9 сентября 1999 года. Взрыв жилого дома на улице Гурьянова.
Мы привыкли вспоминать о громких терактах только на круглую дату.
Сегодня не очередная дата. Даже месяц не тот. Информационного повода тоже нет.
Почему же мы взялись за эту забытую тему? Все просто. Некоторое время назад в редакции «МК» раздался телефонный звонок:
— Люди помнят «Норд-Ост», Беслан, а о первом теракте на Гурьянова забыли. Как будто нас и не было вовсе. А ведь остались люди, которые до сих пор не могут похоронить своих близких, погибших в той трагедии. Хотя прошло 11 лет! 90 с лишним останков лежит в спецхранилище, а на проведение экспертизы ДНК у государства нет денег...
Женщина на том конце провода не представилась. Молча повесила трубку.
Она привыкла, что на ее слова давно не обращают внимания.
С ее стороны это был крик отчаяния. Крик, как ей казалось, в пустоту.
Мы разыскали тех самых людей, которым после взрыва на Гурьянова так и не удалось похоронить своих близких. И которые спустя 11 лет согласились рассказать то, о чем молчали долгие годы.
Людмила Кнутова: «Государство не оплатило ДНК»
Могила
«Пропал без вести» — короткий росчерк в свидетельстве о смерти.
— Одиннадцать лет прошло... Никому мы не были нужны ни тогда, ни тем более сейчас, — вздыхает мать погибшего Сергея Людмила Кнутова. — Несколько лет я ходила по разным инстанциям. Молила помочь разыскать хотя бы останки погибшего ребенка. А в ответ слышала: «Как вы нам надоели! Мы не резиновые, сколько можно вам помогать...»
События сентября 1999 года понемногу стираются из памяти москвичей. Как неинтересное произведение из школьной программы: прочитали и забыли.
Помнят о том дне лишь те, у кого теракт забрал близких. Помнят все, до малейших деталей.
Не забыть им, как в течение двух недель снесли взорванный дом. И так же быстро очистили место трагедии вместе с останками погибших.
— Людей еще не успели похоронить, как на месте взрыва вырыли котлован, заложили камень для строительства нового объекта. А ведь в той горе мусора, что осталась после взрыва, люди находили клочки одежды, фотографии, документы, даже останки...
На 40 дней семьи погибших собрались на месте трагедии.
— Думали положить цветочки. А класть оказалось некуда. Место трагедии огородили высоким забором, выставили охрану. На Новый год мы установили там елку, зажгли свечи, положили рядом цветы. Несколько дней простояла наша елочка. А потом ее кто-то убрал.
На годовщину теракта стройка новых многоэтажных башен была в полном разгаре.
— А ведь мы слезно умоляли разбить там сквер, чтобы люди могли в любое время прийти туда, помянуть погибших. Наши просьбы не услышали. Установили лишь стелу, за которой сегодня никто не ухаживает. Осенью там грязь непролазная. Неподалеку выстроили часовенку, которая работает только по праздникам.
Вот уже 10 лет, как Людмила Николаевна не приходит на место трагедии. Не общается она ни с кем из бывших соседей по взорванному дому № 19. Общее горе вдребезги разбило многолетнюю дружбу бывших работников АЗЛК, которые жили в доме по Гурьянова.
Никто из бывших соседей не откликнулся на мою беду. Не помогли рублем и коллеги по институту, в котором я проработала четверть века. Государство тоже отвернулось от нас — за ДНК мне пришлось платить самой. На опознание останков погибших денег практически не выделили. В итоге больше 10 человек из нашего взорванного дома по сей день числятся пропавшими без вести. На ДНК мне помогли собрать нужную сумму друзья погибшего сына. Я оплатила молекулярную экспертизу останков. Но она не принесла результатов. Сережу я не нашла.
В ночь взрыва Кнутова своими глазами видела тело своего сына. Потому быстро начала готовиться к похоронам: купила костюм, заказала гроб. А когда явилась в морг — тела Сергея там не оказалось. Позже женщина неоднократно пересматривала видеосъемку МЧС с места трагедии. Среди тел погибших, заснятых на камеру, снова опознала сына. Но ее переубедили: мол, мать, обозналась ты, не он это... Но разве мать могла не узнать собственного ребенка?
Сейчас Людмила Кнутова — инвалид. Через суды выбила себе пенсию по утере кормильца. Просила возместить моральный ущерб. Но судья отказал: «Нет таких законов! Вы — не пострадавшая!». Зато ее подруга по несчастью Тамара Горбылева не сдалась — отсудила миллион рублей за моральный ущерб. Данную сумму взыскали с террористов, которых осудили пожизненно.
Но в чем-то Людмиле Кнутовой все-таки повезло. Она получила квартиру. Правда, самую плохонькую из предложенных. Пока она искала сына, приличное жилье разобрали. Капитальный ремонт обошелся женщине в кругленькую сумму. Мебель от государства она тоже получить не успела.
— Многие из тех, кто осенью 1999 года потерял своих детей, стали инвалидами и вскоре скончались. Но никто об этом не говорит, не пишет. В годовщину теракта журналисты показывают минутный сюжет с места трагедии — и все. Знаете, мне уже тоже ничего не надо. Я устала...
Разговор с Людмилой Кнутовой состоялся у меня по телефону. От встречи она категорически отказалась.
— Все равно ведь ничего не изменишь... — попрощалась женщина.
Тамара Горбылева: «Я выплакала глаза и ослепла»
— Накануне теракта мне приснилась покойная мама: «Доченька, ты мне телеграмму прислала, что ко мне гости приедут, а имена их не назвала...» — Тамара Горбылева закрывает лицо руками. — Вот и не верь после этого вещим снам. Теракт забрал у меня дочь Юлю, зятя и
О взрыве дома на Гурьянова Тамара Дмитриевна узнала из вечернего выпуска новостей.
— Я выбежала на улицу, поймала такси и завыла. Даже адрес водителю не смогла продиктовать. Шофер включил радио. Посыпались бесконечные сообщения о теракте. Таксист все понял, молча кивнул головой. Очнулась я, когда машина остановилась недалеко от взорванного дома.
«Это ад!» — кричала Горбунова, увидев разрушенный дом. На тот момент женщина еще не представляла, что настоящий ад для нее только начинается.
— Это был первый крупный теракт в Москве, и мы растерялись. Не знали, что делать, где искать тела близких. Не было ни списков погибших, никто не оказывал нам помощи. Мне выдали лишь бумажку с адресами шести моргов: «Ищите». Я даже не знала — погибли мои дети или выжили... И вот тогда я узнала, что такое ад! За неделю я обошла все столичные морги. Эти горы трупов мне вряд ли удастся забыть! Своих я не нашла. Тогда меня отправили в Лианозовское хранилище, куда поступают бесхозные трупы. Страшное место. Вокруг здания сновали крысы размером с кошку. На пороге меня встретил хмельной мужчина: «Бутылку привезла?..» Я ему: «Миленький, вот тебе 500 рублей — на 5 бутылок хватит, только отыщи моих деток — мальчика 4 лет, дочку и зятя». Мы спустились глубоко под землю, в помещение, куда, по всей видимости, свозили вновь прибывшие трупы. Сколько я там провела времени — не знаю. Помню, только шептала: «Не они, не они...» И в какой-то момент сопровождающий положил свою руку на мое плечо: «Радуйтесь, значит, они живы!» Я в слезы: «Нет, миленький, сердце подсказывает, что погибли». Мы прошли в другой зал. Мужчина одну за другой открывал камеры, где хранились тела умерших, вскрывал черные мешки... Боже, сколько покойников промелькнуло перед моими глазами! Но своих детей я не нашла.
На следующий день Горбылева решила еще раз обойти морги. Вдруг в суматохе не разглядела свою погибшую дочь, вдруг ошиблась?..
— Каждое утро я собиралась в морг, как на работу. Помню, в некоторых моргах мне приходилась буквально разгребать тела, которые были свалены на полу в одну кучу. Я смотрела на покойников и молилась: «Господи, помоги мне найти деточек». Через девять дней я опознала Юлю. И мне стало легче. Думала, вот похороню дочку и продолжу поиски.
На следующий день после похорон дочери Тамаре Дмитриевне позвонили знакомые: «Ваш внук жив! По телевизору показывали, как его МЧСники спускали».
— Они ошиблись. Спасли не Тему, а Диму Агеева, мальчика из соседнего подъезда. Через какое-то время вновь получаю весточку: «Вашего внука видели, как он в метро побирается». И снова появилась надежда: вдруг и впрямь жив? Тогда я обратилась на телевидение в программу «Ищу тебя», показала фотографию Темочки. Откликнулась женщина, которая якобы видела мальчика в Склифе. Я ринулась туда, но детского отделения у них вообще не оказалось. Позже в программу стали поступать звонки от разных людей, которые утверждали, что мальчик жив. Один мужчина сказал, что видел, как Темочку посадили в машину и куда-то увезли, другой утверждал, что видел ребенка в приемнике-распределителе, третий говорил, что мой внук стоит на вокзале с табличкой «Хочу есть». И я продолжила поиски внука уже среди живых... Искала долго, пока случайно не познакомилась с цыганом. Он глянул на мою руку и сказал: «Тамара Дмитриевна, не ищите мальчика. Ваши близкие погибли все...» Вернулась домой после этого разговора — и меня разбил инсульт.
Беда не приходит одна. Больше полугода Тамара Дмитриевна не могла прийти в себя. Ее как могли поддерживали муж и сын, инвалид с детства.
— Я не могла спать, не могла есть. Рыдала день и ночь. Носовые платки не помогали. Резала на кусочки махровое полотенце, промокала глаза, а потом выжимала мокрые насквозь «махрушки». И однажды утром я проснулась... слепая. В медицине есть термин — выплакать глаза. Вот я их и выплакала. Сейчас левый глаз совсем не видит, правый — процентов на 10. Когда меня после трагедии увидела сестра, она оцепенела: «Тамусенька, ты вся белая». Оказывается, я полностью поседела. Но зеркала в квартире были завешены — я даже не увидела, насколько изменилась...
Уже ослепшая Тамара Дмитриевна все равно не теряла надежды найти если не тела, то хотя бы останки внука и зятя. Она знала, что в Лианозовском хранилище находятся 95 останков погибших с того теракта.
— Результаты бесплатной экспертизы ДНК оказались для меня неутешительными. И мне предложили провести повторную процедуру, более тщательную, правда, за свой счет. Как мне пояснили, государство не выделило деньги на сложную клеточную экспертизу, которая дает более точные результаты. У меня на сберкнижке лежало 25 тысяч рублей. Но этой суммы оказалось недостаточно. Помню, судмедэксперт взглянул на меня и сказал: «Вы снимите свою норковую шубу и сделайте ДНК. Еще и на памятник останется...»
По слухам, до сих пор в Лианозовском спецхранилище лежат те самые 95 останков погибших.
Почему люди потеряли своих близких — у Тамары Горбылевой по этому поводу своя версия:
— Я разговаривала со следователем, который вел дело. Он сказал, что, когда приехал на место взрыва в 6 утра, ни одно тело не было пронумеровано. Всех вывозили в мешках. В
На Кунцевском кладбище Тамара Горбылева установила небольшой памятник дочери, внуку и зятю. Рядом покоится ее супруг, скончавшийся семь лет назад.
— Знаете, я ведь до сих пор не могу смириться с мыслью, что Темочка погиб. Я его часто вижу во сне. А по поверью, только живые люди могут часто сниться...
Анна Пахомова: «Папу хоронили символически. Так поступили многие»
Анна Пахомова — частая героиня телевизионных роликов. На очередную годовщину теракта именно ей звонят журналисты, и она никогда не отказывается давать интервью.
— Говорить просят немного — как все случилось и кто у меня погиб, — начала Анна. — Но почему-то никогда не спрашивают, что мне пришлось пережить, пока я искала своих погибших родителей. Маму я нашла быстро. А вот отец до сих пор числится пропавшим без вести. Это сейчас люди знают, как себя вести после теракта. Все отработано. А тогда мы были предоставлены сами себе. В то время, пока мы сами искали тела родных по моргам, наши соседи, которым посчастливилось выжить, выбирали себе новые квартиры и устраивали митинги.
Первый шок Анна испытала, когда поняла, что ее отца не оказалось ни среди мертвых, ни среди живых. Человек просто пропал.
— Я до сих пор не могу понять: как он мог исчезнуть? Мы с мужем писали в управу, префектуру, мэрию. Долго ждали результатов экспертизы ДНК. Дело в том, что государство только спустя год после трагедии выделило незначительные деньги на эту процедуру. Зато результаты экспертизы пришли неожиданно быстро — через две недели, хотя обычно на это уходит не менее полутора месяцев. Останков моего отца не обнаружили. Но я думаю, это была отписка. Экспертизу ДНК проводили спустя рукава, если вообще проводили. Результаты часто не совпадали с действительностью. Некоторые документы с липовыми постановлениями экспертизы даже изымали. Тогда мы обратились в прокуратуру. Но там мне снова показали бумажку с химическими формулами ДНК. И краткий вывод: «Не найдено».
Пять лет Анна искала останки отца. В итоге...
— Папу хоронили символически. Так поступили многие, у кого близкие «пропали без вести». Плотник сколотил маленький ящичек, куда мы положили вещи отца и ключи от взорванной квартиры. Я до сих пор не могу получить свидетельство о смерти отца. Есть только справка из милиции: «Пропал без вести 9 сентября 1999 года». Формулировок «пропал без вести во время теракта» тогда не принимали.
Также Анну по сей день мучает вопрос: почему пострадавшими признаны только те, кто лишился имущества? Те, кто потерял в теракте родных, в списках не значатся...
— После случившегося я оказалась в клинике неврозов. Муж тогда обратился в префектуру, попросил выделить мне средства на лечение. Ему ответили: «Ваша жена не является пострадавшей, ей не может быть оказано бесплатное стационарное лечение». За потерю родительской квартиры мне выдали 1000 долларов и 70 тысяч рублей. И тогда нам пришлось пойти на обман. Когда выдавали ордера, мой муж пошел в управу, сказал, что мы Руновы — это фамилия моих родителей. Нам выдали ордер на крошечную квартирку. Сотрудники управы понимали, что мы обманываем, но промолчали.
Анна уже давно потеряла связь со всеми бывшими жильцами взорванного дома.
— Практически все, кто похоронил родных, умерли от горя. Так, Татьяна Рожкова после смерти дочери, зятя и внука протянула всего полтора года. И таких примеров масса. Люди умирали от тоски и одиночества. Зато живут и здравствуют те, кому посчастливилось выжить и переехать в новые квартиры. Они до сих пор благодарят правительство за жилье с просторными кухнями, за бесплатную мебель и технику. Не забыть мне выступление на митинге одного дедушки: «Если бы не взрыв, я бы не встретил старость в хорошей квартире с роскошной мебелью...»
Анна — одна из немногих, кто каждый год возвращается на место трагедии.
— Туда приходят только те, кто потерял близких в теракте. С каждым годом нас становится все меньше. А те, кто получил квартиры и живет счастливо, — не возвращаются на проклятое место. Еще меня часто спрашивают, известно ли мне, как живут люди в домах, построенных на месте взрыва. Да нормально живут. Возможно, когда мы приезжаем туда 9 сентября и зажигаем свечи, то это им немного мешает... А может, кто-то из них и сочувствует нам. Но понять нас не может никто. Раньше и я не понимала, как можно кричать от горя. Теперь я понимаю больше — потому что знаю, как от горя отключаются мозги и все сознание...
Из всех людей, которые потеряли близких в теракте на Гурьянова, только одна женщина не стала искать своих близких. У нее при взрыве погибли 5 человек — мать, дочь с мужем и двое детей. Она не нашла никого. После случившегося с головой ушла в религию. Сегодня преподает в православной школе в Печатниках. И по поводу пропавших без вести высказалась только однажды: «Останки не самое главное. Главное, что родные попали к Создателю нашему. Им сейчас хорошо». Каждый год 9 сентября она приходит на службу в маленькую часовенку, установленную напротив места трагедии. От общения с журналистами она категорически отказывается.
P.S. Мы связались с одним из сотрудников морга № 4 при Бюро судмедэкспертизы РФ и попросили прокомментировать данную ситуацию: «Зачастую узнать, кому принадлежит та или иная конечность, невозможно — после сильного воздействия огня, воды и прочих катаклизмов ДНК не сохраняется. Сегодня число поступающих в морги, которых нереально идентифицировать ни при каких обстоятельствах, по Москве составляет порядка 15 процентов».
материал: Ирина Боброва
