Наркому Внутренних Дел Союза С.С.Р. т. Берия
Прокурору Союза С.С.Р.
От з/к Шлиндман Семена Михайловича
1905 г. рожд., б. Нач. Планового отдела
Треста «Камчатстрой» НКПищепрома СССР,
арестованного 3/XII. 1937 г. в г. Петропавловске
на Камчатке, заключенного в ИТЛ, сроком
на 8 лет, по постановлению Особого
Совещания НКВД СССР от 23/VII. 1940 г. № 73.-
Канский ОЛП Краслага НКВД, строительство
Гидролизного Завода.
ЖАЛОБА
«За участие в антисоветской право-троцкистской организации», - гласит постановление Особого Совещания о заключении меня в лагеря.
Но это совершенно неслыханное дело: взять честного советского человека, продержать его почти 3 года под следствием по обвинению в совершении чудовищных государственных преступлений, которых он никогда в жизни не совершал и не мог совершать, а потом, на основании вымышленных, клеветнических и провокационных «материалов», заключить его на 8 лет за участие в к.-р. организации, о которой никогда не имел никакого понятия.
Наложить такое ужасное, позорнейшее клеймо на человека, лишить его свободы, оторвать от общества, от семьи, - это ведь что-то да значит, на это надо иметь какие-то основания!
Таких оснований нет и быть не может, ибо я нисколько не виновен в предъявленных обвинениях, построенных на лжи, клевете и гнуснейших инсинуациях.
О моей, якобы, принадлежности к антисоветской право-троцкистской организации имеются в деле выписки из протоколов показаний бывш. работников треста «Камчатстрой» (стр-во Камчатского Судоремзавода), арестованных в 1937 году: Коноваленко М.И., Митенева, Чайковского И.И., Крутикова В.Н., Андреева Н.А., Кириллова А., Кроткевича Г.Л. и Певзнера З.С.
В показаниях, подписанных Коноваленко, Митеневым и Чайковским, на стереотипный вопрос следствия: - «Кто Вам известен, как член к.-р. право-троцкистской организации, действовавшей на стр-ве Судоремзавода?», записан стандартный у всех троих ответ: «Шлиндман Семен Михайлович – Нач. Планового Отдела» и больше ничего…
Чем же это подтверждается, какими фактами, документами, доказательствами, уликами, прямыми или хотя бы косвенными?
Когда, от кого, в связи с чем, по какому поводу, когда эта чушь стала им «известна»? кто, когда, где, как и для чего «завербовал» меня в эту организацию, что я в ней делал или намеревался делать, с кем и как я был связан в этой организации, о которой я впервые услышал на следствии?
Ничего этого нет, - показания абсолютно голословны и никак не могут быть доказаны.
Показания, подписанные Крутиковым, Андреевым, Кирилловым, Кроткевичем и Певзнером, отличаются от предыдущих тем, что в них как бы в «подтверждение» голословной клеветы об участии в к.-р. организации приводятся «факты» моей, якобы, вредительской подрывной работы.
Все эти «факты», от первого до последнего, - не стану поэтому их здесь перечислять и останавливаться на них, - целиком и полностью опровергнуты мною в показаниях, данных на следствии, моими собственноручными дополнительными показаниями, написанными в порядке ст. 206 УПК РСФСР, от 26/X, 2/XI, 3/XII и от 19-20 марта 1940 года.
Они, эти вымышленные, абсурднейшие до идиотизма, «факты» опровергнуты имеющимися в деле документами и, главное, Экспертной комиссией от 25/I - 1/II. 1940 г., четко констатировавшей отсутствие в моей работе каких-либо элементов вредительской или какой-либо иной преступной деятельности (см.выводы комиссии).
До указанной Экспертной комиссии от 25/I - 1/II. 1940 г., в подкрепления клеветнических выдумок, записанных в показаниях поименованных выше лиц, была создана т.н. тоже «экспертная» комиссия от 19/IX - 15/X. 1939 г. Но выполнить задачу можно только путем опять-таки клеветы, лжи, подтасовок. Так оно и случилось – акт от 19/IX - 15/X. 1939 г. явился, в своем роде, шедевром этих омерзительных приемов, жестоко осуждаемых партией, Советским правительством, всей советской общественностью.
Весь этот акт «экспертизы», со всеми ее выводами, тоже оказался опровергнутым полностью заключением квалифицированной экспертной комиссии от 25/I - 1/II. 1940 г., кроме того, признан юридически неправомерным, т.к. «экспертиза» от 19/IX - 15/X. 1939 г. была проведена в нарушение ст.ст. 169 и 171 УПК РСФСР (см. в деле указание от 17/XI. 1939 г. Воен. Прокурора Луценко).
Значит, все показания Крутикова, Андреева, Кириллова, Кроткевича и Певзнера – отпадают. «Факты» вредительства, на которых строились клеветнические, провокационные показания о моем, якобы, участии в антисоветской право-троцкистской организации, - разбиты вдребезги. Иначе и быть не могло!
Но показания Певзнера и Кроткевича отпадают еще по другим причинам:
Показания Певзнера являлись наиболее распространенными, так сказать, развернутыми. Впервые я их увидел, как и другие показания лишь 22/X. 1939 г. при ознакомлении с делом.
(неразб.) вовсе не его показаниями, а сочинено и написано следователем Ноздрачевым, заставившим Певзнером физическими методами воздействия, подписать этот (неразб.) своих показаний.
Это ясно записано в протоколе допроса Певзнера от 20/X. 1939 г. (см. в моем деле), где он категорически отказался от этих ложных «показаний».
Вот какими нечестными, антисоветскими методами собирался ложный, клеветнический материал о моем «участии» в антисоветской право-троцкистской организации!
Певзнер в ноябре м-це 1939 г. – освобожден. Освобождены также Бушев М.М. – прораб промстроительства – в январе 1940 г. и Борзов В.П. – инженер механик – в июне 1940 г. А ведь они , как и я были арестованы в 1937 году (Певзнер и Борзов в один день со мною) по тем же показаниям тех же лиц, были обвинены в том же, что и я, вместе со мною, в августе 1938 г., выдвинулись этапом в г. Хабаровск, а в 1939 г. возвращены на Камчатку для переследствия.
Но почему же они освобождены, а я оказался заключенным в лагерь? Если все эти «показания» признаны недействительными в отношении их, почему в отношении меня те же клеветнические «показания» оставлены в силе, а гнуснейшая ложь принята за правду?
Кроткевич тоже отказался от своих показаний, и также подписанных под физическо-моральными методами воздействия. Об этом имеется в моем для выписка из протокола его допроса от 4/XII. 1939 г. На основании этого мне было отказано в очной ставке с Кроткевичем, как не нужной. Значит и следствие само признало показания Кроткевича недействительными и приняло его отказ от них!
В чем же дело? Что же, в таком случае, остается даже от вымышленных, клеветнических материалов дела по обвинению меня в совершении тяжких преступлений против Родины, Партии и Советской власти? Ничего не остается, а других материалов, хоть сколько-нибудь правдоподобных, нет, не было, не будет и быть не может, их не существует в природе, ибо я никогда, повторяю еще и еще раз, никогда не состоял ни в каких антисоветских право-троцкистских организациях и никогда не занимался какой-либо к.-р. деятельностью.
Следствие с самого начала и до конца, велось с вопиющими нарушениями норм УПК РСФСР (неразб.).
Расскажу только об одном:
31/V. 1938 г., вечером, начался мой «допрос», продолжавшийся до 5-ти часов утра 22/VI. 1938 г. Два дня из них, 12 и 13 июня меня продержали в карцере, остальное же время, с 9-ти часов вечера 31/V до 5-ти часов утра 12/VI и с 5-ти час. утра 14/VI до 5-ти час. утра 22/VI. 1938 г., без всякого перерыва, проводился этот «допрос».
За все эти 22 суток только 16 часов мне дали спать, когда был в карцере – по 8 часов в ночи на 13-е и 14-е июня. Когда я, мучительно одолеваемый сном, начинал дремать, немедленно мне давался удар линейкой, пинок ногой или кулаком, или в ухо дикий окрик следователя, или же, что всего ужаснее, тонкая струя холодной воды за шиворот, на позвоночник. Сотни раз, теряя равновесие, я падал столбом, ушибая голову и тело о косяк двери, об угол следовательского стола, об пол. Зверское избиение руками, ногами, пощечины, «прощупывание» ребер и селезенки. Голова и тело были покрыты ссадинами и кровоподтеками. (неразб.) суток, в общей сложности, продержали меня в наручниках, вгрызавшихся в кости, у самых локтей, в закрученные назад руки. Это была совершенно неимоверная, нечеловеческая боль, парализовывавшая и тело, и мысль. Сутками заставляли сидеть на уголке табурета, на «кобчике», вытянув руки вперед, или же выстаивать не шелохнувшись, на ногах. Все 22 суток держали меня на карцерном режиме питания: 300 грамм хлеба и 3 стакана воды в день. Изощреннейшая площадная брань, угрозы расстрела, ареста жены с ребенком, прямые антисоветские выпады следователей Матвеева, Шипицына, Глотова и Ноздрачева, как-то: - «Вся их нация такая – раньше торговали галантереей, а сейчас торгуют Россией», «Все из их нации – троцкисты».
Когда я потребовал убрать этих черносотенцев, пробравшихся под видом советских следователей в органы НКВД, то, по распоряжению Евлахова (б. нач. 3-го отделения КОУ НКВД), меня жестоко избили, еще крепче закрутили наручники и писали рапорт о том, что я-де «провоцирую следствие»…
От меня требовали только одного: «признать себя членом к.-р. право-троцкистской организации, указать ее участников (при этом, помимо фамилий уже арестованных лиц, назывались мне сотрудники планового отдела Шалыт, Склянский) (неразб.) требовали «признаться» во вредительстве, диверсиях и даже в таком чудовищном деле, как покушение на Наркома А.И.Микояна, которое я, якобы, подготавливал во время пребывания в командировке в Москве.
Несмотря на все эти жуткие пытки и издевательства я остался честным человеком, - ни одного слова лжи, клеветы от меня не услышали, не добились. Я был готов скорее умереть, но не стать клеветником, не опозорить честного советского имени, не делать такими же несчастными как я и моя семья, людей и их семьи, о которых я ничего плохого не знал. Моя совесть перед самим собою, перед своей семьей, перед Партией и Правительством, перед всем Советским народом – чиста.
Я жил честной, трудовой жизнью советского специалиста на воле, я остался честным человеком и в тюрьме.
Все мои показания, имеющиеся в деле, правдивы, мне нечего от них отказываться, - они подтверждаются документами, экспертами, действительными фактами.
На каком же основании меня осудили?
Может быть потому, что в показаниях Кроткевича и Певзнера было записано, что я, якобы, в 1922 году, когда мне было 16 лет, исключался из партии и комсомола за принадлежность к «рабочей оппозиции»?
Но это ведь чушь. Никогда этого не было. То, что никогда я не участвовал в оппозициях можно же установить путем запроса соответствующих организаций Харькова, допроса живых людей, знающих меня с детства, на которых я ссылался в своих дополнительных показаниях. Это могут подтвердить работники харьковского комсомола того времени (я помню такие фамилии: Шохин, Игнат, Леонтьев, Сазонов, Бурмистров, (неразб.), - хотя я с ними и не встречался с 1923 года, может быть они помнят меня).
Я был исключен из комсомола в мае-июне 1922 года в Харькове, за отказ от работы на заводе и из кандидатов КП(б)У, как несовершеннолетний. И это можно установить, запросив харьковские партийную и комсомольскую организации.
Повторяю, никогда, ни в какой «рабочей» или другой оппозиции не был.
Я ставлю перед Вами, гр-н Прокурор Союза вопрос так:
Если НКВД СССР и Вы считаете меня право-троцкистом, то нечего заключать меня в лагеря, а лучше расстреляйте, как того заслуживает всякая право-троцкистская собака.
Я выдержал все примененные ко мне методы допросов и все время отрицаю предъявленные мне обвинения. Значит, перед вами или действительно честный советский человек, для которого честное советское имя непартийного большевика дороже всего на свете или же перед вами прожженный политический бандит, готовый лучше умереть, но не сознаться в совершенных им преступлениях.
Прошу Вас, гр-н Прокурор Союза, по-настоящему ознакомиться с моим делом и сделать соответствующие правильные выводы.
Перед Вами живой человек, преданный своей Родине, Партии и Правительству, для кого самым близким и дорогим именем было и осталось имя И.В. Сталина.
Прошу Вас подойти к решению моей участи так, как учит этому Сталин: всесторонне и (неразб.) если перед Вами враг – уничтожить его беспощадно, если честный человек – прекратите издевательства над ним, освободите, верните в общество, в семью.
Прошу сообщить мне о Ваших решениях.
15/I. 1941 г. Подпись.
Он клялся в верности Сталину, зная, что письма проходят перлюстрацию, и обращался к нему…
Я. Обращался?
ОТЕЦ. Конечно, обращался. Трижды.
Я. И что?
ОТЕЦ. И ничего. Товарищ Сталин лично мне не ответил. Он вообще никому не отвечал. У него других дел было много.
О да!.. «Дел» у него было действительно невпроворот!.. Сегодня несомненно, что истинным «троцкистом» был сам Сталин, взявший на вооружение левацкий принцип: цель оправдывает средства. Вождь имел цель отнюдь не общественную, а личную. Всем казалось, что он хотел построить социализм, а ему надо было сохранить себя у власти. И все.
Для этого ему следовало прежде всего ликвидировать интеллектуальную элиту, обозвав ее «мелкой буржуазией», «злопыхателями» и прочими «недобитками». Далее – уничтожить крестьянство как класс, видя в нем главную угрозу большевизму – собственники-кулаки в крестьянской стране должны были наткнуться на свинец, посланный властью в виде всеоьъбщей коллективизации. И, наконец, провести «индустриализацию» - чтобы нарастить военную мощь. Полицейскому государству был необходим надежный щит, поэтому все граждане должны были научиться бросать гранату, орудовать штыком, стрелять без промаха, летать на «истребителях», маршировать на парадах, смотреть в танковую прорезь, скакать на лошади с саблей в руках, натягивать противогаз на морду лица… Будь, в общем, готов к труду и обороне!.. (Это не помешало вождю полностью просрать начало войны).
Все должны были быть заняты чем-то общественно-полезным, благоговейно работать на благо страны, жить ради высокой идеи, провозглашенной великим кормчим. Количество пропаганды на душу населения превосходило производство материальных ценностей. Зомбированное лозунгами общество превратилось в управляемое стадо «железных рыцарей революции».
Старые большевики, кстати, делавшие эту самую революцию, были Сталиным отринуты, их утопический идеализм не совпадал с цинизмом новой власти, отягощал правящий класс своей застрявшей в 17-м году психологией разрушения, неприятия, самой позицией антимонархизма, клонил всерьез к идеалам народного восстания, воспевающим свободу, равенство и братство.
Никакой оппозиции. Вождь решительно пресекал вольномыслие во всех сферах. Все, что регламентировано сверху, является безоговорочным руководством к действию. Без всяких там дискуссий и споров. Подчинение – основа основ. Подчинение – ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ.
Никакой юриспруденции. Закон – что дышло… Большую часть арестованных не судили, а приговаривали. Те же, кто не был расстрелян сразу, получал тягомотину псевдоразбирательства (в их числе был мой отец), а следом «вышку» или максимальный срок. Лютость репрессий не знала границ. «Гражданская война» власти со своим народом ширилась и казалась неостановимой.
37-ой год – год катастрофы гуманизма, год утраты человечеством тех ценностей, к которым пришел 19-ый век в России, - защита униженных и оскорбленных, служение высшему, истинный патриотизм – все это Сталин сделал посмешищем, он надругался над русской культурой и миросознанием ее знаковых фигур – Толстого и Чехова, презрев человека в человеке, приставив дуло к его виску. Отсюда взаимопредательство, ставка на раскрытие чернот души в обстоятельствах приближающейся ликвидации.
Продолжив революцию, понимаемую своеобразно – как средство достижения абсолютной личной власти, вождь вверг руководимый им народ в немыслимые несчастья и страдания, в исторический шок.
Судьба отца – крупинка в грандиозном объеме сталинских злодеяний.
Я. Папа, а твоих писем на имя Сталина в деле нет. Почему?
ОТЕЦ (грубо). По кочану!
В разговор вступила мама:
МАМА. Он на Берию больше рассчитывал. У них там в тюрьме было много иллюзий. Одна из них – что вот, после товарища Ежова пришел товарищ Берия и он все исправит. Сталин ведь убрал Ежова как «врага народа»… Сколько он накуролесил!.. Значит, товарищ Сталин, который все видит и все знает, хочет, чтобы ошибки Николая Ивановича Лаврентий Палыч не повторил. Они там все приободрились… Берия!.. Дорогой!.. Золотой ты наш товарищ Берия!.. Спаситель ты наш, благодетель!
ОТЕЦ. Перестань!
МАМА. А я-то понимала, что Сталин поменял одного палача на другого. Уже тогда понимала!.. Ягоду он убрал, чтобы замести следы, потом Ежова, чтоб замести новые следы…теперь – очередь Берии… А они там сидели и ничего не понимали… Нигде в мире нет больше иллюзий, чем в тюрьме. А в Следственной тюрьме Петропавловска их было в сто раз больше, чем нигде – там же Сема сидел!.. Сидел и мечтал!.. Мечтатель! Строитель новой эпохи!..
ОТЕЦ. Перестань, я сказал.
МАМА. А я и перестала. «Из года сорокового, как с башни на все гляжу». Я тоже мучилась и мне тоже хотелось писать жалобы. Но я, в отличие от своего мужа, знала, что все бесполезно.
Я. Почему, мама?
МАМА. Потому что…кролик удаву ничего не докажет. А удав с кроликом в дуэте петь не будет.
Скажу честно, мне не понравилось сравнение отца с кроликом. В моих глазах он был титаном, отнюдь не беззащитным существом… И его последняя «Жалоба» говорила как раз о том, что он не поднял лапки, не смирился с судьбой, что он и дальше будет…а что он, собственно, будет?.. С другой стороны, он, тем не менее, кое-чего достиг. Ну, подумайте…
Он не взошел на эшафот. Он уклонился от уже летевшей в него пули. Он выжил, потому что не признался. А другие не выжили, потому что признались. Огрубляю, конечно. Но факт есть факт: в первой части трагедии герой не сломлен, не лижет сапог, хотя и вынужден на словах выдавить из себя риторику преданности (и Мандельштам «Оду» написал, и Пастернака заносило под те же своды тех же богаделен, что и Маяковского, и Ахматова – верно, мама? – а что уж с рядового бойца взять!).
Он выжил. В апокалипсисе.
Теперь предстояло выжить в аду.
Свет гаснет. Театральная пауза на пару десятков страниц – небольшое отступление, имеющее, впрочем, ту же документальную основу.
Продолжение следует
