Эти события объединяет единственное — фамилия Пиранделло. В первом случае — это автор пьесы. Во втором — кличка осла. В «Мастерскую Петра Фоменко» вернулся после двухгодичного перерыва спектакль Евгения Каменьковича «Гиганты горы». А режиссер Анатолий Васильев показал на Артдокфесте только что снятый неигровой фильм «Осел».
Каменькович — режиссер отважный. Любит ставить прозу, выбирает особо трудную, казалось бы, не сценичную. На этот раз выбрал драматургию — воздушную, оборванную, финальную пьесу Пиранделло. Рассказать, о чем она, — значит почти опошлить ее зыбкую поэзию: сюжет колеблется клоками тумана, мерцает складками магического плаща, висит между сценой и облаками. Спектакль вернулся во времена, внутри которых укрепилась потребность нормативности во всем, в том числе и в искусстве. Но «Гиганты горы» открыто и намеренно ненормативны.
Вымысел или грубая реальность, добровольные иллюзии или умышленная театральность, чем и зачем жить? — эти вопросы решаются на вилле «Отчаяние», где обосновались герои спектакля. Кому-то покажется, что высокая отвлеченность Пиранделло на фоне сегодняшних реалий «театрального дела» выглядит неприкаянной, сиротской, наивной. Но контекст времени неумолимо внедряет в символистскую сказку свои значения: вилла «Отчаяние» — все меньше образ, все больше — место прописки. Пиранделло хотел поразмышлять о природе артистизма как такового, о том, на какое место художника теснит реальность, наконец, о том, что, по слову Мандельштама, «за беззаконные восторги лихая плата стережет». И Каменькович вслед за мрачным итальянским классиком создает, может быть, самое свободное, самое не привязанное к злобе дня свое сочинение, «одетое» сценографом Марией Митрофановой поистине волшебно.
Зеркала и ветер, лонжи и ходули, полеты и пробеги — спектакль красив стилизованной под декаданс исчезающей красотой. Постановщик отрывает персонажей пьесы от понятного и логичного, дает волю и права воображению, конструирует пространство иррациональной свободы. И артисты отзываются ему чутко: серьезные актерские работы Полины Агуреевой (Графини) и Федора Малышева (Мага Котроне) поддержаны и оттенены стройным актерским ансамблем.
В этом спектакле дело не в перипетиях сюжета — затворничество, вторжение, попытка спектакля. Дело в той нелинейности, «неправильности», театральной нерасчетливости, которой давно нет места в репертуаре большинства театров, но которая естественна и нужна именно в афише «Мастерской Петра Фоменко». Каменькович не первый год занят проблемой расширения — языка, возможностей, самой сути сценического высказывания. Он знает цену сложному — тому, что на самом деле не имеет цены. Здесь, неожиданно следуя за образностью Феллини, он работает для тех, кто способен принимать сценический текст как музыку.
В недавнем письме-отказе от номинации на «Золотую маску» Васильев иронично написал: «Наконец-то скандал!» — с полным пониманием того, что без скандалов сегодняшняя культурная жизнь не существует. Мы на каждом шагу имеем дело со скандалами в социуме. «Осел» — тихий скандал в сфере эстетики. Вызывающим образом не считающийся с законами кино, лишенный сюжета, возмутительно замедленный фильм, чей жанр определен как аллегория — визуальная мистификация длиной в три часа. Снято в Италии, а осел в Италии больше, чем осел. Впрочем, не только в Италии: у хеттов, эллинов, в Библии. Автор фильма вгляделся в осла, как никогда, подробно: в культовую природу, жертвенность, упрямство, смирение и небесность, глупость и глубокомыслие. Осел протагонист, философ. Васильев всерьез (хоть и не без усмешки) занят созданием ослиной мифологии.
В восьми новеллах, из которых сложен фильм, осел то и дело оказывается более человечным, чем распорядитель его шкуры, жизни и смерти — человек.
Васильев не удручает себя даже ленивой попыткой занимательности. «На жизни важные явленья смотреть необходимо стоя» — и мы долго смотрим на крупные планы ослиной морды в стойле, а вдалеке, словно бы картина сепией, — осел целиком на фоне деревьев. Фразы его внутреннего монолога проплывают титрами на экране, воплощаются словами то Пиранделло, то Эсхила, то Апулея, то Хайнера Мюллера. Осел не чужд пафоса. Его внутренний голос стремится осмыслить происходящее.
Вторая новелла «Вакх» уводит на итальянский виноградник: на земле сидит толстоватый подросток в съезжающем на глаза цветочном венке и громко, с усилием, почти по слогам, читает некий рецепт. Судя по количеству ингредиентов и манипуляций с ними — собственно, рецепт бытия. А осел, которого он держит на веревке, тем временем объедает виноградник.
В новелле «Медея» мужик в джинсах и мятой рубахе с курчавой, как на амфорах, бородой ведет на поводу ослицу. Ведет долго, по пыльной дороге, временами давая ей немного корма из ведра. Ослица идет покорно, твердя про себя:«Я твоя сука. Твоя потаскуха. Ступенька на лестнице твоей славы». Доходят до заброшенной каменоломни. На экране вспыхивает надпись: «Это был Коринф». Здесь колхидянин снимает с Медеи сбрую, без нее она кажется неожиданно грациозной. Тем временем железные ворота закрывают, бульдозер подтаскивает к ним тяжелые камни: вход закрыт. Аллегория тупика, загона, бессмысленного кругового движения — в жаре, пыли, пустоте.
В четвертой новелле, названной «Палио», камера наблюдает за тем, как разворачиваются где-то в глубинке Италии гонки на ослах. Погонщики, зрители, шум. Толчея то радостная, то тягостная, в которой смешаны быт и абсурд.
Но вот экранная надпись предупреждает: «сменим комедийные башмаки на котурны». По улицам старого итальянского городка трусит осел в синей попоне, Марко Великий. Затем он окажется внизу, на «сцене» маленького амфитеатра: серая шкура, серые камни. Не выбраться. Один из самых страшных моментов фильма то, как осла выводят из амфитеатра, с усилием толкают вниз по ступенькам. А на экране перед этим вспыхивает: «Ступенек вниз боюсь».
...Последний эпизод «Исход»: поле, дерево, пласты перекопанной земли. На экране строки «Страшного рая» — стихотворения Тонино Гуэрры. «Но, если там иль вовсе нет животных или заметен недостаток в них, и если птицы, покидая воздух, не ввысь возносятся, а упадают вниз, и если там не водятся — о ужас! — ослы иль не водится осел». Страшный рай — это сумерки и одиночество.
«Осел» показан вне конкурса: Васильев давно не конкурирует. Он сам себе закон и выбор. Так к чему эта невозможная, непереносимая медлительность, эта мучительная подробность и неспешность взгляда, эта визуальная медитация? Когда сидишь в зале, самое активное чувство поначалу — раздражение. Потом начинаешь с интересом, но не без мучений следить за происходящим. Но оказывается: когда ты покидаешь зал, фильм не покидает тебя. И мальчик в венке, и тычущийся в серые камни осел Марко, и Медея, исступленно нарезающая круги по каменоломне, не уходят из памяти. А это означает, что знаменитый театральный изгнанник создал еще одно магическое заклинание.
Марина Токарева
