«...Все говорят: мы любим детей. Но на практике-то все немножко сложнее. Надо пройти испытание ребенком, чтобы понять, твое ли это вообще дело. Если не можешь принять его со всеми его особенностями — значит, не можешь. Этого ты ничем не добьешься, никаким терпением. И ничем не заменишь — никаким профессионализмом. Это либо есть, либо нет. Как дар».
***
«Когда в семье появляются дети, с нами что-то происходит. Что-то в нашей душе меняется. И это изменение есть источник воспитания. В школе так же: каждый ребенок особенный, его душа, его мир неповторимы. А педагогическая цель одна: сделай так, чтобы жить с этим человеком было приятно, интересно, легко. Раскрой в ребенке благородство и великодушие.
Как же это сделать? Олимпиадами и конкурсами, конференциями и проектами, которыми теперь так увлеклась школа, эту задачу не решить. Не к такому успеху надо нам стремиться; не к внешнему в человеке обращаться, а к тому, что глубоко в нем спрятано. Почему воспитатели не идут „на глубину“, боятся тайн детской души? Закрывают глаза на проблемы и гневаются, когда в поведении детей проявляется что-то нехорошее, постыдное? А ведь редкий подросток безупречен: дерзкие выходки, жестокость, клептомания, пиромания — да мало ли негативных спутников взросления каждого человека? Понимать и быть рядом — это и значит любить ребенка».
***
«Все постперестроечные годы, пока школа проделывала невообразимые кульбиты, ее основная документация — классные журналы, дневники, бланки грамот, похвальных листов и прочее — не менялась. Делопроизводство шло своим чередом, консервируя традицию в тиши шкафов канцелярий.
Что сохранили Хранители? Представление о том, что дети — это закрытое сообщество без голоса и прав. Сегодня в школе очень чувствуется дух реванша. Чему учат в первом классе? Чтению? Письму? Счету? Этому дети уже научены. Учат — послушанию. Почему большинство родителей высказываются за школьную форму? Лишь отчасти это „экономический“ выбор. В основе — глубинное желание „построить“ и дисциплинировать ребенка. Почему многим так милы детские организации?
Опять же — подсознательное стремление противостоять проявлениям индивидуальности ребенка. Как сказала дочь моего друга: „Школа — это как больница. Надо ходить, и ничего не поделаешь“ — и это о хорошей московской школе, где собраны умные учителя и дети».
***
«В нынешней школе и в жизни вообще мне не хватает честности. Мы делаем ложные вещи и детей заставляем. У нас во всем — бутафория, сглаживание и окрашивание. И никому не нужная, ложная спешка. Мы торопимся, гонимся за быстрым результатом, не даем детям дозреть. В итоге они приучаются делать хорошее формально. А ведь формализм убивает личность! Это вообще наша главная беда — личность сброшена со счетов, исключена из школьной жизни. И личность ученика, и личность учителя».
***
«К сожалению, школа без педагогики — это та реальность, которая уже вошла в наш повседневный учительский быт и стала настолько привычна, что мы ее даже перестали воспринимать как беду. Отсюда упадок воспитания. Отсюда обессмысливание содержания школьных предметов, о чем говорят все сильные учителя. Отсюда невозможность общественного согласия по поводу стандартов образования, а значит, и справедливой оценки деятельности работников школьного цеха. Отсюда отсутствие внятного государственного и социального заказа в сфере образования. Отсюда же в конечном счете
и резкий упадок престижа в общественном мнении любого непрагматического образования».
***
«Беда нашей системы образования в том, что все выдумывается во взрослых головах, далеких от школы и, главное, от ребенка. А потом спускается сверху и везде насаждается. А мы в школе идем в прямо противоположном направлении. Для нас ребенок — это не конечный пункт педагогических экспериментов, а исходная точка всех наших действий. Мы прислушиваемся к нему, пытаемся понять, что ему нужно, и, поняв, стараемся это осуществить».
***
«Конечно, школа направлена на достижение внешних для ребенка целей: базовое образование, социализация — в этом заинтересовано общество. Но этих целей не достичь, если ориентироваться только на них. Они помещаются в неизмеримо большее пространство разных целей и смыслов школьной жизни».
***
«Десять лет ребенок, подросток, юноша общается с усталыми людьми, у которых силы, терпение, нервы — всё на грани. Какие уроки он вынесет из этого? Учение — это тяжкая повинность. Взрослые — люди скучные и ожесточенные. Красивые слова — это лишь слова. Главное — дисциплина. В общем, как в армии, только пока не стреляют».
***
«А что, собственно, дети могут сегодня вынести из школы по части порядочности? Показные мероприятия для прибавки к учительскому жалованью. Фальсификации на ЕГЭ и ГИА. Повальные мониторинги — безграмотные, ни о чем не говорящие.
Торговля с учениками по поводу оценок. И главное, никто в школе не живет по закону, а как кому выгодно. Колоссальная разница в зарплате администрации и рядовых педагогов. Это ладно. Но и в зарплате педагогов, „приближенных к столу“ и „удаленных“.
Нам говорят о „качестве образования“ — имеют в виду лояльность администрации. Говорят о „новых формах“ — имеют в виду милые сердцу приемы устрашения с элементами показухи. По-настоящему новое и интересное у руководителей под подозрением».
***
«В среднем педагогический институт исподволь приучает людей к тому, что их профессия технологическая. Берешь конспект — и вперед. А когда ты приходишь в школу после института, на тебя наваливается такое количество трудностей и проблем, что дополнительно что-то придумывать уже нет сил. И ты начинаешь преподавать по накатанному. Так проходит первый год, второй, третий, и надо быть очень сильным человеком, чтобы в четвертый год решить: давай-ка я попробую сделать иначе. А нам обязательно нужно, чтобы дети и учителя совершали открытия вместе. Чтобы учитель, так же как и ученики, заранее не знал ответа задачи, не знал, что получится, если изучать тему именно так. Надо, чтобы он не играл в первооткрывателя и не разыгрывал его эмоции, это всегда фальшиво. Люди, которые работают преподавателями, должны сами получать удовольствие от того, что они первопроходцы. И не бояться ими быть».
***
«В каждом человеке есть что-то запретное, сокровенное, особое. Дело педагога — все видеть, все замечать, но не на все реагировать. И не сразу. Пока увиденное не отложится в вашем сознании, пока вы не прочувствуете событие, пока не будете в состоянии говорить спокойно, не начинайте разговор с провинившимся, будь он ученик или учитель. Бесполезно, даже вредно делать замечания по факту. Говорить опаздывающему учителю, что он опаздывает. Он и сам знает об этом, волнуется. Говорить обманувшему вас ребенку, что он обманщик, ненадежный человек. Какой смысл в уличении, в поиске доказательств чужой вины? А самое ужасное — публичное обсуждение поступка. Это полный провал педагога. На то и учитель, чтобы уметь посмотреть ребенку в лицо и увидеть какие-то детали его судьбы, мгновенно понять, как лучше ему помочь. Другого инструментария у нас нет, а в педагогике, как всем, наверное, известно, типичных случаев не бывает».
***
«Откуда берется равнодушие в школе? От усталости учителя. Когда все идет, как конвейер, а ты чувствуешь себя частью конвейера. На первый урок всегда идешь с удовольствием, а в конце дня уже как автомат. А часы почему набираешь? Из-за зарплаты. Вот и превращаешься из учителя в технологическую схему. И сам понимаешь, что что-то недодаешь. Не то что душу не можешь вложить, а и на детях начинаешь срываться...»
