – жесткий централизм. Он исторически всегда и использовался, но в XXI веке стал архаичным и мешает развитию. Второй способ – реальная федерализация, когда вся главная жизнь страны сосредоточена в регионах, а центр оставляет за собой лишь стратегические функции. Пока Россия не превратится из вечной Московии в нормальную Российскую Федерацию, авторитаризм будет возвращаться вновь и вновь. Это неизбежно.
– Про 1999-й вы говорите, что это – взгляд назад и вверх, и просто дух захватывает от того уровня, на котором тогда находилось российское общество. Что это была другая страна – диковатая, плохо устроенная, но свободная. Между тем в те же 90-е был беспрецедентный разгул преступности, страну разворовывали с таким масштабом, что и с разрушением во время ВОВ не сравнишь, россияне нищали на глазах... Что выше: свобода или порядок? И может ли в России быть и то и другое одновременно?
– Ну, насчет масштаба воровства – это вы сильно ошибаетесь. Такие деньжищи, какие крадутся при Путине, в девяностые годы никто и близко не видывал. А насчет того, может ли Россия стать нормально живущей и развивающейся страной, я ответил выше: если изменит принцип своего устройства, то, конечно, сможет.
– Вы не раз говорили, что арест Серебренникова произошел с личного одобрения Путина. А зачем ему это было надо? Режиссер же не был «интеллектуальным пастырем российской оппозиции». Не слишком ли вы демонизируете Путина?
– Я не представляю, чтобы столь резонансное дело могло произойти без ведома, а стало быть, и одобрения Великого Хана. Наша государственная система так не работает. «Театральное дело» скорее всего понадобилось одному из силовых кланов, которые в канун выборов и перераспределения должностей, денежных потоков и прочей наживы демонстрируют друг другу свои возросшие возможности.
– Вы не так давно сказали, что Путин вам представляется Яго. Честно говоря, думала, что имели в виду именно дело Серебренникова. А в чем тогда проявляется это сходство? В каких поступках президента?
– Это было интервью по поводу постановки моей пьесы «Гамлет» в Нью-Йорке, и интервьюер спросил, на кого из шекспировских персонажей похож Путин. Я ответил: «На Яго. У того тоже было все отлично с краткосрочным планированием и плохо с долгосрочным». Мы ведь знаем, что Путин отличный тактик, но хреновый стратег. Вот это я и имел в виду.
Например, сегодня быстренько и ловко хапнуть Крым, а завтра обрушить экономику, испортить отношения со всем миром, заполучить донбасскую проблему и потенциально нескончаемый конфликт с ближайшим соседом. Дальновидная стратегия, да? Если посчитать, во сколько сотен миллиардов долларов России уже обошелся этот гениальный ход, можно было бы, наверное, купить десять Крымов. А главные траты, я полагаю, будут послезавтра.
– Путин по натуре – боец: даже его политические оппоненты признают, что ему комфортнее было бы, если бы с ним спорили, ему противоречили. Почему тогда, как вы думаете, он идет на выборы с такими конкурентами? Мне бывший мэр небольшого городка недавно сказал: «Это все равно что около помойки найти работяг и идти против них на выборы, неспортивно».
– Этот режим боится всего, что не может контролировать. Например, действительно независимых кандидатов, которым во время предвыборной кампании придется давать слово, трибуну, эфир. А вдруг они возьмут и скажут что-то такое, что подействует на людей? Лучше заткнуть рты.
Конечно, это свидетельствует о том, что система сама не верит в пресловутые 86%, в действительную поддержку населения. Иначе чего бы им бояться?
– Вы в ФБ проводите много опросов, интересуясь мнением людей по разным поводам. В том числе был и такой: почему люди поддерживают Путина. Не однобокой получается картина? Ведь вас же в основном читают те, кто с вами полностью согласен.
– Вовсе нет. Не считая «служивых» комментаторов, которых всегда видно, есть очень много людей, со мной не согласных и смотрящих на вещи иначе.
Впрочем, процент тех, кто как-то себя проявляет, невелик. Абсолютное большинство пользуются соцсетями как окошком, через которое смотрят вовне, а сами прячутся за занавеской. И при любых опросах я делаю на это поправку: ответят только экстраверты, которых у нас в стране меньшинство. Большинство россиян зажаты и интровертны.
Пару месяцев назад я действительно просил объяснить, почему они поддерживают существующий режим и ругают оппозицию. Две, что ли, тысячи ответов получил. И кое-что понял.
У прочности режима есть глубоко укорененная причина. Она называется Страх Перемен. Вообще перемен. Всяких. Соотечественники всем своим опытом, памятью родителей и дедов, всеми инстинктами знают, что любые перемены в России всегда приносили только лихо. Нет уж: «Путин – наш президент, по крайней мере мы его знаем и привыкли». (Обычно тут прибавляют: «Эти уже наворовались, а те придут голодные».) Как их предки, люди будут терпеть даже плохую власть до тех пор, пока можно хоть как-то жить. Чего-чего, а терпения у россиян много, наш народ хорошим правлением не избалован.
– Вы для себя определили условие возвращения в Россию?
– Когда изменится общественное настроение. Когда Страх Перемен сменится песней «Перемен требуют наши сердца». До тех пор в России будет скучно и депрессивно, а вся политическая мысль будет сводиться к попыткам угадать, «что там себе думает Путин». Сейчас такие времена, что родину легче любить издалека.
Елена Скворцова
