Современный псевдофеминизм часто пытается сделать вид, будто женщина лучше мужчины. А больная патриархальность настаивает, что мужчина лучше женщины. Да ну?
В последнее время в сети пруд пруди острых материалов на гендерные темы. Это понятно и объяснимо, тема для нашего общества противоречивая и неосвоенная. Как всегда, больше всего дискуссий вокруг крайних позиций.
Одна из них — назовем ее псевдофеминизм — о том, что надо немедленно менять мир на дружественный и уважительный к женщинам (даже если они ведут себя отвратительно), холящий и лелеющий фемининность, деликатный и уважительный к ним. Часто — на основании того, что «уж они нас давили-давили, а теперь пусть осознают и покаются».
Как правило, эту позицию занимают женщины или феминизированные мужчины с невротической виной, которую им передали разозлившиеся на недостойное мужское поведение матери. В психологии патологическое выражение такой агрессии к мужскому как к исключительно насильственному и животному называется мизандрия, или мужененавистничество.
Суть противоположной крайности — назовем ее псевдопатриархальной — я бы сформулировала так: женское слишком уж распоясалось и совершенно перестало уважать мужское просто по факту того, что оно мужское. Женщины плохие, а мужчины слишком слабы, чтоб поставить их на место. «О, ужас, в мире больше нет дружественного и уважительного отношения к мужчинам (даже если они ведут себя отвратительно), холящего и лелеющего маскулинность, деликатного и уважительного к ним. На основании того, что «деды наши их давили-давили, отцы давили-давили, а мы как же?».
Обычно эту позицию выражают мужчины, но и среди женщин такие тенденции встречаются очень часто. У мужчин она связана с болезненным переживанием зависимости от сильной, но властной женской фигуры. Дочь такого мужчины (а то и внучка, если влияние мамы на нее было сильнее) скорее всего будет проявлять явную или скрытую мизогинию, потому что с детства усваивает, что женское — ничтожно и неценно, а значит — слабо.
И те, и другие высказывания говорят про границы женской свободы и ответственности, только с разных сторон идут. Но они — не феминизм и не патриархальность. Это крик беспомощного в своей инфантильности ребенка, который бьет свою мать за то, что она не может ему вот прям сейчас организовать мир розовых пони и волшебных единорогов с сахарной ватой из радуги, этакий детский рай, где можно только получать, но ничего не отдавать взамен. И эта беспомощность и правда очень злая.
Небольшой экскурс в историю и социальную психологию. Патриархальность начала терять свои позиции, когда женщина получила право учиться, работать и владеть имуществом, то есть нести ответственность за себя без привлечения посторонней силы. Но все еще жили в головах общественности ментальные установки, понятия о хорошем и плохом, которые есть всегда и везде в любом обществе.
Мне кажется, что наши бабушки были знатными феминистками. Как правило, они активно пользовались благами советской действительности, получали образование, реализовывались в профессии, имели активную жизненную позицию, были хорошими подругами, но в вопросах отношения полов совершенно терялись и начинали сами себе противоречить.
Например, для того, чтоб в глазах других быть уважаемой, надо выбрать мужика «понормальнее», по старинке зависеть от него морально, презирать его за это и искупать вину за это презрение борщами и уборкой. А секса для удовольствия не бывает, только как символ власти, он годится для сладеньких деточек или как элемент наказания и вознаграждения. Женщины часто приходили в отношения с установками «доказать ему, показать ему, внушить и повлиять».
Мужчина все еще воспринимался как проводник из мира слабой и зависимой девочки в волшебный мир женщин. Быть женщиной — это значит быть замужем и родить ребенка. Это значит быть свободной от стыда, что я какая-то не такая, что я хуже других.
И они выходили замуж, и рожали детей, но ощущения полноценности так и не наступало, и они сливали свой гнев на мужей. Те в большинстве своем тоже подарками не были, тоже надеялись получить мужественность через социальные танцы вокруг семьи и детей, особенно те, кто не прошел войну и не вышел победителем. Их обычные повседневные подвиги у станка как-то терялись на фоне героического революционного и военного прошлого.
Но вернемся к бабушкам, которые уже жили в новом мире, но ориентировались по старым картам. И выходило не очень. Они честно пытались избавиться от этих установок про какое-то особенное долженствование женщины перед мужчиной и соседями, про все эти разносолы, которые обязаны присутствовать на столе нормальной хозяйки (не забываем про культ накормленности в послевоенное время), отдраенные кастрюли и унитаз – лицо хозяйки, по которым какие-то мифические «они» будут выносить вердикт, нормальная ты женщина или нет. И правильно пытались избавиться, я вам скажу.
Но, к сожалению, атрибуты женского быта не делают психику взрослой. Бабушки это интуитивно чувствовали, но не знали, что еще сделать, чтоб почувствовать себя полноценными. У них уже появилась потребность, энергия на перемены, но вся она уходила в паровозный гудок и разговоры на лавочке о том, что муж мне молодость сгубил, неблагодарный.
И продолжались эти разговоры о том, что мужики не те, бабы не те, общество не то, государство не то. И продолжаются до сих пор. Потому что печаль и беда наступает, когда недолюбленные и недобаюканные, искалеченные войной, голодом и потерей всяких жизненных ориентиров девочки становятся женами и мамами, так и не научившись быть женщинами.
И эта внутренняя зависть к мифическим женщинам, которые нормальны, к мужчинами, которые как будто свободны и им положено больше и лучше (и в чем-то эта зависть была небезосновательной, мальчикам правда давалось больше, ошибка была в фантазии, что больше равно счастливее), и неудовлетворенная зависимость сейчас может прекрасно выливаться в такой псевдофеминизм с выставлением счетов.
Особенно эта тенденция заметна в комментариях в соцсетях, когда внутренне очень задетая несправедливостью женщина может обесценивать сознательный выбор других женщин быть, например, матерями с минимальными карьерными амбициями. Они реально не могут поверить, что женщина может быть уязвима, зависима (но не созависима, но разницы наша обесценивающая героиня прочувствовать не умеет), но счастлива.
В этой парадигме мести за многолетнюю мизогинию нет места любви, а есть такая тюремная логика: или они имеют меня, или я имею их. Я сделаю это первая. Любовь не стала опорой, потому что этот элемент отсутствовал в жизни девочки или заменялся установками «бьет – значит любит» или «боится – значит уважает». А в психологической травме всегда присутствует и помогает хоть как-то двигаться дальше жажда справедливости.
Нередко травмированные мамы изощренно насиловали своих детей с уверенностью, что любовь и власть — это одно и то же, что любовь надо заслужить или украсть, что любовь условна и строится на бартере. Во взрослом возрасте это трансформировалось в установку: я тебе секс и еду, ты мне деньги и признание в обществе. В основе этой извращенной картины мира лежит непереносимая бездна стыда.
Я сама с удивлением время от времени извлекаю из своей головы приветы от этих установок, что я должна и обязана, иначе меня любить не будут. Так вот, официально заявляю, любят не за начищенные кастрюли, любят не за вкусный ужин, не за вымытые полы, не за большую зарплату, не за красивую фигуру, не за последнюю марку машины.
Любовь вообще заслужить невозможно, но потерять легко. Потому что любовь — это как раз и есть пребывание во взаимной зависимости двух людей, которым есть чем поделиться друг с другом от полноты бытия и восторга окружающим миром, от благодарности и интереса.
Но сытый голодного не разумеет. Ненакормленные буквально, пережившие голод и холод войны, брошенные родителями, которые ушли на фронт или впахивали в тылу, лишенные спокойного детства бабушки и дедушки продолжают везде видеть угрозу смерти, везде голодать и бояться, что ресурсов не хватит, война уже давно закончилась, но в их психической реальности она до сих пор здесь и сейчас. Нам повезло больше, мы более крепкие, потому что весь удар взяла на себя их психика.
Да, мы могли страдать от несправедливости, но для нас эта несправедливость выражалась в ударе ремнем или злом слове, а у них — в том, что соседскую семью расстреляли в Бабьем Яре, что родственники из Ленинграда выжили, потому что ели крыс, а то и собственных детей, что бомба попала в дом, и больше нет дома, что папка не вернулся с войны, и дядька тоже, и брат Вася, а маленькая Верочка умерла в эвакуации.
Их психика во многом так и осталась детской, а психическая реальность — слишком буквальной. Они работали, потому что их внутренний мир был пустым и выжженным, как пустыня. Мы можем страдать от внутренних противоречий относительно любви, творчества или самоактуализации. Для них наши переживания — странный бред зажравшихся детей, которые не нюхали порох.
Но потребность быть нормальными и не обнаружить свою ущербность перед другими была ой какой сильной. То, что они пережили, — ненормально, они этого не заслужили, и едва ли эту травму, которая повергла их детство в руины, можно пережить и оплакать. Это дело нашего поколения. Осознать, что мы сильно заражены этим стыдом ненормальности, и не знаем, что с ним делать, и пытаемся имитировать нормальность повседневных дел, не соединяясь внутри с источником и смыслом этих дел.
Когда я была маленькая, мне казалось, что взрослые обладают каким-то тайным знанием, которое делает их особенными, сильными, знающими, такими супергероями. И я очень хотела получить это тайное знание. Что делает человека взрослым? Что делает девушку женщиной? Где этот портал в мир олимпийских богов?
Бабушки искренне верили, что это замужество и материнство. Современные девочки пробуют получить это тайное знание через ранние половые связи, в чем-то отыгрывая и реализуя подавленную и неизрасходованную сексуальность прежних поколений. Иллюстрация этого процесса хорошо показана, например, в фильме «Стиляги», где застегнутая на все пуговицы совершенно асексуальная, неживая мама агрессивно нападает на активную и очень яркую дочь, которая не знает, что такое быть живой, но она живая.
Но вообще-то здоровая сексуальность находится посередине. Она — естественный атрибут взрослости, но его одного недостаточно. Недостаточно начать заниматься сексом, как недостаточно родить детей, выйти замуж или развестись, переехать и зарабатывать на жизнь или, наоборот, хорошенько устроиться и жить за счет мужчины и расслабиться. Ничего из вышеперечисленного не делает человека свободным от внутренних долженствований.
Общество слишком противоречиво и разнородно, оно не будет уважать ваши границы и всегда радо предложить новые требования: сначала «когда замуж», потом «когда родишь», «когда второго», «а почему не работаешь», «а почему за детьми не следишь». Если интересоваться мнением общества, оно и радо выдать десяток новых противоречивых требований.
Но есть такой анекдот, что взрослый — это человек, который надевает шапку, если ему холодно, даже если этого хочет мама. То есть он свободен делать внутренний выбор. Он не свободен от ответственности, хотя псевдофеминистки и псевдопатриархалы пытаются именно этот критерий предложить как главный для своего утопического мира. Такой человек чувствует себя свободным внутри ответственности.
И вот мы и подошли к секретному ингредиенту, о котором так хотелось узнать в детстве. Эта история очень хорошо проиллюстрирована в прекрасном мультике «Кунг-фу Панда».
Свиток Дракона сообщает, что сделает простого воина особенным? Ответ парадоксален: ничего. Такой толстый, с одышкой, повернутый на еде, совершенно неидеальный панда в итоге оказывается подготовленным к пониманию истины лучше Неистовой Пятерки, постигающей кунг-фу с младенчества. Как раз благодаря своей слабости и принимая ее.
Совершенно иначе действует разгневанный Тай Лунг. Он тоже видит это «ничего» на свитке, и в этот момент теряет почву под ногами и проигрывает. Потому что в его картине мира все еще кто-то виноват. Он не может распорядиться этой нечеловеческих масштабов человеческой ношей ответственности за себя, за выигрыши и проигрыши.
Он подготовлен к жизни намного больше, но сама по себе эта подготовка ничего не значит. Как не значат девственность или ее отсутствие, не значат кулинарные способности, сексуальный темперамент и размер зарплаты.
Принятие этого тайного ингредиента переносит человека в мир взрослых. И только там возникают в полный рост вопросы гендера. Потому что только зрелый человек может быть мужчиной или женщиной. Иначе — это пока только ребенок.
Патриархальность действительно теряет свои позиции, она уже не нужна для выживания и переходит в разряд одного из вариантов, но не единственного и обязательного. На ее смену приходит партнерский тип отношений, где мужчина и женщина, не теряя своей гендерной принадлежности и связанных с ними свобод и ограничений, делают обычные повседневные дела и наполняют их смыслом.
Феминизм — это философия, которая опирается на определение, что женщина не хуже мужчины. Современный псевдофеминизм часто пытается сделать вид, будто женщина лучше мужчины. А больная патриархальность настаивает, что мужчина лучше женщины. Да ну?
Феминизм говорит о том, что взрослая женщина вправе сама сделать выбор, хочет она учиться или сидеть дома. Или, может быть, сначала строить карьеру, а потом вступать в брак. Или, наоборот, вырастить детей и пойти учиться, путешествовать и иметь интересы помимо общения с внуками и засолки огурцов. Она делает выбор, может ошибаться, но этот выбор у нее есть. Но это не значит, что она свободна игнорировать законы общества и не получать никакой обратной общественной реакции, кроме поощрения.
Бить мужчину зонтиком (или словом) за то, что он открыл дверь или помог надеть пальто — это глупо. Это такое детское «неть!» на предложение мамы застегнуть сандалики или помочь с куличиком в песочнице. А еще — это детское желание, чтоб мир признал свои ошибки, извинился и изменился.
Гендер на этом младенческом этапе вообще не важен. Сиблинговая, то есть к братьям и сестрам, зависть — да. Но зависть — хорошая точка для роста, и плохая — для застревания в ней. А признание своих слабостей и заблуждений — начало пути изменений.
Источник: matrony.ru
