Москвичи, неравнодушные к исторической городской среде, в последние годы частенько испытывают двойственные чувства. Знаменитые в городе полуруины, которые за много лет привыкаешь не замечать, реставрируются — и это большой плюс. Но в большинстве случаев они меняют свою функцию. И это поневоле воспринимается как минус: по форме «как при бабушке», а по существу издевательство! Свежий пример: здание Центрального телеграфа на Тверской, которое собираются привести в порядок и наполнить новым содержанием.
В большом операционном зале, откуда уже давно никто не отсылал телеграмм, разместится внушительных размеров парфюмерный магазин. Из внутреннего дворика, который был более столетия закрыт для публики, планируется сделать зону отдыха. Конечно же, не обойдется и без апартаментов — впрочем, компания, взявшаяся за Телеграф, напоминает, что и в 1920-х годах Иван Рерберг, проектировавший самое крупное и красивое в мире телеграфное здание, разместил в нем квартиры для руководящего персонала и дежурных.
Знаковых для Москвы зданий, реставрация которых была «оплачена» сменой функции, уже немало. Бахметьевский гараж, построенный по проекту Константина Мельникова, «конвертировался» в числе первых — уже больше десяти лет назад: там сейчас Еврейский музей. Старейшее в столице трамвайное депо, а потом троллейбусный парк имени Щепетильникова на Лесной улице стало огромным фудкортом (а затем по его примеру то же самое произошло и с депо на Новорязанской улице). Рестораном быстрого обслуживания стал знаменитый роддом имени Грауэрмана на Новом Арбате. «Трамвайная» электростанция на Болотной набережной превратилась в Центр современного искусства.
Существуют даже серийные решения, разработанные для типовых объектов, которых в городе было когда-то много (и они были востребованы), но сейчас они себя не оправдывают. Так, здания АТС советской постройки (а для нынешнего коммуникационного оборудования такие многоэтажки не нужны) конвертируются в районные офисные центры, а типовые кинотеатры, неспособные с одним-двумя отдельно расположенными залами свести бюджет, сносятся целиком (за исключением памятников архитектуры) и превращаются в районные Дома культуры.
И порой действительно становится как-то грустно: ну скажите на милость, почему нельзя было в здании того же Центрального рынка организовать именно рынок, а трамвайные депо использовать если не по прямому назначению, то хотя бы как транспортный музей (с возможностью, кстати, выезда вагонов на трамвайную сеть, чего не будет, увы, в нынешнем Музее транспорта на той же Новорязанской)?
Должны ли мы радоваться, что, например, «круглые» конструктивистские хлебозаводы конструкции инженера Марсакова превращены в культурные центры: мол, не снесли, и на том спасибо? Ведь вещь, которая перестала работать так, как была задумана авторами, — не более чем муляж самой себя. Как самолет на постаменте, который никуда уже не полетит. Как пишущие машинки и магнитофоны в витрине закусочной, которые никто и не подумает включать и использовать.
Пожалуй, радоваться тут и правда нечего. Но и ужасаться — нечему.
Первая аксиома музейного дела: музейная вещь выводится из эксплуатации и не может более использоваться по прямому назначению — этому учат первокурсников соответствующих специальностей. Здания — именно та категория музейных предметов, к которым эта аксиома применима с большими ограничениями. Можно свезти малые архитектурные формы (как советские памятники в «Музеоне») и деревянное зодчество на специально приспособленные площадки. Можно сделать ценное здание мемориальным музеем — как «изба» Виктора Васнецова (ныне филиал Третьяковской галереи).
Но вот проделать такую операцию с крупным зданием, занимающим в центре Москвы целый квартал (как депо, электростанция, Центральные рынок и телеграф), — практически невозможно. Ну, то есть помечтать о том, чтобы в центре города продолжали успешно работать трамвайные депо и электростанции, — хорошо, но нигде в мире (хоть в Лондоне, хоть в Вене) так не получается. Утопия. Итак, к современной эксплуатации крупное историческое здание придется именно приспосабливать.
Если разобраться, страшного или «нетрадиционного» в таких метаморфозах ничего нет. Скажем, возьмем случай главного здания Мосгордумы на Страстном бульваре. До городского парламента там находилась одна из столичных больниц — эту перемену помнят все (и многие по этому поводу изрядно поворчали). Да, но ведь и больницей этот роскошный дворец был не всю свою биографию: построен он был в 1770-х годах как резиденция князей Гагариных, затем побыл Английским клубом и лишь потом стал госпиталем. А сколько городских усадеб московских магнатов стали гимназиями (потом школами) и другими общественными зданиями?
Стало быть, бояться смены функции как таковой не нужно, да и бесполезно. При этом есть одна вещь, которая для города при такой смене абсолютно принципиальна. А именно: приспособление к современному использованию должно расширять доступное для горожан пространство — как это, кстати, произошло с депо и электростанцией. Раньше это были «глухие» кварталы, внутри которых побывать не мог почти никто: пропускной режим. Теперь там можно погулять, что-то посмотреть, перекусить и так далее. А о Провиантских складах (были закрытые военные гаражи, сейчас — Музей Москвы) и Средних торговых рядах (будет новое здание Музеев Московского Кремля) и говорить нечего: позитив как есть.
Ведь бывает и наоборот: скажем, особняк Арсения Морозова на Воздвиженке, в котором еще в 90-е годы проводились общедоступные концерты, стал правительственным Домом приемов и теперь совершенно недоступен даже для экскурсий. То же самое произошло и в Нижнем Новгороде со знаменитым зданием Госбанка на Большой Покровской: когда-то там была обычная сберкасса, и внутри можно было побывать, а сейчас место стало режимным.
Когда открыто — это хорошо, когда закрыто — не очень. Кажется, это единственная действительно важная вещь, которую стоит принимать во внимание, когда думаешь — ворчать или радоваться по поводу очередной реставрации.
Антон Размахнин
