На фестивале «Зарядье» солисты, хор и оркестр Мариинского театра представили под управлением Валерия Гергиева «Осуждение Фауста» Гектора Берлиоза. Во многих отношениях неожиданное исполнение «драматической легенды» слушал Сергей Ходнев.
Когда-то давно, десять лет назад, Валерий Гергиев привозил в Москву исполинских берлиозовских «Троянцев». Дело было на Пасхальном фестивале, который на тот момент в московских своих программах все еще сохранял ту выправку большого и роскошного музыкального события, которая его в нулевые так выделяла на общем фоне тогдашней филармонической жизни.
Осенью 2020-го тоже, казалось бы, не до роскоши, хотя и по совсем другим причинам, но вторая половина ноября на фоне всех санэпидобстоятельств выглядит прямо рогом изобилия.
Московская филармония проводит фестиваль «Другое пространство», где среди исполнителей как ни в чем не бывало — Ensemble Intercontemporain, легенда из легенд. Какая-то часть публики, вероятно, успела подхватиться и отправиться в Пермь, где Теодор Курентзис в порядке компенсации за несостоявшийся летом фестиваль организовал трехдневный концертный марафон «Дягилев+». Да еще Валерий Гергиев — опять-таки в фестивальном формате. И опять с Берлиозом.
Да, это не пятичасовые «Троянцы», к тому же, в отличие от них, «Осуждение Фауста» шло в Большом театре, и сравнительно недавно. Но тем интереснее. «Драматическая легенда» (таков устоявшийся жанровый подзаголовок «Осуждения») об опасно любознательном докторе и его пакте с Сатаной в версии Берлиоза — коварная вещь, простого и явного театра в ней немного, это вам не опера Гуно, где драматизм приноровлен к неглубокому чутью массового парижанина времен Второй империи.
По счастью, стандарты оперного зрелища с тех пор успели несколько поменяться, и последние сто лет «Осуждение» совершенно привычно воспринимается как опера.
Но можно с полным правом читать его как ораторию — в конце концов, это тот жанр, в который композиторы-романтики довагнеровского времени (и Берлиоз в том числе) в самом деле вкладывали столько усилий, столько поисков, столько перекличек с титанизмом, что виделся им в предшественниках Бах, Гендель, Бетховен.
У Гергиева же получилась в первую очередь симфоническая поэма. Не всегда одинаково ровная — были моменты, когда тонкую берлиозовскую лирику оркестр вытягивал скорее на вдохновении и на дирижерском импульсе, чем на совершенной сыгранности. В подобающих местах переполненная программной красочностью, демонизмом или, напротив, душноватой истомностью.
Запоминающаяся множеством чудес вроде безупречного «органного» звучания духовых в сцене, где разгулявшиеся выпивохи в кабачке Ауэрбаха поют пародийную хоральную фугу.
Но все же к одному только эффектному предвагнерианству эта партитура не сводилась, и заметнее всего было то, что с имиджем шефа Мариинского театра ассоциируется совсем не в первую голову — интроспекция, размеренность и аккуратное следование причудливой логике берлиозовских форм.
С одной стороны — ощущение уравновешенности всех объемов, начальные крестьянский хор и marche hongroise в балансе с финальными адской скачкой и хором ангелов. С другой — то совершенно сновидческое, все балансы опрокидывающее напластование образов, идей, картин, в котором и действия-то как такового нет и которое не в каждом спектакле получится адекватно вывести на сцену. Зато в концертном исполнении все было на своем месте — хоть венгерский марш (хотя какая Венгрия в «Фаусте»?), хоть танцы сильфов и гномов, и все без театрально-повествовательной нагрузки только выигрывало.
И тем более выигрывало с отличным пением.
Хор, загнанный на балкон под органные трубы, звучал не всегда точно и четко, но в смысле солистов демонстрация оперной части мариинского хозяйства получилась парадной без всяких скидок.
Екатерина Семенчук (Маргарита), в пресловутых «Троянцах» 2010 года певшая Дидону, на сей раз демонстрировала не столько темперамент, сколько светлое, округлое, почти нежное по красоте звучание.
Петь Мефистофеля из-за нынешней обстановки на мировом оперном рынке удалось (несмотря на некоторую спонтанность, с которой версталась программа нынешнего фестиваля в «Зарядье») позвать Ильдара Абдразакова. По счастью, ковид, которым певец этой осенью переболел, не оставил ни следа, и по сочности, фактурности, объему его берлиозовский Мефистофель получился в конечном счете чуть ли не интереснее, чем иные Мефистофели в опере Гуно со всеми ее шлягерами. Было, наконец, приятное открытие в лице Александра Михайлова (которого Валерий Гергиев в Москву еще не привозил), молодого тенора с основательным средним регистром и полетными верхами: его Фауст — работа, симпатичная не только вокальной, но и стилистической выделкой.
Солистов, к которым с маленькой партией Брандера присоединялся бас Олег Сычев, поставили аж на арьерсцене, но оркестр успешно перекрывали все — это, впрочем, еще и к вопросу о дирижерской тактике. В результате которой берлиозовский опус все-таки получился едва ли трагедией и вряд ли даже драматической легендой. Но вот балладой образца не столько Гете, сколько Бюргера и Жуковского — пожалуйста, со всеми положенными сладким ужасом, пронзительностью, вязким саспенсом, отрывистостью и подспудным сумбуром.
Сергей Ходнев
