ОТЕЦ. Когда жахнул двадцатый съезд, я понял: у них дело пахнет керосином, будут нашу кодлу отпускать – и вся недолга.
Я. Ваша «кодла» - миллионы людей.
ОТЕЦ. А по каждому – вертухаи теперь должны были назад откачивать. Прокуратуру закидали тоннами наших прошений, я сам настрочил последнюю жалобу на имя Маленкова и Микояна – длиннющую, как моя отсидка. Но уже не она помогла. Пошла кампания – как сажали пачками, так пачками повело освобождать.
Я. «Эпоха позднего реабилитанса», как тогда говорили, началась.
ОТЕЦ. Честно говоря, я, когда отмазался, сам не поверил, - думал: ну, опять на время, тик-так, - и опять захомутают, опыт уже был… Но чуток осмотрелся – дело понеслось серьезное, начали выпускать широко, без балды, ворота открылись… на зонах вздрогнули, взбодрились… Неужели канули окаянные годы?!. Неужели вправду теперь будут гнать правду, одну только правду?.. Верилось с трудом. Но ведь произошло!.. не хрена себе история пошла! – только успевай удивляться в завале.
Я. Спасибо Хрущеву?
ОТЕЦ. Э, нет, это не мы, ТАМ отбывшие, а вы будете кланяться, благодарить: мол, если б не Никита, все было бы по-старому!.. А мы подарки судьбы принимали молча, настороженно, по-тихому. Как должное, можно сказать.
Я. Честно скажи: вы трусили по-прежнему?
ОТЕЦ. А хоть и трусили… В тот момент другого и быть не могло!.. Раньше трусили – так почему сейчас все должно иначе быть?!. Мы к трусости за эти годы ПРИВЫКЛИ – вот это надо понять. И если вдруг тебе, всю жизнь трусившему, вдруг говорят: все, кончай, ты теперь другой человек, СВОБОДНЫЙ, иди на все четыре стороны, - это не всем в масть, может кому-то и не впондан, свобода тебя давить начинает, не знаешь, с какого боку ты к ней, а с какого она к тебе – это, сынок, тяжесть большая – свобода, не легче, чем несвобода, вот в чем дело.
Я. Ты это испытал?
ОТЕЦ. Не один я. Вот представь: ты по полной реабилитирован, а жилья нет, семьи нет, денег нет, работы нет… А ты – свободен, как птица с подрезанными крыльями, попробуй, полети!.. Не летится.
Я. Ну, семья, положим, у тебя была. И даже не одна, а несколько… Выбирай, с кем жить дальше будешь!
ОТЕЦ. Я и выбирал. В Польшу ехать?.. Это вообще все перечеркнуть – и тебя, и маму твою!.. Не ехать – все тут уже разбито вконец, враскосец пошло – как жить?.. где?.. с кем?.. Лида меня не простила, не приняла, не приютила… Даже наоборот, показала на дверь!.. Вроде победа, но – пиррова, радости никакой. Оставалось одно – нестись по воле волн, жить так – будь что будет, как выпадет – так пусть и выпадет, ничего САМ не крути-вороти, а то самому же и придется по-новой расхлебывать…
Я. Какая-то рабская позиция.
ОТЕЦ. Ну, правильно, рабская. А я уж давно допер: наша такая выпала судьба – быть рабом – до самого конца, до самой смерти. Что на воле, что в неволе. Это моя стезя – расплата. Вот я и расплачивался.
Я. Расплата?.. За что?
ОТЕЦ. А за все. За глупость нашу – за юность комсомольскую, безбашенную, за веру неистребимую в утопию, в товарища Сталина, в ИДЕЮ революции как спасительную и распрекрасную, - вот за все это мое еврейство, чорт бы его побрал!
Я. Ничего не понимаю. Ты что такое говоришь?
ОТЕЦ. То, что думаю. Сейчас. После смарти!.. Я заслужил то, что со мной случилось. И все мы заслужили. Поколение мое несчастное заслужило свои несчастья.
Я. Вот так – так!.. Может, ты еще скажешь, что и «Сталин был прав»?
ОТЕЦ. Не знаю.
Я. Ну, тогда мы расходимся. Твои несчастья ничем нельзя оправдать.
ОТЕЦ. Слушай меня. Я прожил свою жизнь, как мог. Да, я был раб. Точно. А что оставалось?.. Теперь ты попробуй по-другому. Твое время. И что?.. Сломаешь шею. И ничего не добьешься. А я… а мы… выжили, несмотря ни на что. Факт, что мы с твоей мамой – хоть и врозь! – а выжили! Победили!
Я. Этот твой товарищ Сталин залез к вам в постель, разрубил вашу жизнь в куски – и это ты называешь «победили»!?. Всю жизнь я ношу – вынужденно! – не твою фамилию и не твое отчество – это то, о чем вы мечтали, когда приехали на Камчатку строить свой злосчастный судоремонтный завод?.. Всю жизнь – «врозь»!.. Всю жизнь – папа, мама, я и Сталин!.. Одна «семья»! Всю жизнь…
В ТРЕСТ «ПРОМСТРОЙМАТЕРИАЛЫ»
от БАКУЛИНА Михаила Владимировича,
проживающего в гор. Москве,
по 4-й улице Октябрьского поля,
д.14, кв.7.
ЗАЯВЛЕНИЕ
Ставлю Вас в известность, что гр. ШЛИНДМАН Семен Михайлович с 1921 года учился в Харьковском институте народного хозяйства на факультете экономики промышленности, который окончил в 1925 году.
Я учился в том же институте с 1923 года на юридическом факультете и закончил его в 1926 году /диплом № 724 от І5/УП-І930 г./.
Подпись М.БАКУЛИН
Заверено нотариальной конторой
Первой города Москвы.
Я. Ты такая радостная сегодня.
МАМА. Папу освободили.
Я. Спасибо Никите Сергеевичу. А ты откуда узнала?
МАМА. Он в Москве и уже позвонил. Сразу.
Я. И что спросил?
МАМА. «Могу ли я повидать сына?»
Я. И что ты ответила?.. конечно, да?
МАМА. Нет.
Я. Как «нет»?
МАМА. Я сказала, что спрошу у тебя.
Я. Ну?
МАМА. Вот, я спрашиваю.
Я. Ты же его мучаешь. Тебе приятно его мучить?
МАМА. Это он меня мучает всю жизнь.
Я. Ну, положим, его жизнь только начинается. Я имею в виду, на свободе.
МАМА. А моя завершается. Хотя жизни не было и нет.
Я. Ты сама виновата, что пошла на разрыв.
МАМА. Я была права, а он был не прав. По отношению ко мне.
Я. Вы оба были и правы, и неправы по отношению друг к другу.
МАМА. Если бы он хотел, то… (осеклась)
Я. То что?
МАМА. То сейчас… (Снова осеклась)
Я. Что сейчас?.. Вернулся бы к нам? Ты это хочешь сказать?
МАМА (с усмешкой). Прошлое возвратилось – значит, будущее наступило.
Я. Не унывай, мамочка, еще не вечер (обнимаю маму).
МАМА. Во всяком случае, у меня сегодня самый праздничный день.
Я. День Победы?
МАМА. В каком-то смысле. В другом.
Я. Я тоже ощущаю... Так он… приедет к нам?
МАМА. А как ты думаешь?
Я. Я жду.
МАМА (весело). А я как жду!
Зазвучала музыка. Веселая и
одновременно грустная. Бывает такая!
МАМА. Хочешь правду? Когда Сема вернулся, он не сразу пришел к нам.
Я. Почему?
МАМА. Вот и я спрашиваю себя: «Почему?», но ответ был один – он испугался придти.
Я. Почему?
МАМА. Ему было стыдно.
Я. Перед тобой?
МАМА. Перед тобой.
Я. Ну, уж… Папа, мама говорит, что тебе было стыдно передо мной.
Из-за белой стены появляется отец.
ПАПА. Слушай ее больше.
МАМА. Сема, не груби.
ПАПА. Да что ж такое!.. когда меня реабилитировали, я взлетел выше облаков. Я думал: все поломано у меня с Ликой, но… ведь мы живы, и все в наших руках. Я знал, что Лика на меня обижена, что она ревнует, психует, играет со мной в кошки-мышки… Но мне казалось, что все еще можно преодолеть, что еще не все потеряно – и я вернусь, и буду еще счастлив – с ней, с Мариком…Ведь и я, и она знали друг про друга, что нет и не будет нам жизни врозь – только вместе, только втроем… И вдруг меня встречает лед и холод. Я чуть с ума не сошел.
МАМА. Ты говоришь так, будто ничто нам не мешало. Будто между нами не было пропасти.
ПАПА. Хорошо. Была. Но тогда объясни мне свой подарок.
МАМА. Какой подарок?
ПАПА. Вспомни, что ты мне подарила при первой встрече в 57-м?
МАМА. Что?
ПАПА. Ты подарила мне галстук. Модный. Китайский. Потрясающий.
МАМА. Ну, подарила. И что?
ПАПА. Зачем ты мне его подарила.
МАМА. Я хотела… сделать тебе приятное.
ПАПА. Ах, все-таки хотела?.. Почему ты хотела?
МАМА. (нежно). Семик, ты… неужели ты так глуп, Семик, чтобы не понимать, почему.
ПАПА. Почему?
МАМА. Потому что… я и сейчас тебя люблю. И сейчас без тебя не могу. Ты – камень на сердце моем, мое тяжелейшее ярмо, ты самое большое несчастье моей жизни.
ПАПА. А я, дурак, думал, что счастье.
МАМА. И счастье тоже.
ПАПА. Так счастье или несчастье?
МАМА. То и другое.
ПАПА. А ты для меня – только ты. Другого нет.
МАМА. Врешь.
ПАПА. Ну, как мне тебя убедить, что не вру. Что я тоже люблю тебя!!! Только тебя.
Пауза.
МАМА. Врешь.
ПАПА. Вот твой галстук. Возьми его обратно (вынимает китайский галстук из кармана. Пауза. Мама вся сжалась.). Марик, ты носи. Он мне не нужен.
Я. Спасибо. (протягиваю руку за галстуком).
МАМА. (свирепо) Не смей его брать. Это мой… подарок твоему отцу!
ПАПА. Лика, ты – сумасшедшая.
МАМА. Сгинь!.. Сема, лучше сгинь!.. Пропади!.. Не могу тебя видеть!.. (Видение отца исчезает).
Я. Мама, тебе легче?
МАМА. Нет.
Я. Тогда зачем ты его прогнала?
МАМА. Вот я сижу и думаю: зачем?.. и нет ответа. Прогнала – и все. А действительно – зачем?
Перемена света.
Я. Папа.. Непривычно мне было это слово произносить. Особенно в первое время. Я на него смотрел молча, наблюдал, можно сказать.
ОТЕЦ. Что смотришь?
Я. Поговорить хочу.
ОТЕЦ. Поговори.
Я. Спросить тебя хочу. (пауза) Папа.. били тебя там?.. ясно, били. А как били, папа, можешь мне рассказать?.. (пауза) Не молчи. Мне нужно знать, папа.
ОТЕЦ. Меня били по яйцам, а они у меня железные.
Я. Иголки под ногти совали?
ОТЕЦ. Это устаревшее средство.
Я. Какое же новое?
ОТЕЦ. Щипцами отдирают ноготь от мяса в положение «на попа». Называется «модельная стрижка ногтей в парикмахерской НКВД». И гуляй.
Я. Еще что?
ОТЕЦ. Простой удар в рыло. Примитивно, но эффективно. Следователи спорили, кто больше зубов выбьет с одного удара.
Я. Игра такая?
ОТЕЦ. Во-во. (показывает стальные зубы). Это я уже в ссылке вставил. В Абане друг – стоматолог был. Гамлет Степанович Месхишвили. Тоже ссыльный.
Я. У вас там Интернационал, что ли, образовался? Жена новая у тебя была – полька какая-то…
ОТЕЦ. Ольга Клемт. Она портниха была хорошая.
Я. (язвлю). Мама тоже шила очень хорошо.
ОТЕЦ. Ты зря на нее катишь. Она хорошая женщина была.
Я. У тебя плохих быть не могло.
ОТЕЦ. Злость неплодотворна. Хоть ты постарайся меня понять.
Я. Ладно. Чем же она тебя обворожила?.. И вообще… как туда попала?
ОТЕЦ. Причина – еще та!.. Когда наши освобождали Польшу, шли напролом. А в ее доме, как на грех, немцы устроили штаб. Ну, ее сразу и загребли как хозяйку за сотрудничество с немцами. Будто она могла противиться им!.. они просто видят хороший дом стоит, – вот и заняли!.. А что она могла сделать?.. получила Сибирь на 10 лет и здесь на поселении, когда мы с твоей мамой разошлись, я с ней сошелся. Верней, не с ней, а с ее коровой.
Я. Это как понимать?
ОТЕЦ. А вот понимай, если захочешь. Я голодный, дохожу, мне скоро кранты, это ясно… И тут она, хоть и полька, а своя, интеллигентная женщина, портниха, труженица, руки золотые… У нее корова при доме… И дом, надо сказать, опять же, хороший, ну, не такой, конечно, как в Польше, но все же.
Я. Откуда у дом у ссыльной поселенки?
ОТЕЦ. Она обшивала всех жен начальников. И они ей платили наличманом. За все – за шубы, за платья, за кофты… сотни заказов были. Она одна как целое частное ателье работала. Построила за год дом, завела корову…
Я. И мужа – еврея.
ОТЕЦ. Почему – еврея?.. Просто мужа.
Я. Который их обеих доил.
ОТЕЦ. Почему обеих?.. только корову. Зорькой ее звали. Это я. А она – Зоськой.
Я. То есть – работник в доме. Мужик, так сказать.
ОТЕЦ. Ну, да. Конечно. Еще и мужик. А ты бы как на моем месте поступил?
Я. Не знаю
ОТЕЦ. Так знай: она меня с того света вытащила. Она и эта Зоська. Если б не они, я бы точно концы отдал. А ты катишь. Прямо как твоя мама. Вместо того, чтобы понять.
Год 1958-й. я уже взрослый, студент Университета. Вдруг получаю письмо, заставившее меня вздрогнуть. Нет, не анонимка. Подписано человеком, которого я едва вспомнил.
Ну, конечно же, я не ответил, не вмешался – личная жизнь отца, как всякая личная жизнь, неприкосновенна. Я не имею права о чем-то спрашивать и уж тем более читать ему мораль. То, что в письме было названо «старческим угаром» заставило меня лишь улыбнуться, и все. И, конечно, я не показал письмо маме. Не такой я был дурак, чтоб ей такое показывать!..
Папа, живи, как хочешь!
Мама, живи, как можешь!
Вы оба – любимые мои, самые дорогие люди на свете…
И вдруг – вот такое письмишко…
Марик, ты должен выручить своего отца, он совсем одурел на старости лет.
Дело в том, что он влюбился в зав.дет.садом, ужасная женщина Трофимова Раиса Ивановна.
Обалдел до того, что в марте взял с книжки 900 рублей для того, чтобы выслать тебе, а сам купил Раисе кулон за эти 900 рублей.
С Ольгой Конст. они разошлись, и она уезжает в Варшаву совсем. А Семен Михайлович женится на Раисе. Допустить этого нельзя.
Думаю, что старческий угар пройдет быстро и его место с вами дома.
Подумай, Марик, что предпринять, но выручить его надо. Напиши этой паршивой Раисе, чтоб она от него отстала. Что у него есть семья и его место возле жены, которой он многим обязан, и сына.
Адрес Р.И.Трофимовой: Калининград, ул.Томская, д. 7 кв.7.
Ничего не пиши ему о моем письме, сделай все это нежно. Меня ты, наверное, помнишь: вы были у меня, когда ты приезжал.
Зиновьев Г.Н.
Перемена света.
Входит отец. С бутылками водки и
шампанского. Я вручаю ему букет цветов.
Я. С возвращением! (обнимаю отца).
ОТЕЦ. А мама где?
Я. Она ушла. Придет попозже.
ОТЕЦ. Понятно.
Я. Что тебе понятно?
ОТЕЦ. Захотела оставить нас с глазу на глаз?.. Ох, Лида!.. Я ж тебя знаю и вижу насквозь.
Я. Мама тебя ждала.
ОТЕЦ. Н-да.
Я. Ты не веришь? Сомневаешься?
ОТЕЦ. Да нет, просто я живу… сегодняшним днем.
Я. Ты вернешься к нам?
ОТЕЦ. А ты этого хочешь?
Я. Да. И потом… мне жалко маму.
ОТЕЦ. И мне жалко… (короткая пауза) что все так получилось.
Я. Может, есть шанс поставить все на старые рельсы.
ОТЕЦ. Я с них не сходил.
Я (обрадованно). Так что мешает?
ОТЕЦ. Видишь ли, сыночка… Хотя какой ты «сыночка»… Ты уже большой, тебе сейчас…
Я. Девятнадцать.
ОТЕЦ. Хороший возраст. Хотя я был в 19 – полный идиот. Я верил в то, во что категорически на надо было верить.
Я. В идею коммунизма?
ОТЕЦ. Видишь ли, сама по себе идея коммунизма совсем не плоха – братство, равенство, свобода – чем плохо?.. но на практике произошло что-то другое.
Я. До тебя это дошло?
ОТЕЦ. Слишком поздно. Но я продолжаю верить.
Я. В идею коммунизма.
ОТЕЦ. Только в идею.
Я. Теперь я понимаю, откуда слово идеалист.
ОТЕЦ. Знаешь что, сынок. Я тебя прошу об одном – будь осторожен. Ты комсомолец.
Я. Да.
ОТЕЦ. Очень хорошо.
Я. Чего хорошего?
ОТЕЦ. А что плохого?
Я. Все врут. Но я верю, продолжаю верить.
ОТЕЦ. Во что?
Я. В социализм с человеческим лицом.
ОТЕЦ. Хм… Как ты сказал?
Я. Могу повторить: в социализм с человеческим лицом. Это не мой термин. Я его вычитал в журнале «В защиту мира».
ОТЕЦ. Ты его читаешь?
Я. Да. Это международное издание. На разных я зыках. Там совершенно иначе все преподносится, не так, как у нас.
ОТЕЦ. Например, что?
Я. Например, Карл Маркс… Знаешь, это он сформулировал впервые: «казарменный коммунизм». Представляешь, сам Маркс, сам!.. Будто про нас.
ОТЕЦ. Сказано точно. Но увлекаться этим особенно не стоит.
Я. Мы – дети двадцатого съезда. Слышал такое выражение?
ОТЕЦ. Именно дети. Придется взрослеть.
Я. Что ты имеешь в виду?
ОТЕЦ. Вот ты поступил в Университет, на факультет журналистики, да?.. но там ведь надо идти в ногу.
Я. С кем?
ОТЕЦ. С партией. Ты решил вступить в партию?
Я. Если предложат, вступлю.
ОТЕЦ. Зачем?
Я. Чтобы изнутри можно было что-то изменить. Если большое количество честных молодых людей вступит в партию, партия преобразится.
ОТЕЦ. А если не преобразится?
Я. Такого не может быть.
ОТЕЦ. Ну, почему не может?.. вдруг вас кто-то назовет вредителями.
Я. Меня?.. С чего?
ОТЕЦ. Да ни с чего. Ни с того, ни с сего.
Я. Этого никогда уже не произойдет. Время другое.
ОТЕЦ. Понятно.
Я. Что тебе понятно?
ОТЕЦ. Что ты – патриот. Это хорошо. Но чем… какими делами – не словами! – ты сможешь это подтвердить.
Я. Я?
ОТЕЦ. Да, ты. Лично ты.
Я. Тебе интересно?
ОТЕЦ. Очень интересно.
Я. Я вот… скоро на целину поеду. У нас студенческий целинный отряд собирается.
ОТЕЦ. Отряд?
Я. А что тебя смущает?
ОТЕЦ. Ну как-то звучит странно… «Казарменный коммунизм» получается.
Я. Да?.. Ты прав. Я об этом не подумал.
ОТЕЦ. Нет, нет… Это хорошо, что ты на целину… узнаешь жизнь… увидишь, как ОНО… на самом деле. Это хорошо. Но в партию не торопись. Сначала жизнь узнай, а потом… сам решишь. Своей головой. Я тут не советчик.
Я. Я понимаю. У тебя своя жизнь, у нас своя. То, что было не повторится никогда. Никита Сергеевич…
ОТЕЦ. Ладно. Хватит об этом. Мама когда придет?
Я. Я думаю, с минуты на минуту.
ОТЕЦ. Вот. А мы с тобой так и не поговорили. Я тебе главного не сказал.
Я. Говори. Я внимательно слушаю.
ОТЕЦ. Марик… Марк… Услышь меня, пожалуйста.
Я. Слушаю. Слушаю. Говори.
ОТЕЦ. Мы с мамой давно разошлись. Ты носишь не мою фамилию. У тебя другое отчество. Но ты был и остаешься моим единственным сыном. Но… у меня другая семья. Я говорю с тобой, как с взрослым человеком. Я…
Я. Значит, не вернешься?
ОТЕЦ. Пока нет.
Я. Что значит «пока»?
ОТЕЦ. Пока значит пока.
Я. Ты знаешь, что мама тебе верна?.. Что она и сейчас без тебя жить не может.
ОТЕЦ. 10 лет назад я попросил у нее прощенья. Фактически она прогнала меня. Ты был тогда маленький. Учился в Гнесинке.
Я. И не доучился. Пришлось бросить музыкальную школу, потому что педагогам надо было платить, делать подарки – так было принято, а денег не было и бабушкина нога… в общем, что я объясняю – с музыкой давно покончено.
ОТЕЦ. Таак. Но у тебя отчим. Все у нас развалилось к чорту, вся жизнь пошла под откос.
Я. Папа, могу я у тебя спросить?
ОТЕЦ. Давай.
Я. Зачем ты женился на этой польке?
Пауза.
ОТЕЦ. Знаешь, я лучше уйду.
Я. Я задал вопрос.
ОТЕЦ. После… потом… сегодня не могу. Я тебе позвоню. (Уходит).
Я (в зал). Он ушел, а через пять минут явилась мама.
Входит Лидия. Она в хорошем настроении.
МАМА. Сема!.. Семик!.. Ты где?.. Вы поговорили?.. Марик, а где папа?
Я. Папа ушел.
Пауза.
Затемнение.
