История первая
Первый раз я надел ее в апреле 201.. года и спустя несколько часов почувствовал сонных предвестников счастья. Я не мог объяснить себе этого ожидания, но оно копилось во мне, медленно набираясь до краев души, желая меня переполнить. Нужно перекрыть себя, приглушить в себе сладкую волнительность, нужно перестать быть размазанным неизвестным. Слишком очарованным я себя чувствовал, чтобы привычно и повседневно воспринимать однокурсников. Испытывая и ощущая в себе исповедально новое, я плавал в заповедном мареве неземных инстинктов. Не могу объяснить себе, что имеется в виду, но чувства не обманывали, а ощущения не имели физических очертаний и тем более заменителей. Я был полновесно доволен собой в новой одежде, которая питала меня, оберегала и защищала. Рубашка была моим запредельным очарованием, может, настоящей любовью, которая не позволяет полностью объять себя и прочувствовать. Я подумал, что не стыдно и не страшно уйти в другое измерение в этой рубашке, настолько значительно ощущалось ее упорство украсть меня из действительности. С напористостью избалованного ребенка она томила меня тем, к чему невозможно прикоснуться. Несмотря на спокойное дыхание, я чувствовал внутри немую бурю, словно смотрел на океан, будучи глухим от рождения. Сине-фиолетово-лиловый цвет, мягкий и вальяжный, но характерный и уверенный настраивал меня на абсолютную зрелость души и недюжинный интеллект. Была лекция по стилистике, и точечно возвращаясь в реальность и соприкасаясь с анализом чужих текстов, я не хотел резать внутренний полет внешними, чересчур привычными настроениями.
На стилистике рядом со мной сидел Владимир, мой остроконечно правдивый друг, и без оглядки на мое прошлое сказал настойчиво и прямолинейно:
- Ты будешь счастлив в этой рубашке.
Он меня безапелляционно удивил, будто прострелил невидимым, оттого шок оказался вдвойне значительнее. Своей фразой, воспринятой как афоризм и одновременно руководство к действию, которое не можешь совершить, я увидел в этом человеке новые цвета. Несмотря на то, что рубашка была на мне впервые, она уже помогала видеть в людях новое, вплоть до их потаенных достоинств. Косвенным, но восхищенным взглядом я посмотрел на Владимира, после чего опустил глаза в область ребер, потом на солнечное сплетение. Сплетение... Может, сегодня тот день, когда для меня счастье перестанет быть эфемерным? Что бы я отдал, чтобы Владимир оказался прав. Или - ничего не нужно отдавать, потому что необходимое есть во мне? Я почувствовал, что много лет назад лишился чего-то огромного; настолько значительного, что без подготовки его нельзя было охарактеризовать. Но сейчас мне было отчужденно хорошо, и предел этому самозабвенно терялся. Рубашка оказывала на меня сумасшедше-прекрасное влияние. Из-за этого стыд хаотично колол меня по телу ледяными черточками. Мне хотелось выйти из института и начать перестраивать мир.
История вторая
Спустя два года и червонцем недель Владимир на моих глазах соединился со своей судьбой. Пять лет ходили рядом, курили, говорили, молчали. И после невидимых лет взаимности Анна села к нему на колени, и я почувствовал между ними свечение. Вот оно, настоящее, пришло, пронзило, врезалось в моих друзей и напрочь их скрепило, скрепило до... Но дальше думать не получалось. Розовое, нежное, немного женское опьянение шампанским запрещало думать дальше шипучих пузырьков. Язык был кислым, а восприятие блаженных симпатий моих друзей, как ни странно, отрезвляло меня. Атмосфера N-х прудов перестала казаться отчужденной и холодно-независимой. Привычное обостренно изменилось, словно одна судьба сменила другую, которую все так долго ждали. Мне хотелось кричать всеми чувствами, что я стал земным свидетелем неземного воссоединения Анны и Владимира. Они были пьяны, больше запахом душ друг друга, чем от выпитого. Я не мог быть пьяным. Они пустили ситуацию на благостный самотек, чтобы их единость укрепилась на годы и века. Было понятно даже рациональным, рафинированным созданиям, что какие бы странные слова сейчас ни прозвучали, они не могли прыснуть ядом во Владимиро-Аннову совместность, потому что они уже были счастливы. Я подумал, что перегнать чувства может только скорость космоса, и порадовался тому, что и мы можем хотя бы раз в жизни быть совершенными. Моя сущность, нещадно оплодотворенная чувствами в области сердца, в тот день выступала исследователем. Я искрился как они, только несколько месяцев назад. Я был бенгальским огнем пятьдесят недель подряд, но будто пятьдесят лет прошло, только тело не постарело. Кто мог испортить судьбоносный момент... Лишь смертная нежность, но только помешала бы, но не смогла уничтожить. Я представил, что я также экзальтирован, как и мои друзья, и могу в любой момент начать нещадно напиваться одновременно двойными дозами, потому что на ненужность любви, не остывающим камнем ноющую в груди, кровным очарованием ложится алкоголь. Наутро будет плохо, но душу экзальтации все равно не испортишь, даже не загрязнишь, просто будешь смотреть на нее сквозь мутность физиологических потребностей. Я резко вспомнил рубашку, как будто увидел рядом человека, идущего в ней. Идущего в моей рубашке в рай. И снова будущего нет. Только что было, грело, томило и томилось, удивляло, но сломался клапан, и мы привычно превратились в поборников чужих выхлопных газов. Мне стало резко холодно, мне стало резко больно, что моя любовь к Л. в плену, сама Л. в Петербурге, рубашка висит в шкафу, тихо ностальгируя счастливыми историями. Когда я провожал Анну на поезд - к Владимиру, в другой город, навстречу фатуму, он не знал, что к нему едет счастье. Анна была в сине-фиолетово-лиловой рубашке.
История третья
Был апрель, и он плакал снежными скандалами предыдущих четырех месяцев. Я уподобился апрелю чувствами. Он понимал меня, мне было в нем комфортно, мне было без диссонансов в апреле. Неограниченно много, необъятно утвердилось во мне за зиму, и выплакаться за апрель не успевал. Но я не хотел успевать, потому что знал, что до следующих морозов будет столько тепла, сколько захочу. А оттепели мне надоели. Оттепели - это нестабильность в отношениях. Хотелось морозом расплачиваться за оттепели.
Она была рядом. Мы были вместе. Патологически долго и катастрофически мало. Слишком близко и слишком безрассудно, когда ты - это ее тело. Потом она была в моей рубашке. И после я уже не мог уйти из ее квартиры.
