В Концертном зале имени Чайковского состоялось российско-германское представление «Страстей по Матфею» Баха в постановке хореографа Джона Ноймайера. Значение события, подчеркнутое присутствием в зале президента Германии Франка-Вальтера Штайнмайера, сполна оценила Татьяна Кузнецова.
Этот амбициозный проект Московской филармонии состоялся благодаря поддержке Германии, оценившей возможность отпраздновать в Москве 500-летие Реформации. Филармония обеспечила российскую массовость: в «Страстях» участвовали Государственный камерный оркестр России, «Мастера хорового пения» телерадиоцентра России, старший хор школы «Пионерия». Германия обеспечила приезд солистов (сопрано Ани Цюгнер, альта Беттины Ранх, тенора Мартина Платца, баритона Тобиаса Берндта, баса Тило Дальмана), дирижера Саймона Хьюитта и главное — Гамбургского балета с Джоном Ноймайером — именно его постановка и придала исключительность этому событию.
Грандиозный (на четыре часа с антрактом) хореографический эквивалент баховских «Страстей по Матфею», написанных для лютеранского богослужения, католик Джон Ноймайер поставил в 1981 году. Его попытка «выразить свои религиозные убеждения и опыт языком хореографии» оказалась не просто удачной: «Страсти по Матфею» стали открытием ХХ века в жанре хореографической литургии. Сам Ноймайер долго исполнял роль Христа (в последний раз в 2005 году, в возрасте 65 лет), а лучшей площадкой для представления считал гамбургскую кирху святого Михаила. Но и зал Чайковского с устроенными вместо партера подмостками, полукругом основной сцены, лестницами амфитеатра, позволяющими артистам разыгрывать мизансцены среди зрителей, оказался благодатным местом для балетных «Страстей».
Каким-то непостижимым образом Ноймайеру удалось передать одновременно и конкретность, и метафизичность музыки Баха, ее тайную чувственность и открытый духовный пафос. Смешав классический танец, древнюю наивную пантомиму, телесную экспрессивность современности и вневременной символический язык жестов, хореограф выстроил повествование хитроумное и многосложное, но все же доступное прихожанам его театра. Вообще-то эти «Страсти по Матфею» следует смотреть с русским подстрочником Евангелия: Джон Ноймайер, филолог по первому образованию, дотошно следует тексту, находя ему адекватные пластические аналоги. Скажем, без подстрочника не понять двойную вариацию женщины и мужчины, танцующих с пуантом на одной ноге, рьяно колотя классические пике и крутясь в па-де-бурре,— это лжесвидетели, а потому их возбужденная балетная речь хромает, как наветы перед синедрионом. Многие мизансцены подсказала хореографу живопись и скульптура, однако эпизод с пьетой в начале мистерии трудно истолковать, не зная слов партии Иисуса: «Она сделала это для Моего погребения». Впрочем, буквальное следование тексту не означает, что «Страсти» Ноймайера доступны лишь посвященным. Непонятностями можно просто наслаждаться — как величественной абстракцией. К тому же этапные сцены — моление Христа о чаше, умывающий руки Пилат, самобичевание предателя-Петра, самоубийство Иуды, казнь на Голгофе — поставлены с хрестоматийной (однако вовсе не банальной) очевидностью и не нуждаются в словесных шпаргалках.
Магия чисел, столь важная для Баха, завораживает и Ноймайера: он просчитывает каждый момент спектакля и действия каждого его участника. Отдельная роль подарена лишь Иисусу (красавец брюнет Марк Жюбет в этой роли совершенно неотразим); остальные персонажи — апостолы, Мария Магдалина, Иуда, Пилат — являются из общего «балетного тела» и вновь растворяются в нем, причем каждому артисту доверено несколько ролей. Кордебалет (20 женщин в белоснежных хитонах, половина на пуантах, половина босиком, и 20 мужчин в свободных брюках и белых, по бокам разрезанных до пояса майках), как и положено античному хору, играет роль и зрителя, и комментатора, и участника событий. Хореограф Ноймайер виртуозно манипулирует балетными массами, чередуя академическую симметрию с асимметричной вседозволенностью: в иные моменты на сцене одновременно танцует десять групп артистов, и каждая имеет свой ритм, рисунок и хореографическую комбинацию. Труппа, работающая на расстоянии вытянутой руки от зрителя, поражает не столько стройностью рядов и профессионализмом (вышколенность артистов Ноймайера вошла в легенду), сколько концентрацией и полным погружением в сакральное действо, так что экстатические слезы, готовые пролиться из глаз артистов, кажутся не наигрышем, а свидетельством безоговорочной веры. Подобного зрительского опыта искушенная московская публика еще не знала. Впрочем, Реформация, благодаря которой в конечном счете и появились показанные нам «Страсти по Матфею», полтысячелетия назад тоже открыла людям глаза.
