— На свой прошлый юбилей вы провели творческий вечер в Доме музыки, а теперь — целый фестиваль. Стали серьезнее относиться к дате, захотелось с размахом отметить и напомнить о себе?
— То, что будет, — это скорее творческий отчет, нежели демонстрация талантов, так как еще не факт, есть они или нет. Я вообще к юбилеям отношусь несерьезно, и для меня это лишь формальная причина показать друзьям то, что я делаю. В этот раз вообще не представлено мое увлечение рок-музыкой: я перестал ею заниматься года три назад, и мне кажется, особого размаха тоже нет, так как все залы камерные и рекламы по городу и в СМИ нет.
— В рамках фестиваля будут показаны как ваши самые популярные спектакли, так и премьера — «Нью-Йорк. 80-е. Мы!». Расскажете о ней?
— В этом спектакле ничего не придумано. Все, что там происходит и о чем там говорится, — правда, которую видел и описал Михаил Шемякин (который сам участвует в спектакле) и подтверждают все очевидцы событий. А происходит там довольно жесткая, без прикрас, жизнь тех известных легендарных людей, которые были высланы в 1980-е из СССР и жили в Нью-Йорке.
— Среди других спектаклей — «Победа над Солнцем», с успехом принятая во всем мире. Как вам кажется, что купило ей международный успех?
— «Победа над Солнцем» получила так много восторженных откликов в мире, потому что мы ее сделали с уважением к гениальным авторам (имеются в виду футуристы Михаил Матюшин и Алексей Крученых. — «Газета.Ru»). Русский музей предоставил нам все сохранившиеся архивы, и мы их использовали, пропустив сквозь наше сегодняшнее видение. Вообще, наверное, главное — не что сделать, а как. В этом и весь секрет.
— У вас открывается авторская кинопрограмма в Центре документального кино. Вы лично имели отношение к ленте «Free to Rock», в которой речь идет о рок-музыке и ее влиянии на советскую жизнь. Что вы вкладывали в этот фильм, ведь у вас был личный опыт, связанный с предметом исследования фильма?
— Этот документальный фильм — это не только мое детище. Изначально он был задуман и профинансирован американской стороной и представлял собой довольно странную однобокую историю. Уже после начала съемки включиться в работу пригласили меня и режиссера Джима Брауна. И мы по возможности — думаю, процентов на девяносто — изменили фильм и сделали его более похожим на правду.
Этот фильм о том, как рок-музыка повлияла на молодежь в Восточном блоке социалистических стран и, может быть, внесла свою лепту в распад так называемого коммунистического режима.
— Следующая лента посвящена Армении, что тоже является для вас личной историей. Расскажите об идее, процессе съемок.
— Я родился и жил в Москве. И несмотря на то что мама в детстве возила меня в Армению, языка я не знаю и никогда там не жил. В какой-то момент, когда меня с группой «Цветы» здесь совсем задавили запретами, я даже попробовал работать от Армянской ССР. Но и там, после того как я организовал рок-фестиваль на ереванском велотреке в 1981 году (о нем написали журналы Time и Stern), меня признали антисоветчиком и выгнали из республики. С тех пор я там почти не бывал.
И вдруг не так давно мой друг Рубен Варданян предложил мне с сыном попутешествовать по всей Армении и Карабаху на машине. Мы проехали более 2 тыс. км и сняли фильм о людях, о природе, о древних храмах. Специально для этого фильма я взял интервью у Католикоса Гарегина II, а Чулпан Хаматова записала закадровый текст.
В результате получился фильм в стиле National Geographic, с поэзией Мандельштама, с красивой армянской музыкой и экскурсами в историю.
Мне, конечно, эта тема близка, и надеюсь, будет интересна многим.
— В программе фестиваля еще один исключительный фильм — последнее интервью художника Эрнста Неизвестного. Чего ждать от этой картины?
— Я дружил с Эрнстом и безмерно уважаю его как человека и личность поразительной кристальной честности и возвышенной силы духа. Фильм «Разговор с Неизвестным», собственно, и состоит из моего разговора с Эрнстом Неизвестным у него дома под Нью-Йорком. Про этого удивительного человека снято много очень серьезных фильмов, рассказывающих о его жизни и ее самых главных исторических эпизодах. В моем фильме Эрнст абсолютно домашний, и мы просто разговариваем с ним об искусстве и о жизни. Думаю, зрителю редко выпадает возможность увидеть его таким, как в этом фильме.
— В Российской академии художеств открывается выставка «Откровенно / Inside Out». Что мы увидим на ней?
— Последние 15 лет я серьезно занимаюсь живописью. Честно говоря, не осмеливался показывать свои работы раньше, потому что у меня не было ощущения, что я нашел ту красоту, выразительность и своеобразие, которые чувствовал и стремился постичь. За это время я прошел несколько стадий, и в последние два-три года мне вдруг показалось, что стало что-то получаться. Не знаю, так ли это в действительности, это решат искусствоведы и профессиональные художники. Которые, надеюсь, придут на Пречистенку и увидят более шестидесяти моих работ живописи и графики, которые я собираюсь там показать.
— Я знаю, что вы планировали еще и совместную выставку с Бобом Диланом…
— С Диланом мы планировали выставку уже в этом году, но по не зависящим от нас обстоятельствам она не получилась. Думаю, в следующем сложится.
— Ваша новая симфония «Centuria S — Quark» была недавно записана Лондонским симфоническим оркестром на знаменитой студии Abbey Road. Почему человек, прославившийся как рок-музыкант, перешел к симфонической музыке?
— В середине 1990-х я попробовал писать небольшие симфонические пьесы, так сложилась восьмичастная сюита «Осень в Петербурге». Услышав свою сюиту в разных исполнениях, я подумал, что музыкальные образы, которые у меня там получились, в чем-то выразительные, но все-таки больше подходят к какому-то неснятому фильму.
А мне хотелось сказать в этой музыке что-то, что не подойдет ни к какому фильму.
Вот тогда я и задумался о большой симфонической форме. Около двух лет у меня ушло на написание музыкального материала, а с аранжировкой мне помог Александр Слизунов, который начинал со мной в «Цветах», а в последние годы стал музыкальным руководителем нашего театра. Я был шокирован, когда Лондонский симфонический оркестр вдруг отобрал мою музыку и впоследствии записал ее на этой студии.
— В последние годы у вас появились песни, навеянные событиями на Украине («Пир во время чумы»). Что думаете сейчас о происходящем?
— Я в жизни далек от политики и стараюсь к ней не приближаться. И в этих песнях мое отношение скорее не политическое, а человеческое. Когда все это началось, я был абсолютно шокирован тем, что там происходит, и эти песни просто отражают мои мысли и настроение, связанные с этим мракобесием.
— Вы хорошо знакомы с таким явлением, как государственная цензура, ранее вы в нашем разговоре упоминали о том, что вам и вашей группе чинились препятствия. Много ли, по вашему мнению, отличий нынешнего положения дел от 1970-х, когда ваше творчество было под запретом?
— Я сталкивался с цензурой и в СССР, и в США, и думаю, как ни странно это будет некоторым слышать, то, что сейчас называют политической цензурой в России, скорее ближе к американской «свободе слова» по сравнению с тем, что было в советские времена.
— При системно жесткой цензуре в СССР существовали и творили Тарковский и Параджанов, Высоцкий и Галич, Шостакович и Шнитке, Вознесенский, Евтушенко. Вы думаете, это из-за сегодняшней цензуры в России не появляются такие личности и таланты?
— Мне кажется, причина в чем-то другом. Реальная цензура, которую надо действительно бояться, — это самоцензура, которая рождается из страха самих людей за свое благополучие. Она часто бывает еще жестче и циничнее, чем государственная.
— Как вы относитесь к обсуждаемому в последние дни выступлению Константина Райкина на тему сегодняшней цензуры?
— Все, что сказал Райкин, конечно, правда. Хотя в подобной критике я вижу определенную дипломатическую недосказанность, а где-то даже наивность.
К примеру, наивно думать, что какая угодно власть будет терпеть, да еще и оплачивать зеркало, показывающее ее уродливое лицо.
И все же я думаю, что подобная публичная критика на форуме Союза театральных деятелей так или иначе осаждает беспредел, который происходит. Кроме того, мне было не очень понятно, о какой цензуре идет речь — о государственной, идеологической цензуре или о насаждаемой Министерством культуры? Если речь идет о культуре, то эта критика выглядит довольно странно, ведь все «посвященные» понимают, что происходит.
Если в советские времена в культуре была цензура от идеологии, то сейчас она скорее от безграмотности, глупости и плохого вкуса. И конечно, желания выслужиться и не потерять кресло.
Почему вдруг чиновникам дарят такую властьи они принимают решения по серьезным вопросам и распределяют бюджет по своему усмотрению? Я в этом смысле пессимист. У нас, как известно, всегда процветают только бездари и чиновники. Мне в жизни не привито почтение к должностям. Я чувствую почтение только к достойным людям, а среди сегодняшних чиновников они, к сожалению, редко встречаются.
— Что думаете о современной музыке, кого не переносите, а кого и на «Евровидение» бы отправили?
— Я никогда не видел «Евровидения» и не очень понимаю этот жанр. Но если говорить не о фальшивой одноклеточной попсе, то, конечно, есть у нас музыканты, к которым я отношусь с уважением. Это Дима Ревякин, Саша Васильев, Василий Вакуленко (Баста) и другие достойные ребята. Меня больше в песенном жанре впечатляет даже не музыка, а поэзия и честность, что действительно редкость в нашей жизни.
Екатерина Копалкина
