Туманы и алеуты

Первая часть

Больше всего я переживал за холодильник – японский четырёхкамерный.

Холодильник – не факт, что японский, и не факт, что четырёхкамерный (прим. редактора)

Я купил его у моряка торгового флота за восемь тысяч рублей. Это был настоящий Panasonic National, контрабандный товар. Мы укрепили холодильник на верхней палубе транспортного рефрижератора, укрыли его целлофаном от солёных брызг. Двое суток плыли в тумане, страдали от морской болезни в маленькой каюте, заваленной вещами, коробками с картофелем, чаем и майонезом. Появился берег Командорских островов, – он надвигался неотвратимо, словно нечто ужасное и безобразное из фильма Хичкока. Пароход причалил, я прыгнул на пирс: через видоискатель камеры наблюдаю туманные очертания сгнивших кораблей на берегу, черные скалы вдоль прибойной полосы, ржавые остовы тракторов и один рухнувший подъемный кран. Мы сгружаем наши вещи. На пирсе стоит моя юная спутница, и шикает на меня – не снимай, я ужасно выгляжу среди этого кошмара! Она затравленно оглядывается...

Так мы приехали на остров Беринга.

Первый, с кем мы познакомились на Командорах, был пограничник-прапорщик. Он переписал наши паспорта, поинтересовался целью визита в приграничную зону.

«Работать в заповедник», – бодро ответил я.

Назвать контору, где располагался заповедник, убогой, значит быть несправедливым ко всем остальным помещениям острова. Один мой знакомый, проживший на вулкане в «приюте альпиниста» на фразу «мы живём убого» всегда переспрашивал: «У какого Бога?»

В заповеднике работало человек пятнадцать. Меня приняли начальником склада, с переводом в специалисты отдела экопросвещения. Делать мне можно было что угодно, всем было на меня начхать. Директор, капризный мужчина с белым лицом и яркими губами, сидел на высоком кресле в кабинете: он всегда на предложения к сотрудничеству кивал с умным видом. Международная организация ПРООН (Программа Развития ООН) выделила деньги для обустройства особо охраняемых территорий. «Командорский» заповедник к двухсотсемидесятилетию открытия Командорских островов получил транш.

Меня пригласили в заповедник снимать кино и делать фото для сайта, ещё развивать экотуризм и дайвинг. Перспективы были туманными...

Когда развеялся туман, мы отправились гулять по деревне. Никольское. Мы забрались на утёс, с которого в одну сторону – океан, а в другую – вид на островную ойкумену. Я записал видеодневник: указал на лестницу, по которой не ходят – в ней не хватает ступенек, что телецентр разрушен, а в селе живут шестьсот человек и добрая половина алеуты, а вся интеллигенция с острова Беринга уехала ещё в девяностые. Тут я сделал единственный снимок села Никольское: две улицы, десяток типических для севера деревянных двухэтажек с ржавыми крышами и посинелым брусом – неказистое, но сейсмоустойчивое жильё.

Других населённых пунктов на Командорах нет.

Село Преображенское на острове Медном, втором острове архипелага, закрыли ещё в семидесятые годы прошлого столетия по причине дороговизны снабжения. Снова навалился туман – и как в молоке стало: появился силуэт козла с бородой, десяток коз – туманное стадо. Чайки катались на восходящих потоках, – я снимал белые цветки и чаек в полете. Внизу метрах в двадцати под обрывом бились о камни прибойные волны. Страшно с высоты. Далеко в океане я увидел уходящий пароход.

В дневнике я запишу: «Мы ходили на берег снимать волну. Прибой впечатляет: пена, гул наката, бреющие бакланы. Вдруг из ниоткуда налетал туман... Холодно. Июль. Туманы – визитная карточка Командор. Туманы вокруг в океане на тысячи миль. Из-за чёртового тумана корабли Беринга потерялись в океане – случились все трагические события, приведшие к открытию нового туманного Альбиона.

Я всегда думал, отчего людей так тянет на Командоры: всяких авантюристов, неплательщиков налогов, пьяниц и художников.

Звучное название – вот, что манит! Нужно произносить вслух. Ощутите: «Командоры! Командоры! Командоры!» Чириков, капитан «Святого Павла», второго корабля экспедиции Беринга, был опытным мореходом, но вот несправедливость: назовите острова его именем – «Чирикова» – и совсем другой колер появляется, другая семантика, что ли. «Туманы... Туманы приносит ветер».

Ходили на День рыбака в центр села. Познакомился с алеутами. Разливали уху. На берегу – бюст Беринга с отбитыми цифрами жизни и смерти. Футбольное поле. Музей. У стены – старые чугунные пушки. На крыше сарая алеутские мужчины сидят на корточках. Играет ритмичная музыка. На скорость разделывали нерку, ядовитую – если неправильно приготовить – но ужасно вкусную рыбу. Пьяных особенно не видно, женщины все несимпатичные. Почти не матерятся вокруг.

Окна мои выходят во двор, виден океан. Жарю рыбные котлеты. Выбрасываю отходы в форточку, там слетаются огромные серокрылые чайки – бестии, занесённые в красную книгу. Я бы их безжалостно истребил за то, что они с утра до ночи истошно орут. Чайки сжирают все отходы; они быстро приспосабливаются к источнику пищи. Кошки на Командорах типические – трехцвётные, тигровые, мохнатые. В нашем подъезде живет Танкист, старый вонючий кот. Его прозвали так, за то, что прошлой зимой сидел в канализационном люке, высунув голову как из башни танка – прятался от пурги. Зимой половина кошек погибает, весной рождаются новые: котята мяукают под полами, молодые коты учатся воровать еду у чаек.

Пришла соседка Галя, простецкая тетка; думал сначала, что она скандальная. Её сын Эдуард, инспектор Рыбвода, периодически запивал; приезжал младший брат из города, врубали музыку в машине, ругались. Утром принесли нам тарелку свежей икры. Галя обнимает таз белья – собралась во двор развешивать – смущенно улыбается, тыкает себя характерно пальцем в подбородок под ухо: «А мы День рыбака отмечали». И подслеповато пьяненько моргает. Она ещё и не старая женщина, одна живёт. Она алеутка.

На втором этаже Лена, тоже алеутка. Её муж, пожарный, погиб полгода назад, спасая людей из горящего дома, остались двое детей сиротами. Алеуты внешне похожи на русских – ассимилировали. Прошло десять дней, я писал: «Катастрофа! Убожество жизни на острове предстаёт передо мной во всех красках. Это тюрьма».

И что самое обидное, я по глупости своей попал в нее собственной волею. Смелость и глупость – близнецы...

Был в гостях у местного художника Сергея Пасенюка, подарил ему трубку курительную, но в ответ не заметил теплоты, а осторожность и прощупывание. Ценность отношений на острове просчитывается. Вот тоже заковырка: ты можешь быть совершенно никому не интересен.

Или интересен, как новый объект — когда начнешь продавать мебель, запьешь горькую, загуляешь, разведешься, соберешься покинуть остров навсегда,. Чужаков здесь не любят. Каждый человек просчитывается и каждому дается прозвище: завхоза заповедника звали Алкашом, инспектора Колю прозвали Шнырь.

Заведующий хлебопекарней был горластый мужик по прозвищу Сосиска или Колбаса, а старого сварщика дядю Колю называли уважительно Паровозом. Я снимал свадьбу его дочери, взял немного – десятку. Обычная свадьба. Катались по острову, был ветер, туман и морось. На хичкоковском пирсе распили шампанское, а в бутылку затолкали письмо и швырнули что есть силы в океан. На дороге вдоль бухты бодались джипами, отдали поллитру за проезд, ржали; девчонки (одна разбитная с фиксой и хрипатая) матерились от всего сердца: «Подруженька наша, танцуй, а-а счастия тебя, сука бл...ь!» И давай на пирсе по гулкому железу бить каблуками. Хмурилось в океане, по бухте ходили буруны. Привыкаешь к скелетам пароходов, они создают особенный колорит острова – осколок советской эпохи – креативно.

На Дне рыбака делал портреты: немолодая алеутка краснолицая, один глаз щурит, толстые губы, широкая к низу – она ест уху, сплевывает кости рядом в тарелку. Сухая женщина, с ней девушка; они похоже внешне: обе смуглые, черноглазые, смоляные волосы. Тоже алеутки. Потом узнаю, девица замужем за одним инспектором из заповедника – русским; мать её иногда запивает, а муж, рыжий добряга мужик, спит на кухне на полу, когда приходит выпимши.

Через месяц жизни на острове я поймал себя на мысли, что тоже стал сплетничать про коллег и перемалывать кости соседям. В заповеднике у меня не сложилось – мне мало платили, мы еле сводили концы с концами, пришлось продать наш японский холодильник.

Пришли на яхте паломники с иркутским попом во главе. Вели светские беседы. На высоком холме в центре села Никольское Сергей Пасенюк, островной пассионарий, ворочал горы песка. В память об экспедиции Беринга и открытии Командорских островов он строил мемориал «Пушки». В тысяча девятьсот девяносто первом году экспедиция нашла останки капитана-командора, его команды и откопали пушки со «Святого Петра». Пушки те сдали в местный музей, одну отправили на родину Беринга в Голландию. Две пушки потом сперли: начальник милиции бегал и разводил руками, просил нас с капитаном Соло нырнуть и посмотреть, может озорники сбросили пушки под пирс. Мы нырнули, но раритеты не нашлись.

«Чем мы хуже других портовых городов, Барбадосы, Бадена? — говорил мне в интервью Пасенюк. — Везде есть пушки. Наши-то пореликтовей будут. Здесь форпост российский, солнышко здесь встаёт».

Попы тоже приложились к общественному мероприятию, кинули по паре лопат с песком. К торжествам, на которых был губернатор Камчатки, пушки уже стояли на лафетах.

Закончились праздники, мы сидели в экзотическом сарае Пасенюка и вели светские беседы: «Какая же здесь тюрьма, здесь самая свобода», – с нескрываемой обидой за свой остров говорил Пасенюк. В сарае, где гостями были и народные артисты, и воровские авторитеты, и сенаторы, и маленький алеут Бамбуча, висят на стенах портреты Рузвельта, Лондона, Путина. Ужасные акульи челюсти, жалкие оскаленные черепа каланов и котиков. Над головой под потолком – каяк; на оленьих шкурах рассаживаются гости за бражным столом, пепельница в виде банки с икрой. Пасенюк сед, лохмат, на горбатом носу растут черные волоски, прищурен всегда, морщинист. «Моряки Беринга, высадившись на берег, обживались как могли, — стал с интересом рассказывать Пасенюк. — Песцы, аборигены острова, первым делом отожрали пальцы ног у мертвецов».

Потом я прочту в дневниках Стеллера, что за первый день моряки зарубили топорами несколько десятков прожорливых тварей. Доктор Стеллер описал животный и растительный мир острова. Один из северных мысов назван именем офицера Вакселя, самая высокая гора именем Стеллера. «К празднованию 270-летия открытия островов, руководство заповедника на деньги ПРООН по- строили «комплекс» в непосредственной близости от места где захоронены Беринг и его моряки, – в голосе Пасенюка я услышал тревожные нотки, негодование, — на старых раскопах, где были могилы и землянки. Площадка в виде носа корабля и туалет системы сортир в виде домика с крышей. Мыслили так: губернатор поест, попьет, поср..т, поблагодарит челядь за гостеприимство. Но губернатор не приехал, видимо кто-то сказал, что будет подстава с этим «комплексом». Сортир обошелся немыслимо дорого, порядка двухсот тысяч рублей – на Командорах все цены с тройным коэффициентом. Это самый дорогой туалет системы “сортир” в мире», — закончил Пасенюк.

Я подумал, что кто-то оставляет след на земле руками и головой, а кто-то ж..пой. В Никольском народ повозмущался и забыли. Через пяток лет от сортира ничего не останется – океан подрихтует ветром и солью. Руководство заповедника в очередной раз поменяется, «отмыв» халявные деньги. И концов будет не найти.

P.S.
К месту про убожество: оно в людях слабых и никчемных.
Остров же сносит все... и мракобесие, и жадность: пена растворяется в соленой воде, к утру смывает отливом в океан всю накипь.

(продолжение следует)

Первая часть | Третья часть

Вячеслав Немышев