Автор фильма «Айка» рассказал Ярославу Забалуеву о погружении в андерграундный мир Москвы, быте гастарбайтеров и героях, которые остаются человечными, даже совершая ужасные поступки.
— «Айка» — фильм во многом о Москве, поэтому мой первый вопрос: как вы относитесь к этому городу?
— Я родился в Казахстане, прожил там 29 лет, работал в авиации. Но потом переехал в Москву, поступил на высшие курсы, да так и остался, лет тридцать назад. Тогда Союз развалился, и мне некуда было возвращаться. Москва — уникальный город. Он обладает каким-то особым магнетизмом. Даже люди, которым он не нравится, говорят, что сюда хочется возвращаться. Для меня Москва уже родной город, но сейчас, во время съемок «Айки», я общался со многими приезжими. Эти разговоры подтвердили многоликость Москвы — она бывает дружелюбной и враждебной, прекрасной и страшной. Ничего удивительного — чем больше людей, тем больше одинок человек, тем сложнее маленькому человеку. Города с такой энергией не очень охотно принимают, но в то же время и служат магнитом. Что касается меня, то Москву я люблю, но в фильме у меня была задача показать не мой взгляд на Москву, а взгляд девушки, которая приехала сюда и живет здесь примерно год. К таким людям, как Айка, город не слишком приветлив.
— Киногения Москвы — это вечный вопрос. Многие говорят, что город очень сложно снимать. Что его сложно сделать выразительным.
— Одной из моих целей было как раз показать атмосферу города. Сейчас Москву часто снимают в Ярославле, в Твери… Мы, кстати, тоже пытались пойти по этому пути: когда в Москве долго не было снега, мы пытались найти натуру в Мурманске. Нашли подходящие дома и даже сняли несколько хороших эпизодов, но когда я монтировал, то понял, что эти кадры в фильм не встают. Там другие люди. Они по-другому двигаются, разговаривают. Это очень заметно. Воздух другой, другая энергетика, иная скорость.
Очень сложно было поймать момент уборки снега — его сейчас убирают очень быстро.
Для меня это важно, потому что даже если я делаю художественный фильм, для меня он все равно в чем-то документ времени. Поэтому я снимаю полудокументальным методом, мне важно, чтобы в кадре были живые люди — мы же снимали в метро, на улицах…
— Не было, кстати, сложностей из-за съемок в общественных местах?
— Были, конечно. Мы снимали маленькой камерой и формально не нарушали никаких законов, но люди реагировали по-разному. Водитель троллейбуса, например, закрыл перед нами дверь. Прохожие смотрели в камеру или, наоборот, старались закрыться, чтобы их не было видно. А для меня именно эти кадры особенно важны. У нас же почти субъективная камера, «Айка» — не видовое кино. Мне нужно было поймать ощущение города. Снежного города. При этом Москва за время съемок очень изменилась — к лучшему, я это говорю как москвич. Но из-за этого тоже были сложности — эпизоды не стыковались, улицы сильно меняли облик. Еще, например, очень сложно было поймать момент уборки снега — его сейчас убирают очень быстро. С другой стороны, москвичам становится лучше, а приезжим — не слишком. Город их не ждет, они нужны только как люди, выполняющие определенную функцию. Они по-прежнему живут помногу человек в одной комнате, в довольно чудовищных условиях.
— Если говорить о точке зрения москвича, то многим здесь вообще непонятно, как так можно жить. То есть ваша героиня приехала сюда, у нее нет работы, жилья и, в общем, никаких внятных перспектив.
— Ну перспективы у нее все же есть. Она нормально говорит по-русски, могла бы работать официанткой, скажем, и от этого как-то оттолкнуться… Что касается того, почему она здесь, то киргизы за месяц черной работы здесь зарабатывают больше, чем за полгода в Киргизии. И этой работы довольно много. Но я и сам поражался, как живут эти женщины. Дома ребенок, которого она не видит по году, по два. Здесь они ходят по улице, боятся на каждом шагу. Полиция может депортировать, да и москвичи приезжих не любят.
Когда мне говорят, что я сгустил краски, то я всегда отвечаю: вы живете в другой реальности.
Но тем не менее здесь можно заработать. Пока в Москве не изменится экономическая ситуация, в этом мире тоже ничего не изменится. И есть еще один момент. Как ни странно, несмотря на условия жизни, многим из них здесь нравится. В Москве другие взаимоотношения между людьми. Киргизам хочется как-то зацепиться здесь и поэтому тоже. Многие из тех, кто давно приехал — когда давали гражданство — ассимилировались здесь, я знаком с такими людьми.
— Как вас вообще заинтересовала эта тема?
— Я прочитал, что за год в роддомах Москвы киргизские женщины оставили 248 детей. Меня это поразило, захотелось понять причину. Я начал потихоньку узнавать, как это происходит. И понял, что дело не в бесчеловечности, а в невероятной обостренности их здешнего существования. Некоторые киргизские женщины, приехавшие в Москву, не видят своих оставшихся на родине детей годами. В то же время здесь у них тоже происходит какая-то жизнь — романы, даже семьи, беременности — желательные и нежелательные. У киргизок, кстати, есть уверенность в том, что они беременеют легче и быстрее прочих. И детей они оставляют, конечно, не от хорошей жизни. В общем, одно дело статистика, а другое — когда ты начинаешь узнавать реальных людей. И вот в какой-то момент я познакомился с женщиной, у которой была судьба, схожая с судьбой моей героини.
— А как вы ее нашли?
— У меня есть знакомые среди азиатов, живущих в Москве, вот они меня с ней и познакомили. Эта женщина так же, как Айка, хотела открыть свой швейный бизнес. И у нее тоже была ситуация, когда она забеременела в Москве, оставила ребенка в роддоме, а потом за ним вернулась. На экране, конечно, не стопроцентно ее история. Позднее я познакомился с другими женщинами, оказавшимися в таком положении. Были среди них и те, чьи истории были гораздо жестче. Москвичи не понимают, каков градус, какова острота жизни этих людей. Это постоянная борьба за жизнь, в которой никто никого не жалеет. Их же не только преследует полиция, но и обкрадывают, как это происходит в фильме.
После первых показов меня спрашивали, почему Айке никто не помогает, но это так и происходит, это же не секрет. Нелегальные аборты, отказ от детей в роддомах и даже иногда их продажа — это все их реальность, хоть в это и сложно поверить. Мне говорят, что я сгустил краски, хотя на самом деле я даже не стал вставлять в фильм какие-то эпизоды — совсем запредельные.
— А как вы сближались со своими героями? Кем были знакомые, которые подсказали вам путь?
— Мои знакомые — это, конечно, в основном люди культуры. Но у них тоже есть свои контакты, это был своего рода мост. У меня, конечно, не было знакомых среди уборщиков или даже официантов. Это связано еще и с тем, что они делают все, чтобы не подпустить тебя слишком близко. То есть ты можешь с ними поговорить. Киргизы, кстати, самые открытые люди, которых я встречал. Они охотно рассказывают о своей жизни, но если речь идет о том, чтобы ее показать — это практически невозможно, они очень боятся. Любой некиргиз для них потенциально опасен в смысле депортации, полиции и т. д. Даже если твой собеседник согласен на твое присутствие, то соседи — вряд ли. Увидеть своими глазами их повседневную жизнь практически невозможно. Мы работали над фильмом шесть лет, но даже в этих условиях я чувствовал постоянное сопротивление.
— При этом у вас в фильме есть некоторое количество непрофессиональных актеров…
— Да, но они подпустили меня к себе только после многолетнего знакомства. Важно понимать, что это люди, живущие в атмосфере постоянного обмана, а значит, доверие можно получить только путем долгого взаимодействия. Мне удалось даже завоевать доверие их соседей — тогда снимать стало проще.
— Кстати, за эти шесть лет, учитывая все проблемы, у вас не возникало мысли отказаться от проекта?
— Нет. Вы знаете, когда у меня складывается драматургическое ядро фильма, я уже не могу его не закончить. Это как пламя, как источник энергии, который поддерживал и меня, и всю нашу команду, позволял нам двигаться вперед. Я очень люблю кино — вот это ощущение, когда тебе удается снять что-то прекрасное. И жизнь тоже люблю — мне интересно, что происходит вокруг, правда. Вот это все мне и помогло закончить картину.
— Было что-то, что вас по-настоящему поразило в процессе погружения в эту среду?
— Да, конечно, многое. Например, одна из женщин, которая снималась у нас в фильме, рассказывала такую историю. У нее родился ребенок, светленький — она узбечка, у них такое случается. Так вот, она работала у каких-то людей, тоже приезжих, молдаван. И в какой-то момент они ей предложили продать им ребенка. Они долго ее уговаривали, она не согласилась, и ее уволили. То есть понимаете? «Продай ребенка» — как будто речь, не знаю, о телефоне.
Одно дело статистика, а другое — когда ты начинаешь узнавать реальных людей… Я познакомился с женщиной, у которой была судьба, схожая с судьбой моей героини.
Или, скажем, к нам пришла сниматься женщина, буквально умоляла взять ее на работу. Оказалось, что ей нужно отдать за мужа долг. Он приехал работать водителем, попал в аварию, за него заплатили деньги — 7 тысяч рублей. И они требовали эти деньги вернуть им, а в какой-то момент пришли резать ему руку. Из-за семи тысяч! Представляете себе? Таких случаев масса. Когда мне говорят, что я сгустил краски, то я всегда отвечаю: вы живете в другой реальности.
— С учетом всего, что вы увидели, Москва — это европейский или все-таки азиатский город?
— Европейский в большей степени, конечно. Та жизнь, о которой я говорю в «Айке» — андерграундная. Но она влияет на всю остальную жизнь, придает ей сильный азиатский оттенок. С другой стороны, сейчас во всем мире так — из-за проблемы беженцев.
— Да, но в Европе это все-таки ситуативно, а мы так живем уже очень давно.
— Да, и выходы или ответы до сих пор не найдены. Я, скажем, люблю плов и знаю этнические кафе, куда хожу есть настоящий плов. Эти дешевые кафе для своих — огромная параллельная жизнь, которой мы не касаемся. То есть Москва внешне европейский город, но внутри он очень разный, многогранный. И знаете, мне это нравится.
— Вы говорите, что российская публика шокирована фильмом. А как реагируют в Европе и Америке?
— Примерно одинаково — людей «Айка» очень трогает, и это меня радует. Настоящее произведение должно быть универсальным, и я снимал не только и не столько фильм о проблеме мигрантов, а человеческую историю, историю матери. Для нас было важно, чтобы героиня была живой, чтобы ее действия были понятны. Председатель жюри на фестивале в Токио, американец, поражался: вроде бы героиня совершает ужасные поступки, но все время вызывает сочувствие. Это именно то, чего я хотел добиться.
Ярослав Забалуев
