У Алексея Толстого есть замечательная повесть под названием «Гадюка». В ней – исковерканная реальность послереволюционной России, мало-помалу приходящей в себя после четырёх лет братоубийственной войны, митингов, мятежей, бунтов, безвластия, махновщины, расказачивания, расстрелов, сабельных походов и военного коммунизма.
Мирная жизнь, обыденная, кое-как налаженная, с рыночной суетой, с рутинным, но столь милым обывательскому сердцу покоем берёт своё. Как писал Зощенко, «булки стали выпекать». Героине повести, однако, не до булок, не до пошлых мещанских радостей. Бывший боец Первой Конной, она душой по-прежнему существует в мире революционных стихий, революционного правосознания и мгновенной революционной справедливости. Житейский быт с его булками и цветочками на подоконниках ей отвратителен, представляется отступлением и предательством идеалов. «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем…» В отсутствии если не мирового, то всероссийского пожара толстовская героиня мучительно страдает, претворяя своё страдание в неизбывную высокую ненависть. Не только к жалким своим соседям, так непохожим на красных героев, но и к той новой экономической политике, которая даёт им жить. То есть к НЭПу.
Сильная повесть. И в социальном, и в психологическом плане. В уходящем году она нередко приходит мне на ум. С «арабской весны», с бурлящей, окровавленной площади Тахрир всё чаще встречаются мне неутолённые романтики бунта, сторонники «невиданных мятежей» как женского, так и мужеского пола. Праведным гневом горят их взоры, а речи полны грозных предвидений и предсказаний. «Буря, пусть сильнее грянет буря!»
Правда, на этом их сходство с толстовской героиней заканчивается. Ни бессребничеством, ни спартанской простотой, ни презрением к буржуазному быту ныне этот социальный и психологический тип не отличается. Наоборот, обаяние буржуазии как скромное, так и наглое составляет символ его веры. Идеализмом, жертвенностью здесь и не пахнет, скорее, уж эгоизмом, привыкшим добиваться своих целей. И нетерпение напоминает не столько ригоризм русских народовольцев, сколько капризы богатых папенькиных сынков.
Упаси меня бог, ставить этим людям в укор столь чёткое осознание своих интересов. Меня лишь напрягает их своекорыстная готовность всё мирное население поднять на борьбу за их соблюдение, всю трудящуюся Россию, только-только отвыкшую от дефицита и окаменелых очередей, вновь ввергнуть в пучину беспрестанной митинговщины, войны всех со всеми и бредовых упований на самостийность каждого этноса и всякого региона.
И не спешите подозревать меня в осуждении демонстраций. Конечно, демонстрация обманутых дольщиков или пенсионеров, лишённых льгот, мне ближе гламурного марша норковых шуб, но и право на манифестацию даже таких столпов российской демократии, как Божена Рынска, я не ставлю под сомнение. Демонстрация – сильное средство от общественного застоя и самодовольства власти, везде и всюду во все времена склонной, простите, оборзеть. Митинг – это симптом некоего социального недуга и одновременно, как это ни парадоксально, политического здоровья, не загоняющего болезнь внутрь. Наконец, это способ реализации молодёжного романтизма, без которого всякому социуму грозят сытость и равнодушие.
Однако только подозрительно не взрослеющий и не трезвеющий романтик не отдаёт себе отчёта в том, сколь опасно сильное средство, употреблённое в опьяняющих дозах. Ах, как чреват смутой, «воровскими шатаниями», как выражались наши предки, и в итоге распадом всех социальных и человеческих связей этот безбрежный митинговый алкоголизм! И не умиляет меня, простите, благостное единение народных масс на Болотной. В феврале семнадцатого граждане разных сословий, нацепившие красные банты, тоже лобызались на площади, а в октябре уже стреляли друг в друга. Да и такой взаимной любви, как в августе девяносто первого, я никогда не видел на родных улицах, точно так же, как такой взаимной ненависти, как в октябре девяносто третьего.
Мудрые философы в незабвенном сборнике «Вехи» предупреждали опьянённых свободой интеллигентов о том, что только властные штыки, увы, охраняют их от беспощадного террора, которым неизбежно кончается разгульная русская вольница. Не хотелось бы, чтобы проклятые советской идеологией мудрецы в очередной раз оказались правы.
Помню, как у полузапретного Розанова я вычитал о том, что Российская империя слиняла в три дня. Не скрою, мне это казалось фигуральным выражением изощрённого ёрника.
Но не прошло и десяти лет, как на моих глазах слиняла другая великая империя – Советский Союз. Пережить такую катастрофу вкупе с неизбежным обнищанием и голодом, с обвалом экономики и утратой всех скудных сбережений заново старшему поколению не удастся. Это выше человеческих сил.
Впрочем, я понимаю, что неистовых сторонников бури и натиска это жалкое соображение не удержит. Стоит ли думать о пенсионерах, бюджетниках, музыкантах, литераторах и прочих лузерах по определению, когда речь идёт об удовлетворении собственных благороднейших амбиций?
Советская номенклатура без стеснения рвалась «поработать за рубежом». Новая элита в этом смысле оказалась верна заветам ленинцев. Демократические лидеры если уж отбыли не сами, то уж детей своих точно отправили в «цивилизованные страны». О новых русских богачах и говорить не приходится, для них любезное отечество – всего лишь прискорбное место непосильных трудов, отдыхать душой и телом они предпочитают в окрестностях Севилл Роуд или на Лазурке. А в последнее время и пресловутый средний класс стал грозиться послать всем нам привет и прощальный поцелуй. А чего в самом деле: бабла срубили дома достаточно и опасений повторить крестный путь послереволюционной эмиграции у них нет.
Нынешние пассионарии, превратившие популярное радио в штаб восстания, подобный бессонному Смольному, тоже рано или поздно покинут родные палестины. В случае успеха – чтобы пожинать международные лавры, в случае неудачи – чтобы навеки расплеваться с ненавистной Рашкой. А расхлёбывать эту перманентную бунтарскую кашу останутся, как всегда, презренные обыватели, которым, видите ли, неведомы высшие революционные восторги.
Будучи аутсайдером при любом режиме, я привык утешаться не менее знаменитыми строками: «Таких, как я, хозяева не любят». Так что упрекать меня в охранительных верноподданнических настроениях нет резона.
Анатолий МАКАРОВ
