Жить с пьющим человеком – это тяжкий крест. Так мне и говорят те, кто знает ситуацию: терпи и неси свой крест, не ропща. Я живу с братом, он работяга, днюет и ночует в гараже, чинит машины, но у него старинная русская болезнь – запои. Они длятся по месяцу и более. В это время брат полностью выпадает из жизни. Выпивает он литр водки в сутки. При этом сам – инвалид, у него сахарный диабет. Но одно другому не мешает. Бывает так, что брат допивается до реанимации. Несколько раз он меня серьезно пугал. Падал в кому, и картинка была такая, что вот она, смерть молодого идиота. Глаза белые, бессмысленные, лицо каменеющее и пена, сочащаяся изо рта. Все это похоже на приступ эпилепсии, так мне потом объяснили. Но ставить такой диагноз – значит лишить брата водительских прав. А это его работа. Вот и пребывает он в стадии (пока что) диабетика. А меня, конечно, подмывает устроить брату серьезное лечение. Но сделать это практически невозможно. Он упрямый и, к тому же, на почве хронического алкоголизма, мнительный.
Кадр из кинофильма "Брат" (в главной роли Сергей Бодров).
Во мне брат мой видит исключительно врага и обузу. Притом, что единица я вполне самостоятельная, не инвалид и себя вполне сам обеспечиваю и обслуживаю. Чего не скажу о том, кто меня обвиняет во всех тяжких грехах. Я тяну на себе его запои – это уже подвиг. Что такое пьющий человек? Это очень большая проблема для окружающих. Хотя бы психологически.
Мое неслабое здоровье давно уже трещит по швам. Мелочность, постоянные упреки, цепляния и прочее. Человека можно извести одними придирками. Брат это умеет. Причем, лучше у него это получается, когда он не пьет. Он пилит. Постоянно и неустанно. Разъехаться у нас возможности нет. И порабощение идет лишь с одной стороны – с его. По всем фронтам: и моральному, и материальному. У брата нет списка моих добродетелей, у него лишь список его претензий. И все потому, что брат патологически жаден.
Это наследственное – по линии его отца.
Жадность его отцовской родни – притча во языцах. И брат спит и видит, как бы обложить меня очередным оброком. Всю коммуналку оплачиваю я. Мало. По каким-то хитрым расчетам, против прежнего, когда я делал это безо всякого его участия, еще при живой матери, моя сумма выросла втрое, а его свелась к нулю. Мое жизненное пространство на общей территории сузилось до четверти. Я понимаю, что кроме алчности других причин для такой метаморфозы нет. То, что я утеснен, греет ему душу. Или что там у него.
Ведь он – работяга, а я только и делаю, что сижу за компьютером. То, что мой компьютер – как его гараж, ему не понять. Потому что гараж – место, где люди работают, а компьютер – это лишь игрушка.
То есть мы две разные планеты, и с позиции брата я – москвич, то есть бездельник, живущий на всем готовом. Такая вывернутая наизнанку логика очень устраивает моего братца. На мне все домашние дела, а в частном доме их навалом, я исправно обслуживаю его во время долгих запоев, а это как обслуживать лежачего больного, который капризен и вечно на всех зол, но он считает себя столпом мироздания, рулевым, без которого корабль просто бы не плыл.
Не передать, как меня это бесит. Спорить я устал.
Это как об стенку горох. Потому что это уже затянувшаяся война мировоззрений. И библейская истина, что нет больших врагов, чем близкие наши, для меня не просто слова, а правда жизни, которую я выстрадал. Я забыл сказать самое главное. Я действительно лет восемнадцать жил в Москве, работал журналистом в центральных изданиях, при этом мотался по съемным углам, а на родину вернулся по просьбе матери.
Тот же брат подбил ее переехать жить на Кубань. Этот переезд оказался жуткой авантюрой, на которой было потеряно много средств и нервов. Моего вклада в это дело (не считая накрывшейся медным тазом московской перспективы) брат не признает. Своей вины в этой кубанской эпопее тем более. А в результате он насмерть поругался с нашим третьим братом, живущим на Кубани. У матери после этих мытарств обнаружили рак, почти два года она умирала на моих руках. Брат пальцем о палец не ударил, чтоб поучаствовать в облегчении ее страданий.
Рак прямой кишки – это в смысле ухода не самое приятное зрелище.
Для жутко брезгливого брата это сидение возле было бы непереносимо. Поэтому он даже в комнату умирающей не входил. Но все время качал права. Когда мама умерла, брат был в очередном запое. От людей, которые шли попрощаться, он прятался в гараже. Потом попросил меня вызвать наркологию, куда его еще и брать не хотели. Мы с его другом еле уговорили врачей. Там брат отсиживался ровно столько, чтобы закончились похороны.
Хоронил мать я один (а нас у нее трое сыновей). Это были мои первые похороны, и не передать, что я пережил. До этого я полтора года уже не курил и года три не пил ничего спиртного. Тут я сразу и выпил, и закурил. А брат теперь обвиняет меня, что я настолько эгоистичен и так плохо следил за матерью, что чуть ли не стал причиной ее смерти. Дом, в котором мы живем, вроде как дом матери.
Когда уезжали на Кубань, продали ее квартиру там купили хату, ее потом тоже продали, брату на Кубани не понравилось, вернулись, тут брат нашел избушку, чтоб подешевле (ему нужны были деньги на свой бизнес), а теперь он считает, что этот дом его. Ведь он его купил. Не знаю, это алкоголизм так выполоскал чувство нравственности из него или это натура такая… Но это и есть мой крест.
Все, что я имею от брата, которого регулярно спасаю и чьи оброки тащу, угол в доме. Правда, я его сделал уютным, и брат даже этому завидует. И любимое его обвинение – что я сосу из него кровь, потому что все сосут из него кровь, сижу у него на шее (?) и витаю в своих облаках, а по земле ходить не умею. Потому что москвич. Все это похоже на театр абсурда, это совершенно кафкианская тема. Как я при этом слежу, чтоб дом не зарос тиной, чтоб не отключили свет, газ, воду, чтоб соседи не знали про его запои и наши дрязги, работаю на местном телевидении, много пишу (более пяти тысяч стихотворений лежат без надежды быть опубликованными полностью), все это в логику нашего сосуществования не вписывается.
Ведь если взять это в расчет – рухнет вся система мировоззрения моего брата. И он уже не будет в ней стержнем. Он будет лишь существом, спекулирующим своими амбициями и паразитирующем на моем терпении и все-таки родственном, то есть сострадательном, к нему отношении. А это урон гордыни.
Теперь вот я лишился работы, так как из-за недобросовестности наследников учредителя нашей телекомпании, который умер, городские новости больше не выходят в эфир, а весь коллектив без выплат за полгода (еще одна гримаса судьбы и ноша на мои плечи) отправлен на биржу труда… но это такие мелочи по сравнению с тем каторжным трудом по поглощению водки и услаждению себя самого своей значимостью, который несет на своих сиротских плечах мой бедный, бедный брат.
Который меня за все это, видимо, и ненавидит. И никогда не поймет. Потому что я к жизни отношусь философски, а брат – потребительски. И если мне никто ничего не должен, то ему должны все и всё. И самое страшное в том, что сейчас время таких, как мой брат. Самовлюбленных, прагматичных и беспринципных экспонатов паноптикума эпохи стяжательства. Стало быть, выхода для меня из этого социального тупика нет. А брат – лишь яркая и понятная иллюстрация кривого зазеркалья, где наша родина нащупывает свой новый и, видимо, как всегда, особый путь в светлое завтра. Где лично я жить бы не хотел. Устал очень.
2015
