За время самоизоляции Константин Райкин записал моноспектакль по пушкинским стихам, проводил онлайн-репетиции и читки с актерами. Способен ли российский театр адаптироваться к новым обстоятельствам? По просьбе «Огонька» худрук «Сатирикона» поделился своими соображениями.
— Это уже журналистский штамп — начинать разговор с пандемии. Но я попросил бы вас взглянуть на ситуацию с иной стороны: оказалась ли культура — мировая в целом и российская в частности — способной противостоять новым вызовам? Для творческого созидания карантин был скорее удачным опытом или неудачным, по-вашему?
— Конечно, должно еще какое-то время пройти, чтобы объективная картина отстоялась. А пока много противоречивых мыслей возникает. С одной стороны, как говорят, нет худа без добра. Особенно для творческого человека. Для Пушкина, например, схожие обстоятельства — холерный карантин — обернулись самым результативным творческим подъемом, Болдинской осенью (1830).
Не говоря о том, что вся его жизнь была похожа на карантин, поскольку он все время был под наблюдением властей. Но при всех внешних, если хотите, кандалах, он тем не менее внутренне был неимоверно свободен — как никто другой в России.
…Естественно, я, как и многие, жил до карантина очень суетной жизнью, при том что занимаюсь любимым делом!.. Но даже при этом — столько было суеты! Столько зряшной беготни и некоторой зашоренности. Так что этот неожиданный антракт — он имел для меня целый ряд положительных сторон. Я читал ровно то, что мне нужно было прочесть. Я продумывал роли. Я заучивал тексты. У меня впервые было для этого достаточно времени.
Что касается общей ситуации, культура, как всем понятно, находится сейчас в очень сложном положении. Я скажу еще мягко: культура у нас и до пандемии находилась в сложной ситуации. Потому что государство наше занимается культурой, на мой взгляд, гораздо меньше, чем это необходимо. Для воспитания народа — пусть это и звучит несколько высокопарно — нужно регулярно заниматься культурой, наукой и образованием. Я считаю, что это три кита, на которых все держится. А испытание пандемией, перед которой все равны, еще раз подчеркнуло, насколько культуре мало уделялось внимания. При этом, конечно, нужно сказать, что культурная традиция у нас очень мощная. И я надеюсь, что — прежде всего я говорю о театре — мы сможем выжить и отладить этот механизм.
И, наконец, всех нас случившееся должно заставить задуматься кое о чем важном. Я думаю, что Бог устроил для всех нас этот антракт для того, чтобы мы посмотрели на себя со стороны, кое-что взвесили и поняли, чего мы стоим. Всем нам вообще Свыше дается знак — и делается это очень доходчиво. Впервые всему человечеству показано, чего мы стоим на самом деле. Вот эта мелочь ничтожная — вирус, который даже не виден невооруженным глазом,— он оказался намного сильнее людей.
Грубо говоря, людям показано, кто здесь хозяин. И что человек, несмотря на все технические достижения, несмотря на весь эгоцентризм, по-прежнему слабее природы. Природа захочет — и нас вообще не станет. Мы ведем себя здесь, на Земле, нагло и бездумно. Вот как, мне кажется, следует читать это послание.
Думается, что эти соображения посещали любого культурного человека, способного видеть мир целиком, а не только из окна своей квартиры или дачи.
— Однако же театр продолжал работать даже в эти месяцы; мало того, выходили премьеры, культурная жизнь продолжалась. Как вы оцениваете новые онлайн-постановки? Как вы оцениваете, в частности, новый театральный опыт, именно сетевой? Возможен ли виртуальный театр?
— С точки зрения техники это, может быть, и замечательно. Но все же это — не театр. С моей точки зрения. Театр — это прежде всего живое общение, обмен энергией. Вот мы с вами сейчас беседуем по скайпу — вроде бы все на месте, мы одновременно друг друга видим, слышим, обмениваемся репликами, соображениями, мыслями. Для общения этого достаточно. Но если я, допустим, захочу на вас произвести впечатление, захочу что-то сыграть, какую-то роль, я буду ограничен экраном. Уже не говоря о том, что я захочу сыграть такой спектакль с партнерами, с декорациями, вообще со всей атрибутикой театральной. У меня не будет пространства! — которое играет решающую роль. Без него не возникает взаимной человеческой энергии. Идущей от актеров, со сцены и обменивающейся на энергию понимания зрительного зала. Это как любовь — заниматься ею через экран невозможно. Можно, конечно, и так, но любовь это не заменит. Гербарий не может заменить лес. Театр вернется только тогда, когда мы встретимся со зрителем. Вот на это я надеюсь.
— Надо сказать, что некоторые прежние спектакли заиграли вдруг во время карантина новыми красками. Например, ваш моноспектакль «Контрабас» по пьесе Патрика Зюскинда — рассказ об одиночестве человека, запертого в четырех стенах. О том, как переживает вынужденное заточение интеллигент, лишенный навыков социальной коммуникации. И в этом смысле ваш спектакль сегодня смотрится как психотерапия и — парадокс — как знак надежды.
— Знаете, есть артисты, которые говорят: «Мне никогда не нравится то, что я сделал». Я не верю в эти заявления, потому что в нашем деле все-таки важно время от времени, пусть и не часто, получать удовольствие от своей работы. Я не буду поэтому кокетничать: хотя этой работе уже больше десяти лет, я к ней отношусь в общем хорошо. Но то, о чем вы сказали — давать людям надежду, служить подмогой,— это важный момент. Вы знаете, я иногда читаю лекции о театре. Мне приходится читать лекции и за рубежом, и одна из них называется «Театр как спасение». Мне очень нравится эта формулировка. Я сейчас говорю прежде всего о той роли, которую играет русский театр. В других культурах театр играет несколько иную роль, при том что его необходимость, конечно же, всеми признается. Но только в русском контексте эта формулировка, «театр как спасение», звучит не в качестве метафоры, а понимается буквально. Вот именно поэтому.
— Значит, получается, что «спасительная функция» театра даже в записи не утрачивается?..
— Ну, это все-таки разные вещи. Сейчас многие театры показывают в Сети свои старые спектакли. И в этой связи, возможно, возникла общая иллюзия, что живой театр опять же можно таким образом заменить, компенсировать. Да, нам также приходится показывать сегодня кое-что из старых запасов, но все же это другое дело. Естественно, давно существует формат телевизионного спектакля; они, например, снимались когда-то в Ленинграде, и это были замечательные постановки, где играли лучшие артисты — Юрский, Смоктуновский, Луспекаев. Более того, даже еще до карантина мы имели возможность играть спектакль в Москве, а, допустим, в Воронеже публика, заплатив за билет, могла смотреть его в кинозале, онлайн. Я видел потом эти записи и должен отметить очень высокое качество трансляции. Но это зависит уже от мастерства операторов, телережиссеров и так далее. Но все равно это не нужно путать с живым театром! Атмосферу и энергию зрительного зала невозможно заменить ничем.
— Насколько я знаю, вы проводили репетиции онлайн… И даже сбор труппы.
— Какие-то технические новшества действительно пригодились по время эпидемии. Такую важную вещь, как сбор труппы, которую в последние годы было все труднее проводить полноценно, поскольку артисты помимо основной работы еще где-то обязательно снимаются, играют, репетируют, как оказалось, с помощью Zoom стало возможным реанимировать. Причем проводить этот сбор даже более продуктивно, оперативно и менее проблемно, скажем так.
Онлайн действительно кое-где работает — так, с его помощью я, например, проводил занятия со студентами, с актерами. Выяснилось, что можно в этом формате, в частности, проводить текстовые репетиции. Есть в нашем деле такое понятие — «застольный период».
По системе Станиславского любая пьеса требует предварительного разбора «за столом» — каждая сцена, каждая роль рассматривается подробно. Актеры сперва пробуют читать пьесу, глядя в текст. Это тоже можно делать онлайн, как выяснилось.
Ставить задачи актерам и режиссерам вполне возможно и удаленно, как и разбирать тексты. Даже какие-то монологи можно оттачивать, если у одного актера большой текстовой кусок. Но как только речь заходит о взаимодействии, об общении актеров — а стало быть, мы нуждаемся в этом самом «пространстве»,— то опять упираемся в тупик. Это уже нельзя сделать через экран. Язык актера — это его тело, целиком, и как только мы лишаемся пространственных параметров — все! Надо сказать, мы еще до карантина успели довести до предпремьерного состояния новый спектакль «Плутни Скапена». Успели поработать с реквизитом, друг с другом… То есть какой-то задел у нас был. У меня в спектаклях актеры много двигаются, очень стремительно, очень интенсивно общаются, весь спектакль строится практически как танец. Но об этом пришлось забыть — на два с половиной месяца. Сейчас мы попытаемся это восстановить…
— …Тем более что репетиции теперь опять разрешены. Что при возращении в реальность будет самым сложным?
— Да, мы будем репетировать теперь, со всякими предосторожностями, конечно же. Но я опасаюсь другого. понимаете, современный хороший театр — это отлаженнейший механизм, где все должно работать как часы. И где нет ни одного лишнего человека. Каждый задействован и востребован на своем месте. Любой изъян в этом деле обрушивает весь механизм. Не дай бог хотя бы кому-то одному выпасть из процесса — и все остановится. Поэтому я очень тревожусь.
— Кроме театра у вас еще и обширная эстрадная программа. В частности, очень популярен был в Сети во время карантина ваш моноспектакль, где вы читаете стихи Давида Самойлова. Почему именно этот поэт? Кстати, дом, где Самойлов прожил несколько десятилетий, совсем недалеко от вашего театра — на площади Борьбы.
— Самойлов — один из любимых моих поэтов. И очень московский к тому же. Я считаю его одним из величайших поэтов второй половины XX века. Время лишь поднимает цену — как хорошему вину, так и поэту. Я этот моноспектакль, можно сказать, всю жизнь играю, и он видоизменяется вместе со мной. Раньше он был заполнен массой всяких актерских зарисовок, юмора. Зрители порой просто вываливались из кресел от хохота, потому что я их успешно веселил, развлекал и иногда читал стихи. Однажды на такой спектакль попали — с трудом, надо сказать, я тогда был очень популярным артистом — мои родители. Это было в Юрмале, в зале «Дзинтари», там был мой творческий вечер. Папа в первый раз все это увидел и сказал мне после спектакля: обязательно читай стихи. Я возразил: папа, смотря какая публика — она, так сказать, не ждет от меня сложности. Отец ответил: какая бы ни была публика, обязательно читай стихи, потому что ты придаешь тем самым совершенно другой объем всему, что делаешь. Задаешь другое измерение. Двухмерное пространство превращаешь в трехмерное. Отец был совершенно прав.
Со временем и круг любимых мною поэтов расширился, и стихи стали преобладать. И теперь уже другая проблема возникает: все это длится около двух часов и зритель начинает уставать. Даже если это великая поэзия, зритель должен иногда отдыхать от поэтического. Знаете, как в анекдоте о любовнике жены парфюмера: неожиданно пришел муж, и она его спрятала в шкаф с парфюмом. Он там просидел всю ночь, а наутро, когда вышел, сказал: «Пожалуйста, кусочек говна». Должна быть не только поэзия, но и проза. Высокое — не помеха житейскому. Нужно помнить об этом балансе. Поддерживать его.
— Кроме того, у вас за время карантина появилась еще и программа, где вы читаете пушкинские стихи…
— Я все равно бы к этим стихам пришел, они у меня были давно намечены к освоению, так сказать. Просто благодаря обстоятельствам это произошло быстрее и концентрированнее. За эти три месяца я выпустил три крупные работы по стихам Пушкина. Они теперь выложены в Сети и на сайте театра. Я выпустил «Сказку о царе Салтане» — а это огромное произведение, 36 минут. Невероятный игровой материал для артиста, если это правильно понимать. Я считаю самой большой проблемой с Пушкиным то, что со всеми этими юбилеями он покрылся у нас позолотой и превратился в официальную фигуру. Как говорил в свое время Венедикт Ерофеев: «Пушкина убили дважды: сначала — Дантес, а потом — советская пушкинистика».
И мне больше всего хочется читать Пушкина не скучно, не хрестоматийно, не академично, а представить его в качестве живого и острейшего поэта. Пушкин в этом смысле идеально попадает в сегодняшний день, если уметь его читать. Но он, увы, заставлен, загорожен от нас броней ложно понятого «преклонения перед гением».
Я смотрю, как мои коллеги читают его с интонацией величавой созерцательности. Откуда-то берется у них этот пыльный голос. Откуда?.. Ведь в Пушкине не было ни академичности, ни величавости — он был живой, как нерв, взрывной, впечатлительный, доверчивый, гениально эмоциональный человек. И писал так. Ну, вот у нас видят написано: элегия. Это слово, вероятно, настраивает на особый лад. Но разве элегию нужно обязательно читать элегично?.. Я посмотрел недавно в интернете — подростки читают гениальное стихотворение Пушкина, написанное им в 19 лет, «К Чаадаеву». Читают ее глупо поставленными «детскими голосами». И видно, как им скучно все это, смертельно. Они и смысла слов не понимают. Они произносят слово «свобода», не примеряя его на себя. А когда мастера читают — они тоже все это о ком-то другом читают, не о себе. Это музейный тон.
Потому что любой школьник поймет, что все, что написано Пушкиным, имеет прямое отношение к сегодняшнему дню, к тому, что происходит в Москве, в нашей стране, с нами, к тому, о чем нам каждый день рассказывают по телевизору.
— Пандемия нанесла удар по финансовому положению театров. Все несут огромные потери. Что будет со зрителем осенью, в частности с шахматным порядком рассадки? Какие у вас ожидания?
— Во-первых, действительно, ситуация труднопредсказуемая. Взять тот же новый порядок рассадки зрителей. Я задаю себе вопрос: а почему такой разброс средств предохранения?.. Скажем, театру во второй половине сентября, если мы начнем, предлагается рассаживать зрителей по принципу «через одного». При этом в метро, в электричках люди разве в шахматном порядке едут?.. Как ездили скопом, так и продолжают. Почему тогда в театре такие предосторожности? Я начинаю размышлять уже цинично: думаю, наверное, все дело в том, что метро и железная дорога — более доходные статьи бюджета, поэтому и не особо строго следят. А театр — малодоходное место, поэтому здесь считают возможным демонстрировать строгое соблюдение норм. Почему бы не обязать зрителей в зале просто находиться в масках? Но при этом сидеть полным залом. С другой стороны, не уверен, что люди вообще пойдут в театры осенью, поскольку будут еще напуганы…
— Это вполне ожидаемо.
— …И, может, как раз шахматная рассадка как-то их успокоит психологически? Не знаю. Да, зрители успели соскучиться по театру, мы тоже. Но все при этом будут осторожничать. Это тоже пока уравнение со многими неизвестными.
Важно еще, как при этом поведет себя государство. Потому что есть подозрение, что кое-кто, пользуясь ситуацией, вообще мечтает освободиться от театров. Это вообще такая обуза, как и культура в целом…
Культура же плодит думающих людей, а малообразованными легче управлять… И так далее. То, что в нашей стране театры находятся на попечении государства,— один из безоговорочных его плюсов. Не скажет ли, однако, государство после этого: «Извините, ребята, но придется вам вполовину сократить все расходы, потому что у нас нет другого выхода». И все. Театр, конечно, в России имеет очень мощные корни, но при этом являет собой весьма хрупкое нежное строение. Перекрыть ему жизненные артерии при желании ничего не стоит.
— Что вы готовите на осень? Что запланировано?
— У нас должны выйти один или два новых спектакля на малой сцене. Один из них будет по повести Евгения Водолазкина «Близкие друзья» — повесть о Второй мировой, но с точки зрения обычных немцев. У нас, конечно, будут «Плутни Скапена» на большой сцене, гениальная мольеровская пьеса. У нас есть договоренность с режиссером Евгением Марчелли, который у нас выпустил недавно «Шутников» Островского, по поводу нового спектакля. Возможно, это будет «Дядюшкин сон» по произведению Достоевского. У нас есть договоренность с Егором Перегудовым и с Юрием Бутусовым, но это ближайшие планы, поэтому я пока не буду озвучивать названия спектаклей. Мы в поиске. У нас были одни сроки наших договоров, теперь другие, тем не менее для нас оба режиссера — особо важные персоны, с которыми мы сотрудничаем не в первый раз. Будем надеяться, что наши планы осуществятся.
Беседовал Андрей Архангельский
