Главной вещью в доме была пишущая машинка «Смис-Премьер», с большой кареткой. Покупали ее в Камергерском переулке. В Москве существовала еще одна крупная фирма, на Мясницкой, где продавались машинки «Ундервуд» и «Мерцедес». Бабушки долго не могли решить, какая лучше. Все-таки пошли в Камергерский, в фирму «Отто Поднек». Мистика: в 70-х годах моим коллегой по редакции был Артур Оттович Поднек!
Артур умер давно. Его жена Янина ахнула:
- В этом доме, в Камергерском, мы и жили; на раскладушках ночевали. Огромная квартира под номером 108. Загаженная коммуналка, а раньше, видимо, роскошные хоромы. Отто Карлович был репрессирован, его сестрам оставили одну комнату.
Фирма находилась на первом этаже, где сейчас «Дом педагогической книги». Отто Карлович не только продавал пишущие машинки, но и ремонтировал их. У него были золотые руки, за что ни брался, все получалось. Страсть Поднека – арифмометры. Изобрел какую-то потрясающую модель, «Феликсом» назвал, в честь Дзержинского. Хобби – собаки и лошади: во дворе, в Камергерском, были большая псарня и конюшня.
В нашей семье сохранились и машинка, и чек. Вернее, счет ¹ 6027: «Выдан июля 17 дня 1924 года Раисе Ивановне Розенблат. Продана и отпущена Вам, согласно словесного заказа: 1 пишущая машина, системы «Смис-Премьер, 18», за ¹ 60594, со всеми приложениями. Итого 300 руб. Тридцать червонцев получил сполна. Машина продана с гарантией на два года, за исключением случаев поломок, происшедших от явно небрежного обращения с ней».
Небрежное обращение с машинкой – как можно! Кормилица и поилица!
Сохранился счет и на швейную машинку «Зингер»: «Продана и отпущена Вам швейная машина компании Зингер в Москве под названием «Зингер». Перешла в Вашу собственность». За компанию подписался А. Мартынов. Дата – 7 апреля 1912 года.
Обе машинки, пишущая и швейная, работали в нашем доме, не зная ни отдыха, ни сна. Особенно пишущая. Профессия машинистки стала у нас семейной. Лиза окончила курсы, Катя легко переключилась с фортепиано на другие клавиши – работала на радио машинисткой. А мама… Когда я родилась, она училась в институте. Я нашла в доме справку: «4 сентября 1932 года принята в число студентов Московского института новых языков (МИНЯ). Студентка переводче-
ского факультета, немецкое отделение». Покровка, дом ¹ 13. Потом его переименовали в институт иностранных языков.
И еще одна справка, от 8 сентября 1934 года: «Книги возвращены». Значит, начала учебный год и на третьем курсе. Училась блестяще. Почему бросила? Неужели пять бабушек, живущие здесь же, в одной квартире, не помогли бы вырастить-воспитать единственную внучку, горячо любимую?!
Кажется, начинаю понимать: жили бабушки в такой нищете, что мама не хотела сидеть на их шее.
В какой-то момент, ей видимо, показалось, что машинка – это выход, способ быстро заработать хоть какие-то деньги.
Ах, эта машинка!.. Мамино горе, мамино счастье. Ее жизнь, ее судьба. Как-то мама призналась: не было бы в доме «Смис-Премьера», этого соблазна, возможно, продолжала бы учиться. Потому и меня к машинке долго не подпускала. Боялась: научусь печатать – брошу университет.
До конца жизни мама переписывалась с бывшей однокурсницей, Розой Гутман. Письма, которые мама получала, всегда начинались словами: «Mein libes Ninchen!». Роза Константиновна жила в Твери. Преподавала немецкий язык. В 1992 году, когда мама умерла, я написала ей. А потом она ответила на мои вопросы. О маме:
«Mein libes Lenchen! Была рада письму, но прошу проще ния за задержку. Все “издержки” возраста. Не думаю, что я знаю о Ninchen больше, чем ее дочь. Она была очень внима тельной, доброй и исполнительной, отзывчивой. Из всех инсти тутских коллег она одна осталась у меня в памяти, это было в тридцатые годы. Жаль, что она не доучилась, но я старалась всегда поддерживать с ней связь, до конца ее жизни. Она еще “повинна” в моем театральном образовании. Она была актив ным распространителем театральных билетов и благодаря ей я посещала театр, в частности, было очень трудно попасть на “Дни Турбиных”. Я ей была очень благодарна. Она стенографи ровала все лекции и делилась со всей группой. И на экзаменах наша группа была всегда на высоте. Она заботилась о моем материальном благополучии и даже помогла устроиться на работу при Малом театре (кажется) в театральной библио теке клеить рецензии из газет. У меня есть ее письма (мало), если надо, пришлю, а пока посылаю фотографии, где запечат лена ты, Лена, с которой я познакомилась первый раз. Второй раз я видела тебя уже молодой журналисткой на квартире в Дегтярном. Целую, люблю по наследству. Роза К.»
Это письмо я получила 31 мая 2002 года. Следующее – 24 июня:
«Отвечаю на вопросы:
- «Дни Турбиных» я смотрела во МХАТе и очень ярко запомнилась игра Яншина.
- Фамилию и библиотеку, где я клеила вырезки, не помню, но я работала по протекции Нины, она печатала карточки.
- Институт она вынуждена была бросить, т.к. собиралась стать мамой, кажется, взяла академический, но жизнь-то была какая! Карточная система, с едой туго, вот и сорвались мечты о дальнейшем образовании. А бабушки (я помню трех) тоже перебивались, да и возраст надо тоже учесть, и жили (по-моему) очень скудно… Была масса проблем: питание, одежда, квартира… Это не понять, это надо пережить.
- Я несколько раз была у вас дома. Налево была комната метров 25, направо была твоя кроватка. Прямо стоял между окнами стол. Налево большая тахта, со множеством подушек (Ninchen их любила). Паркетный пол, немного темноватая комната, т.к. окна выходили на какой-то дом. Ninchen была очень приветлива и гостеприимна, несмотря на трудности жизни. Я ее любила и рада, что ты восстанавливаешь все подробности ее жизни».
В 2002 году, когда Роза Константиновна писала эти письма, ей было 89 лет. Какая наблюдательность! Какая память! И главное, точная оценка событий…
Мама любила не только театр, как следует из письма Розы Константиновны, но и кино. Придворный кинотеатр в двух шагах от Дегтярного, в здании бывшего Купеческого клуба, на Малой Дмитровке. Он так и назывался: «Кино Малая Дмитровка, 6». В репертуаре – лучшие фильмы: вестерны, мелодрамы, боевики.
- Здесь я смотрела «Красных дьяволят», – рассказывала мама. –
Смотрела много раз. Каждый день было семь сеансов, два первых всегда по сниженным ценам. Вот и бегали…
В доме – открытки с портретами звезд тогдашнего кино, зару-
бежного и отечественного: Мери Пикфорд и Дуглас Фербенкс, Гарри Пиль, Чарли Чаплин, Гарольд Ллойд, Пат и Паташон… Молодые Алиса Коонен и Игорь Ильинский, Ольга Жизнева и Сергей Эйзенштейн…
Перебирая сохранившиеся справки-бумажки, я поняла: мама пыталась подрабатывать еще будучи студенткой. Например, с 1 августа по 5 сентября 1933 года – машинистка в Книжной палате: лето, кто-то ушел в отпуск. Я родилась через три месяца…
С 1935 года мама стала работать в Жургазе, в редакции «За рубежом». Но Жургаз закрыли. В 1939 году – в журнале «Литкритик», временно, с 15 февраля по 30 марта. Потом в многотиражке Консерватории.
В общем найти работу оказалось не так-то просто. Печатать дома? Но, во-первых, меня жалела: ребенок засыпал под машинную канонаду. Во-вторых, боялась фининспектора. Этакий Бармалей, которым пугают маленьких детей. В те годы встреча с фининспектором, действительно, не сулила ничего хорошего. Держать машинку в доме было опасно. Печатать на ней опасно вдвойне. А тут – коммунальная квартира, соседи…
Мама принимала все меры предосторожности. Печатала под звуки радио; стараясь заглушить удар, ставила машинку на подушку; выбирала время, когда вредных соседей не было дома.
И, конечно, конспирация: авторы-писатели «передавались» по знакомству. Все были предупреждены: в коридоре рот не раскрывать. Мало ли, зашел человек в гости…
