В предшествующих публикациях было достаточно сказано в пользу диахронического, сравнительно-исторического подхода к пониманию явлений фольклора, продемонстрирована продуктивность этого метода, позволяющего представить фольклорный феномен в исторической перспективе, детализировать, тем самым, его внутреннюю структуру, определить подвижные, меняющиеся источники впечатления народного сознания.
Герда Вегенер, "Роковые женщины"
Представляя содержание фольклорного образа роковой женщины, мы должны помнить о его генеалогии. Рассматривать смыслы этого образа только в конкретной исторической локализации, в точке его непосредственного возникновения — значит отказываться от генеалогического пласта, который делает образ вообще возможным, отражая в нем следы предшествующих образов-стадий.
Иначе говоря, это значит, что мы, принимая лишь одну, связанную конкретной эпохой трактовку образа, игнорируем то обстоятельство, что сама эта трактовка возникла из переосмысления предшествующих вариантов женской образности. Это справедливо хотя бы потому, что, по замечанию фольклориста Е. Костюхина, «если в фольклоре возникает что-нибудь новое, то конструируется оно обычно из уже известных элементов, которые живут в народной традиции». Именно этот механизм переосмысления определил «вспоминание» образа роковой женщины в официальной культуре.
Этот образ выступает конечным пунктом в эволюционном развитии фольклорной женской образности: мифологическая Мать, отражающая матриархальную древность, сменилась Женой, - патриархальным женским типом, вобравшим в себя процессы разложения родового строя, в частности, деритуализации и десакрализации мифа, ставшим сказкой; в качестве своеобразной антитезы им выступила Лжежена – роковая женщина.
Относительно неё предшествующие типы являются как бы подготовительными этапами, содержащими элементы значений и форм, позднее вошедшие в образную систему фольклорной femme fatale, даже образовавшими во многом эту систему. Так, в типе Жены, предшествующем образу роковой женщины, прослеживается лежащая у основания последнего неоднозначность:
«С одной стороны, она, правда верная невеста, она ждет своего суженого, она отказывает всем, кто домогается ее руки в отсутствии жениха. С другой стороны, она существо коварное, мстительное, злое, она всегда готова убить, утопить, искалечить, обокрасть своего жениха, и главная задача героя, дошедшего или почти дошедшего до её обладания, — это укротить ее», - характеризирует сказочную невесту В. Пропп.
Образ Лжежены, фольклорной femme fatale, аккумулирует значения и признаки основных предшествующих типов женщины в фольклоре, воплощает претерпевающий дальнейшее переосмысление матриархальный реликт (как Жена – это переосмысленная мифологическая матриархальная Мать) в новом историческом контексте – в период развития постродового патриархального устройства, сложения государства, социального расслоения и т. д.
С другой стороны, закономерность образа Лжежены программируется детерминантой сложения фольклорного текста, наследующего архаичным формам мировосприятия: этот образ удовлетворяет мифологическому мышлению, определившему традиционную поэтику устной народной словесности. Речь идет о характерном для такого мышления принципе бинарных смысловых оппозиций: там, где есть устраивающая космический порядок из хаоса Матерь, где есть ищущая очищения и освещения мужчиной покорная Жена, обязательно будет, или, по меньшей мере, требуется их антипод, схожий с ними и одновременно отличный.
Как ясно из вышесказанного, антипод этот конструируется из уже известного материала, предваряя механизм «вспоминания» образа роковой женщины в официальной культуре, - матриархальный реликт точно также «вспоминается» и, бытуя в новом историко-культурном контексте, сталкивается с имеющимся типами, усложняемыми и переосмысляемыми.
Лжежена – существо иномирное, магически коварное, обладающее (как мифологическая Мать) прямой связью со сверхъестественными силами, характеризующими его, этого существа, природу. Она подобно эпической матери богатырей, называемой по-разному, - как правило, вспоминают Амелфу Тимофеевну, матерь Добрыни и Василия Буслаева, - способна пользоваться магией и колдовством.
Как Жена, суженая, ложная жена налагается герою самой судьбой, принимающей подчас характер случайной, на первый взгляд немотивированной, но необходимой из самого повествования встречи (вспомним об инициации, обращенной против самой себя – уже отвергаемом законе, становящемся зловредным роком): в Лжежене мы обнаруживаем участие позднейших, обытовленных признаков женщины, отражающих деритуализацию и десакрализацию мифа на пути к выработке сказочного текста в условиях разложения родового строя и возникновения патриархального типа семьи. Как и сказочная невеста, чьи, например, приметы следует узнать прежде, чем жениться, Лжежена случаем побуждает героя, ищущего замужества, к браку через сложные задачи или трудно выполнимые условия.
В отличие от Матери она, однако, не демиург, организующий космос из хаоса, иного мира, но сама воплощает собой этот хаос – агент его воли в «здешнем» мире, а не управитель – это колдовство Бабы Яги, охраняющей место инициатического перехода в мир мертвых, в собственный мир. В отличие от Жены – она непокорная, точнее даже непокоренная невеста, которая судьбой не просто налагается, но и консервируется в этом её переходном, аутентичным иному миру, миру смерти, качестве – действительной женой она или не становится вовсе, или быстро этого статуса лишается. Последнее обстоятельство заставляет говорить о роковой женщине в фольклоре куда больше как о ложной невесте, чем о собственно жене.
Как и обыкновенная невеста, ложная невеста – «существо лиминальное, явившееся из иного мира», т.е. пребывающее как бы между мирами. И если невеста, становящаяся Женой, освящается в «здешнем» мире, материализуется, то ложная невеста Женой стать не может по своей сути, сохраняет иномирную нечистую природу, избегает навязанного замужества, угрожая герою погибелью.
Более того, как уже отмечалось ранее, само это судьбоносное замужество, если оно навязывается ею самой, оказывается средством борьбы с героем, его подчинения женскому иномирному порядку.
Выходит парадоксальная ситуация: в некоторых фольклорных материалах ложная невеста, как, например, Авдотья Лиходеевна, силиться избежать брака, изжить навязанного суженого посредством брака же.
Итак, Лженевеста, фольклорная роковая женщина – явление иного мира, агент хаоса и смерти, непокоренная невеста, берущая реванш в условиях утвержденного патриархального мироустройства и соответствующего ему мировоззрения, следующего за развивающимся государством. Это переосмысленный матриархальный реликт, трактуемый исторически локально как враг актуальному «здешнему» миру; реально, в сумме его генеалогии, как конкурент, отражающий иной миропорядок. Женщина-мертвец, колдунья, пользующаяся сексуальностью - тем, что раньше составляло её привлекательность и созидательную, магическую силу, характеризовало её, - своевольно, из собственного иномирного закона.
Отечественная фольклорная традиция знает много примеров таких ложных невест, мы же остановимся на наиболее показательных, большей степенью былинных, однако коснемся и некоторых примеров жанра бытовой сказки. Такая выборка примеров объясняется следующими причинами.
Во-первых, жанровая дифференциация, на первый взгляд, локализуя примеры, ограничивая тем самым применимость выводов, в действительности сохраняет их уместность в случае с другими жанровыми текстами народной словесности. Это в определенной мере справедливо, как отмечалось в одной из предшествующих публикаций, ввиду подвижности жанров, генеалогической связанности их, пластичности жанрового сообщения друг с другом, жанровой текучести содержания, способного облачиться как в былинный стих, так и в прозаическую сказку. Так, например, это обстоятельство иллюстрирует В. Пропп на материале былины об исцелении Ильи Муромца: «Как песня или как прозаическая вступительная часть к былине о первых подвигах Ильи былина эта бытует там, где вообще бытует эпос. Но в прозаической форме, в форме сказки, этот сюжет распространен гораздо более широко. Отсюда можно сделать заключение, что сюжет первоначально сложился как сказка, в прозаической форме, а затем уже был притянут эпосом. Прозаическая форма стала сменяться стихотворной, но стих не полностью вытеснил прозу: стих явно содержит следы своего прозаического происхождения».
Во-вторых, если, скажем, текст волшебной сказки в своих сюжетных схемах, мотивах и отдельных формулах куда больше сохраняет от древности и мифологического сознания с присущими ему архетипами, то в былине, оформляющейся в период образования государства, вбирающей новое, адекватное времени мировоззрение, когда происходит, по Е. Мелетинскому, смещение «внимания с космоса на социум», - где атрибуты волшебной сказки отступают перед более приземленным, реалистическим акцентом, освещающим мир «здешний», - значительно проще проследить выработку образа ложной невесты или роковой женщины, происходящую в аналогичных условиях его «снижения» и обытовления. Короче говоря, именно в былинах, возникающих тогда же и в тех же условиях, что и образ роковой женщины в русском фольклоре, наиболее очевидно обозначается последний. По мнению В. Проппа, употребленному в одной из предшествующих частей цикла, он, этот образ, и возникает вместе с былинами, в них самих.
В-третьих, жанр бытовой сказки, наследующий волшебным сказкам, местами напрямую – мифологии, - наконец, как поздний жанр, вобравший в себя влияния позднейших эпох, развивающий и продолжающий, переосмысляя, некоторые общеизвестные фольклорные типы и образы, подчиненный различным проявлениям фольклорного процесса, в т.ч. жанрового генезиса, позволит прояснить дальнейшее бытование образа ложной невесты, приближаемого в рамках этого жанра к его привычным сегодня реалистическим формам.
Теперь, сложив образ роковой женщины, объяснив все обстоятельства нашего размышления, раскрыв все, что было возможно, мы можем перейти к самим сюжетам и конкретным образам.
Литература
- Костюхин Е. А. Лекции по русскому фольклору. – СПб: Издательство «Лань»; Издательство «ПЛАНЕТА МУЗЫКИ», 2019. – 336 с.
- Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. — Москва : Издательство АСТ, 2023. — 544 c.
- Пропп В. Русский героический эпос – СПб.: Азбука, 2023., - 832 с
- Мелетинский Е. М., Избранные статьи. Вспоминания., М. 1998
Дмитрий Баюнов
Фото: Dasart, Wonderzine
Подписывайтесь на наш telegram-канал
