Спасите нашим души

Еще недавно мы боялись месяца августа — именно на него приходилось большинство жертв терактов и катастроф. Теперь с августом может посоперничать март: Кузбасс — 108 погибших шахтеров, станица Камышеватская — 62 сгоревших старика, Москва — 10 жертв пожара в ночном клубе, Самара — шестеро разбившихся в авиакатастрофе…

Страх поражает даже тех, кого не коснулась беда. А что говорить о людях, чьи жизни оказались разрублены надвое — до и после трагедии?

Вместе со спасателями на большинстве смертельных ЧП работают сотрудники экстренного отдела Московской психологической помощи населению. Они помогают выживать тем, кто потерял близких людей, вселяют веру в завтрашний день, само желание жить.

Сын москвички Марии Н. Александр погиб в самолете, взорванном шахидкой под Тулой. «Для меня жизни больше нет», — твердила Мария тем, кто пытался ее утешить. Она могла думать и говорить только о своем Сашеньке. О том, как хочет скорее оказаться вместе с ним. Через несколько месяцев у нее диагностировали рак груди. Через год Мария истаяла, словно свеча. «Если человек не хочет жить, — констатировали врачи, — организм не борется с болезнью».

Психологи считают: только половина людей, которых затронули теракты, справляются с горем и продолжают вести полноценную жизнь. Четверть пострадавших переживают посттравматическое стрессовое расстройство, полностью изменяющее личность, а еще четверть «уходят» в болезнь.

О работе тех, кто вытаскивает людей из ямы отчаяния, «МК» рассказал начальник экстренного отдела Московской службы психологической помощи населению Сергей Тиунов.

Справка «МК»

Посттравматические стрессовые расстройства развиваются после психологической травмы, вызванной событием, выходящим за рамки обычного человеческого опыта. Личность поражается на биологическом, психологическом, поведенческом уровне. Возникают нарушения центральной и вегетативной нервной системы.

Есть ли жизнь после смерти?

Отдел экстренной психологической помощи появился через несколько месяцев после трагедии на Дубровке. Тогда многие из числа пострадавших и их родственников стали жаловаться на нежелание жить, постоянное чувство тревоги, проблемы со здоровьем. «Посттравматическое стрессовое расстройство развивается как раз примерно через полгода после пережитого, — объясняют специалисты. — Лечить его сложно. Чтобы оно не возникло, важно сразу, на месте происшествия, оказать психологическую помощь».

С момента создания, марта 2003 года, сотрудники отдела выезжали на все московские и крупные российские чрезвычайные ситуации: взрывы на «Автозаводской» и «Рижской», обрушение «Трансвааль-парка», гибель самолетов под Ростовом-на-Дону и Тулой, захват заложников в Беслане, крупные пожары в Москве, обрушение Басманного рынка и взрыв на Черкизовском, авиакатастрофы под Иркутском и Донецком.

— Обычно мы работаем в двух направлениях — с самими пострадавшими и их родственниками, — рассказывает Сергей Тиунов. — Например, в «Трансвааль-парке» мы отогревали, поили горячим чаем спасенных и успокаивали родственников, которые еще ничего не знали о судьбе своих близких. В таких случаях пострадавшим надо дать почувствовать защищенность, уверенность, что теперь все будет в порядке. И предоставить информацию: что произошло, что дальше? Больше всего пугает неопределенность.

— Что делаете, когда родственника нашли, но он оказался в числе погибших?

— Если человек в шоке, помогаем выйти из состояния ступора. Если он рыдает, рассказывает об умершем — поддерживаем, слушаем. Надо дать возможность человеку самому проговорить и принять факт гибели близкого. Еще лучше, если он завершит какое-то дело, которое не успел закончить ушедший. Например, мама сгоревшей в общежитии девочки бросила работу, все время проводила на кладбище. Но в разговоре со мной она обмолвилась, что ее дочь хорошо рисовала, оставила много картин. Я посоветовал устроить выставку. И это дело стало ниточкой, по которой началось возвращение мамы в нормальную жизнь.

— Убил бы Калоев швейцарского авиадиспетчера (по вине которого произошла катастрофа над Боденским озером), если бы ему своевременно оказали помощь?

— Полагаю, что нет. Квалифицированный психолог способен повлиять на человека таким образом, чтобы тот смог найти конструктивные пути выхода из тяжелой ситуации. С нашей помощью потерпевший начинает мыслить по-другому. Он находит смысл и в испытаниях, выпавших на его долю, и в своем будущем. Нужно, чтобы человек не делил свою жизнь на две половины: до ЧП и после. Чтобы эмоционально вернулся в период «до беды». В большинстве случаев это нам удается.

Тоннель ужаса

Спустя несколько месяцев после взрыва на «Автозаводской» на прием к Сергею Тиунову мать привела своего 25-летнего сына. В то утро Андрей, как обычно, ехал на работу. Сел в угол, надвинул кепку на глаза и уснул. Проснулся от взрыва. Сначала даже не понял, на каком он свете — том или этом. Ощупал себя — вроде цел, на одежде кровь и, как принято говорить, фрагменты чьих-то тел. Позже Андрей узнал, что находился в вагоне, где почти никто не выжил. А тогда он, контуженный, со сломанными ребрами и разрывом барабанных перепонок, долго выбирался из кровавого вагона, шел по рельсам, пока наконец не увидел спасателей.

После нескольких месяцев больниц Андрей вернулся домой практически здоровым. Но его характер резко изменился. Он постоянно сидел дома, говорил только о пережитой трагедии. Даже с невестой расстался. «Не понимаю, — объяснял он матери, — как можно ходить в кино и целоваться после того, что было?»

— Эти симптомы характерны для посттравматического расстройства, — объясняет Сергей Викторович. — Молодого человека постоянно преследовал необъяснимый ужас. Он потерял смысл жизни и все чаще задумывался о самоубийстве.

Лечение Андрея было долгим. Обучение методам расслабления, цвето- и музыкотерапия, медикаменты… Но главным была работа с психотерапевтом. Вместо лейтмотива «Я не хочу жить» у человека должен появиться новый: «В память о погибших я сделаю что-то хорошее». После лечения Андрей вернулся к учебе и параллельно начал работать. Стал снова общаться с невестой. Через полгода они поженились.

— Мы работали не только с самим Андреем, но и с его близкими, — говорит Сергей Викторович. — Пережившего такую трагедию нужно почаще «вытаскивать в люди», приглашать его друзей в гости, помочь вспомнить былые увлечения.

Борщ для мертвой дочери

Психолог Ирина Млодик работала на похоронах жертв «Норд-Оста».

— Мама одной из погибших девочек смотрела на дочку в гробу и спокойно разговаривала, улыбалась, — вспоминает Ирина. — Говорила: «Сейчас придем домой, и я приготовлю Лене борщ. Она любит борщ!» Мать не могла поверить в смерть ребенка… Если человек задерживается в этом состоянии шока, естественный процесс горевания не завершается. Человеку нужно признать и пережить беду. Мне пришлось сказать женщине: «Лены больше нет. Она не придет домой. Плачьте, кричите — вам станет легче»…

В авиакатастрофе «Ту-154» под Донецком у Татьяны Юсько погибли дочь Наталья и трое внуков — 10-летняя Юля, 5-летний Вова и 3-месячный Мишенька. В конце октября Татьяна Матвеевна подала в Тушинский районный суд исковое заявление, в котором просит взыскать с авиакомпании «Пулково» 36 млн. рублей. «Компания-перевозчик безалаберно относится к безопасности полетов и обучению экипажей!» — сказала в суде она.

— Мне доводилось слышать, как сторонние люди удивляются: ну как можно думать о деньгах, разве деньги заменят близких! — говорит Сергей Тиунов. — Так вот: можно и нужно! Это тоже выход из стрессового состояния, связанного с потерей родных. Люди добиваются справедливости. Их жизнь обретает смысл. Очень правильно, когда родственники пострадавших объединяются в своих усилиях. Такие инициативные группы возникли среди пострадавших на Дубровке и потерявших близких в авиакатастрофе башкирского самолета, который разбился в Швейцарии.

— Психологическая помощь в чрезвычайных ситуациях играет важнейшую роль, — говорит начальник спецбригады МВД СССР по оказанию экстренной помощи при стихийных бедствиях, доктор медицинских наук Михаил Виноградов. — В идеале с людьми, пережившими сильный стресс, нужна долговременная работа психологов. Только, когда пострадавших тысячи, где найти столько специалистов? Повезло тем, кто оказывался в московских госпиталях, где были еще и хорошие психологи. Вспоминаю 27-летнюю армянку, которая несколько дней пролежала под плитами в обнимку с мертвыми ребенком и мужем. Ей ампутировали обе ноги и правую руку. От ее рыданий сотрясалась вся больница, она просила только дать ей умереть. С ней долго работали наши специалисты. Перед выпиской медсестры подарили ей симпатичные сережки. Помню, захожу к ней в палату, она держит единственной рукой зеркальце и любуется отражением. Потом поднимает на меня глаза: «Правда, они мне очень идут?»

Светлана Плешакова