Чехов не любил учителей. И есть за что: вечно они или жалуются, или назидают, или многоречиво рассуждают о судьбах Отечества и его образования. Я отношусь к последним. Хотя самая близкая сердцу позиция — первая. Ну никто, никто на свете не может понять душу учителя. Везде говорят: дети, дети, дети. Они требуют защиты, они нуждаются в любви и заботе, им нужны наши внимание и общение...
Монстры. Эти беззащитные существа вроде бактерий способны съесть вас с кашей, сломать хребет и... беззаботно попрыгать на ваших костях.
— Дети, я завидую вашему оптимизму. Почему вы никак не испугаетесь приближающихся экзаменов, само название которых похоже на отрыжку чудовища, поглотившего не одну сотню худосочных троечников. До ЕГЭ осталось три месяца, а вы всё норовите вместо тренажёров по алгебре залезть в аську!
Я в который раз пытаюсь наставить одиннадцатиклассников на путь, пролегающий от аттестата до вуза, но, увы, приходится довольствоваться только единством целей. Эти семнадцатилетние детсадовцы не хотят сходить со своей, как пишут в наших умных книгах, индивидуальной траектории шалостей, проказ и всепоглощающего общения. С ума сошло поколение взращённых нами неучей на этом общении. Мне некогда позвонить подруге, поговорить со своей дочерью, а Верке с тремя двойками и одной тройкой с минусом интересно набрать в строке имя «Вася» и обрести полторы тысячи Вась со всего СНГ, и общаться, общаться, общаться... Господи, о чём же они болтают?!
Спасибо, что зашёл в школу. Справка? Верю, верю. Кто как не врачи будет заботиться о твоём хрупком здоровье. Да нет, я действительно верю, что тебе продлили бюллетень. Горло, наверное, красное? А когда мы напишем все контрольные работы, которые ты пропустил? Ты садись, садись. Посиди 45 минут с нами. Тебе не полагается? А вот мы сейчас свершим чудо и на глазах у изумлённой публики превратим лентяя в героического ученика, который нарушил строгий постельный режим, чтобы вкусить знаний об арифметической прогрессии. Ура Герою!
За дверью кабинета директора громыхает родительский голос: «Я на вас управу найду!» Учительница английского дёрнула ребёнка за ухо. Слава богу, хватило ума и совести не отрицать. Только не надо было доказывать папе, что его ребёнок несносный. Аксиомы не доказывают. У ребёнка в пятилетнем возрасте мама умерла, папа — инвалид труда, лечившийся алкоголем, бабушка в первые четыре года пребывания в школе внука и класс генерально убирала, и цветочки поливала. Так вот, бабушка эта, пропавшая из моего поля зрения, лежит тяжело больная... Не знала об этом англичанка. Не знала, потому что не учила Пашку, а он всего-то десять раз выкрикнул её имя-отчество. А когда спросила, что нужно, ответил: «Ничего». — «Тогда не кричи больше». — «А я хочу». Вот и вся история.
И пришёл отец не столько защитить Пашку, сколько рассказать о беде семейной, отстоять своё право хотя бы в вине искать утешения, потребовать, чтобы его, в этот час трезвого, уважали, а мальчонку — да, двоечник, да, сладу с ним и дома нет — пожалели. И он прав. И училка раскаялась по-настоящему и прощения попросила. И директор сто раз повинилась и пообещала наказать преступно действовавшего педагога. И отец, шаркая клюкой, дошёл до двери, обернулся: «Никуда я не буду жаловаться. Комиссии понаедут, будут вам нервы трепать. А школа-то хорошая, я сам в ней учился».
А я, когда молодой была, треснула однажды одному ученику тетрадкой тонкой по башке. Так у меня давление поднялось так, что на следующий день на работу пойти не могла: преступлением своим захлёбывалась. Лет через пятнадцать звонит мне в дверь молодой человек.
— Здравствуйте! Серёжу Курекина помните?
— Серёж, ты?
Посидели. Вспомнила и тот случай, повинилась перед ним.
— Ой, а я и не помню. %u202FДурак был. Вместо учёбы ползал под столами да в учителей жвачками стрелял. А теперь горбачусь на тяжёлой работе.
Нам руки распускать нельзя. Но очень хочется. Сколько раз ловила себя на этом желании. А тут думаю: спрошу у коллег, бывают у них такие желания?
Ни один не сказал «нет».
— Почти каждый день, и не один раз на дню. Не то что ударить, иной раз убить хочется.
— А было, что не сдерживались?
И вот представьте себе: все сдерживаются. Каждый день искушают беззащитные жертвы дать им подзатыльник или пинка хорошего, а они не дают.
Не делали нам прививки от агрессии, никакой психорегуляции с установкой на вечный пацифизм мы не проходили. Откуда же у нас, простых смертных женщин, не очень-то уважаемых обществом, — откуда у нас столько выдержки и самоуважения, чтобы не унижать себя нападением на младшего и злобой на несовершенного не только годами, но и сознанием? Не знаю ответа. Только бы удерживаться и дальше.
Наталия ЛЕВИНТОВА, учитель математики, МОСКВА
