Соперничество с изнанки

Неловко мне рассуждать на эту тему: я никогда не испытывал чувства зависти, хотя про него знал, и не только от Пушкина. Но так: скорее, знал, чем чувствовал. В отрочестве… допустим, занимал какое-то там второе от конца место в спортивном соревновании. Ну и что? А я и не хотел никакого первого места. Вообще соперничества не выносил. Возьмите себе всё, а мне только моё оставьте. И отстаньте. Ну что там дальше? После университета в аспирантуру не попал? Так не потому же, что кто-то занял моё место, а потому, что все эти места аннулировали в ту пору решением партии и правительства. А потом? Писал статьи, они не шли, потому что не вписывались в тогдашние литературные группировки — ни в левую, ни в правую. Так вольно же было писать так, что не шли. Злился? Да. Но не на тех, кто лихо печатался справа и слева. Они же не моё место занимали! Моего места вообще в этих краях не было — по сути самой ситуации. Кстати, в иных краях место и мне находилось — в провинциальных изданиях, которым московские идейные битвы были до лампочки.

В общем, никакой зависти. Она тут ни при чём. Вообще ни при чём. Я её не чувствовал ни в себе, ни относительно себя (когда со стороны намекали, что мне завидуют, чушь какая-то…).

А Пушкин? «Моцарт и Сальери»?!

А Пушкин, во-первых, никогда не клялся нам, что будет говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. И во-вторых, к нему у меня вопрос: если он человек моцартианского склада, — почему ему до Сальери есть дело? Это же совершенно искусственный опыт: написал слово «зависть», стал подгребать под него материал, наткнулся в английской газете на утку, будто Моцарта из зависти отравил Сальери (что не подтвердилось), — и в ходе литературного упражнения очернил память о честном итальянце. Что это? Урок познания? Или провокация, на запах которой с тех пор сбегаются все обиженные и обойдённые?

Пушкина больше не хочется комментировать. А дискуссию о «зависти» на страницах «Литературной газеты» — попробую. В жанре заметок на полях.

В нашем словесном обиходе, — пишет в своей статье Елена Черникова («ЛГ», № 43), — несколько лет назад появилось речение, калькированная форма: «Вы — лучшие!» You are the best! Первый раз я услышала это в исполнении учительницы (!) русского языка, выступавшей перед участниками слёта юных журналистов. Желая и ободрить конкурсантов, и поярче завершить свою речь, она воскликнула: «Вы — лучшие!» Я вздрогнула.

Я тоже. Потому что эта формула появилась задолго до английской её версии и прозвучала по-немецки. Дело в том, что после поражения в Первой мировой войне немцы впали в уныние: смирились с тем, что отныне они худшие. А Гитлер? Он сказал: «Немцы! Вам внушают, что вы хуже всех. Это ложь! Вы — лучше всех!» С этого началось скатывание ко Второй мировой войне. Но вы поняли? Ни о равенстве, ни о равнодостойности и речи нет. Или лучше, или хуже. Комплекс неполноценности выворачивается в комплекс сверхполноценности.

Вы можете драму народа свести к зависти? Ну допустим, что немцы завидовали евреям, потому что обладали с ними схожими деловыми качествами. Но какая зависть могла быть к цыганам, которых немцы истребляли наряду с евреями? Чему там было завидовать? Ничего эта самая «зависть» не объясняет в трагедии Европы, располосованной двумя мировыми войнами.

Каждый народ имеет свою уникальную жизненную задачу. Шалва Амонашвили, как цитирует его Черникова, говорил о «человеке», а не о «народе».

Каждый человек имеет уникальную жизненную задачу.

А если всё-таки народы? Один народ веками живёт в степях, другой — в лесах, потом в степях кончается корм, кочевники врубаются в лесные земли… но жить в лесах всё равно долго не могут. Один народ привык жить в тропиках, другой — в снегах. Кто тут кому будет завидовать, если все останутся жить там, где привыкли? Нужен катаклизм, чтобы они попёрли друг на друга и начали захватывать чужие земли (историки выдадут примеры — от эпохи великих открытий и колонизации до сталинских ссылок). Вот и ищите причины исторических катаклизмов, а не утешайте себя тем, что это всего лишь зависть.

Разновидностей состязания чрезвычайно много, — утверждает Александр Мелихов («ЛГ», № 43), — проиграешь в одном — выиграешь в другом, которое при желании и можно признать самым главным. Бегун не завидует штангисту, а штангист — шахматисту, но каждый имеет полную возможность поглядывать на остальных свысока: я самый быстрый, я самый сильный, я самый умный… Каждый уверенно стоит на собственном пьедестале почёта.

Вот это уже ближе к истине. Ты найди свою сферу, своё дело, свою стезю! Пьедестал почёта тут ни при чём, потому что с самоощущением человека, который нашёл себя и занят любимым делом, никакие «почётные пьедесталы» и рядом не стоят.

Субкультуры создаются для самовозвеличивания и самоутешения.

Нет. Субкультуры создаются не «для», а потому, что субэтнос ищет себя, свою роль, своё дело, свой образ жизни и образ истины.

Если ранжировать человечество по любому монокритерию, подчёркиваю — по любому: по росту, весу, по щедрости, красоте, по известности, умению вычислять или играть на скрипке, — всё равно половина сразу же окажется ниже среднего.

Так среднее-то меняться должно — с изменением субкультур, или, как выражаются спортмейкеры, «разновидностей состязаний».

Обида побеждённых — вот источник всякой зависти, переходящей в ненависть, и всех философских и социальных теорий, оправдывающих эту ненависть. Отвергнуть мир, отвергающий то, что тебе дорого, — что может быть естественнее?

Естественнее будет вписаться в мир. Найти своё место в субкультуре, в ситуации, в эпохе, в драме. И поменьше рассказывать всем, что ты побеждён. Или что хотел бы родиться кем-то другим.

Но разве Егор Летов не предпочёл бы стать Борисом Гребенщиковым?

Не верьте. Не верьте, будто он искал в себе Гребенщикова. Он себя искал, а на Гребенщикова ориентировался. И, как благородный человек, воздал ему должное. Без всякой зависти.

Ну это всё дела личные. А если всё-таки спроецировать зависть на мироздание?

От зависти возникли все расистские теории национального превосходства, доктрины первой и второй свежести, поделившие народы земли на сверхлюдей и недочеловеков… — таково мнение протоиерея Михаила Ходанова («ЛГ», № 51).

Понятно. Зависть сверхчеловеков к недочеловекам.

Читаю дальше:

От зависти — переделы мира и войны, гнёт капитала и сексуальная революция, торговля наркотиками и издевательский смех над сакральным миром религиозной духовности…

Понятно. Вольтер смеётся над попами, Ленин — над теорией стакана воды. Все при деле.

От зависти — стравливание народов и издевательство над патриотизмом, развал семьи и массовое совращение подрастающего поколения…

Кто стравливает-то? Не этими же народами избранные витии? И можно ли стравить народы, которые мирно пасутся на своих вековых землях? А если их можно стравить, то не потому ли, что в них накопилась — исторически,

геополитически, генетически — готовность встать на дыбы и искать себе новое место?

От зависти — чёрные квадраты в живописи и порнозаумь в литературе, грязь, ложь и подлог в публицистике, фальшь, фразёрство и смысловой сумбур в современной философии, вульгарный экуменизм и догматический релятивизм у адептов новой мировой религии.

Честно говоря, когда в одном флаконе оказались герр Розенберг и Казимир Малевич, я вздрогнул и хотел было убрать всю эту коллекцию подальше с глаз. А потом подумал, что есть в ней какая-то гносеологическая прелесть. Эдакая вселенская изба о четырёх углах. В похвалу уважаемому протоиерею Ходанову скажу: красиво смонтировано!

А прелесть в том, что если разбирать по существу все эти катаклизмы: от наркоторговли до Антанты и от порноиндустрии до хунты, — наворочаешь такие монбланы производственно-экономических, социополитических, научно-технических и культурно-исторических причин, что сам чёрт ногу сломит.

Хочется найти одну общую, всеобъясняющую, универсальную причину и заместить ею этот умонепостигаемый ворох!

Да ведь это сплошь и рядом и делалось в истории мысли. Греки в древности всё объясняли игрищами богов. Иудеи — тяжбой людей с единым богом. В Средние века всё возлагали на Провидение. В эпоху Просвещения — на Просвещение. И далее: на классовую борьбу, на справедливое государство, на мудрое мировое правительство, на самоигральный рынок…

А ведь легче на душе, когда мир предстаёт не в безумии, не в чересполосице разнонаправленных и разноосновных гипотез, а в простом душевно-понятном единстве.

А что послужит магической связкой всего и вся: чаемое светлое будущее или проклинаемое тёмное прошлое, американская мечта или шведская стенка, преодоление эгоизма или рационализация зависти — это уж как выйдет. Зависть — она чем хороша? Она — везде. И значит, по известному философскому парадоксу, — нигде.

Когда исчезнет зависть? Ответить можно точно: в тот день, когда исчезнет последний человек. Как можно бороться с завистью? А попробуйте-ка бороться с историей — культуру и традиции не спишешь со счетов одним махом. Но и придавать зависти слишком большое значение в наши дни — пустая трата времени, — считает Сергей Роганов («ЛГ», № 1, 2009).

Вот я и говорю: не тратьте слишком много времени на очередную затычку к Сосуду Мировой Непостижимости. Завидуете кому-нибудь или чему-нибудь? Помучайтесь. Избавитесь от зависти — станет чуть полегче. Только и всего.

Лев АННИНСКИЙ