Умные вещи

В апреле моя студентка изменилась до неузнаваемости. Была смешная девочка-хиппи с зелёными волосами, вся обвешанная фенечками и другими хиппарскими прибамбасами. Впрочем, училась она великолепно, так что её эпатажный внешний вид никого не смущал. А тут вдруг — модная причёска естественного тёмно-русого цвета, моднючие костюмчики, высокие каблуки. Даже походка стала другой.

Как-то после занятий я спросила её, что с ней происходит. Тем более что успехи её в учёбе стали не столь впечатляющими, как пару месяцев назад.

— Понимаете,- сказала девочка, — мне подарили месяц назад дорогущий сотовый телефон.

— ?!

— Я не знаю, почему, но он всё изменил в моей жизни.

— Например?

— Например, я стала менее обязательной. Я уже не боюсь опоздать на встречу, меня не волнует, что меня будут ждать. Ведь я всегда могу позвонить и предупредить, что опаздываю. И значит, я как бы уже не обязана быть точной. Ну так же и с занятиями. Еду в библиотеку, тут кто-то звонит, и я сворачиваю пить пиво или к подружке. И вообще — если я в одном могу не напрягаться, то и в другом… Понимаете? Не нарочно, на уровне подсознания. Расслабилась что ли…

— А я, признаться, думала — это любовь.

— Ой, с этим так всё сложно! Вот мне подарили на день рождения этот телефон — такой крутой! И я же не могу сунуть его в драный рюкзак. Купила дамскую сумку. Ничего в неё не лезет, чёрт бы её побрал! А раз сумка, значит — взрослые сапоги. Ну и всё остальное — одежда, волосы, макияж. А потом смотрю на себя в зеркало и понимаю, что мне уже нужны рядом не хиппи, а мужик на мерсе. Думаете, это так просто? Ужас! Я уже боюсь этого телефона. Подружка увидела, как я SMS набираю, и говорит: «Ты его держишь, как ядовитую змею!» — а как ещё его держать? Вот видите, я уже курсовую вовремя не сдала, а теперь, того гляди, всю сессию завалю!

Она не завалила сессию, но нахватала кучу троек. И мужик появился, уж не знаю, на мерсе ли — я в машинах не разбираюсь. Только эта девочка теперь говорит: «Как же я ненавижу мужиков! Сволочи!» — неужели во всём виноват телефон?

Должна признаться, вещи не любят меня. И, чем вещь умнее, тем хуже она ко мне относится. Иногда, я думаю, они, эти умные вещи, откровенно глумятся надо мной. А потом с хохотом рассказывают друг другу, как они меня приложили.

Если я включаю видеомагнитофон на запись, он внезапно выключается. Пока я соображу, что к чему, пока включу систему, пока заново выставлю кассету, коварно отмотавшуюся назад, пока ещё раз нажму кнопку записи… Записать фильм с самого начала у меня просто нет шансов. А сын потом привычно вздохнёт: «Ну что же ты…».

Компьютер ни с того ни с сего начинает давать мне дурацкие, совершенно неприемлемые советы. Предлагает ставить запятые против всех возможных правил синтаксиса! Мои любимые тире и многоточия бесят его неописуемо. Ну стиль у меня такой! Пора бы привыкнуть! А как он цепляется к словам! На его взгляд, я то и дело использую жаргонные слова («фенечки», например, или «дурацкий»), и он укоризненно пишет: «Если Вы допускаете в Вашем тексте использование жаргонных слов…» Да! Допускаю! Не твоё дело! Иногда он, не придумав, к чему придраться, начинает поперёк моего текста объяснять мне значение слов, которые я прекрасно знаю с детства. Выпендриться хочет, не иначе — показать, какой он умный! Ещё он, наверняка умышленно, сбивает абзацы. И непрерывно подчёркивает что-нибудь в каждой строчке. Хотя бы точку в конце предложения (вот предыдущую точку, например, — что он предлагает вместо неё — непонятно). А вопиющей опечатки не видит в упор — тоже, думаю, умышленно. Обратите внимание — с сыном он ведёт себя куда более сдержанно и адекватно!

Однажды я ответила своей студентке на деловое письмо. Совершенно обычным нормальным способом набрала страничку текста. Вот только отправить это письмо по e-mail не удалось никому и никогда. На дискеты это письмо переписывалось, но ни на каком другом компьютере эти дискеты уже не открывались. Ни один специалист не смог сказать, в чём тут было дело. Всем было ужасно интересно, как я достигла такого беспрецедентного результата. Но я, честное слово, всё делала, как обычно! Кончилось тем, что я продиктовала мой текст сыну, и он, заново набрав его, спокойно отправил с той же самой техники.

И так всю жизнь! Ещё в детстве, лет девять мне было, дед посоветовал мне посмотреть по телевизору «Ночь перед Рождеством» по Гоголю, которого я очень любила. Фильм шёл часов в пять, когда дома никого не было. А надо сказать, что в те шестидесятые годы у нас был телевизор, привезённый дедом из-за границы, и работал он через трансформатор — огромный, жутко гудящий чёрный ящик, стоявший позади тумбочки с телевизором. И включался этот телевизор раз в год, в новогоднюю ночь. Уж не знаю, почему. Но для такого фильма можно было сделать исключение. Да и до нового года оставалось не больше недели.

Я очень хотела посмотреть этот фильм! Прибежала с катка на Патриарших, включила телевизор и уселась поудобнее. Минут десять я спокойно наслаждалась фильмом. Потом у меня защипало в носу, из глаз потекли слёзы, в горле запершило. Но мне было очень интересно. Ещё минут пять я смотрела уже в экстремальных условиях. А потом поняла, что в комнате полно дыма.

Пришлось разбираться, откуда дым. Оказалось, из трансформатора. Пока я нашла источник возгорания, пока подставила стул, чтобы с него, перегнувшись через тумбочку, достать этого гудящего монстра, он уже начал плавиться. Я всё же додумалась повыдёргивать все вилки из розетки и из него. Потом надела меховые варежки, открыла окно на лоджию и выкинула отвратительно воняющий трансформатор в снег. Раздалось громкое шипение, с лождии повалил дым пополам с паром. Варежки остались на трансформаторе. Практически, вплавились в него навечно. Я аккуратно закрыла окно и пошла к соседям смотреть фильм. В последний момент я поняла, что дед будет волноваться, надо написать ему записку, объяснить что-то. В стрессовой ситуации я почему-то забыла слово трансформатор. Поэтому записка вышла крайне странной: «Он расплавился с варежками. Ушла смотреть фильм». Я не могла сказать, куда ушла, ведь я же не знала, кто из соседей окажется дома.

Бедный дед! Он пришёл в пустую квартиру, полную дыма и какого-то отвратительного запаха, нашёл в прихожей загадочную записку и долго искал меня. То, что это всё случилось, когда я впервые в жизни сама включила телевизор, его совершенно не удивило. Впрочем, он ни секунды не сомневался, что я всё сделала правильно — и до возгорания электроприбора, и после. Я была послушной и аккуратной девочкой. Вот только техника меня ненавидела.

В лингафонном кабинете МГУ, где студенты реферативной языковой группы обязаны были заниматься ежедневно, все техники уже после первого месяца знали меня в лицо. Наверное, все студенты, вместе взятые, не ломают за год столько магнитофонов, сколько я — за пару недель! Бедные лингафонные сотрудники уже просто не отходили от меня, пристально глядя на мои руки. Я делала всё правильно! Но магнитофон всё равно ломался у них на глазах. Когда я сдала госэкзамен по языку, они перекрестились. А их начальник сказал: «Думаю, Вы ошиблись веком. Вам, с Вашей энергетикой, надо было бы родиться пораньше, когда никакой техники не было». Ну, разве что в первобытный период — там мне было бы нечего сломать.

Замки у меня не открываются и не закрываются. Молнии застревают или расходятся. Лампочки — мгновенно перегорают, а иногда и взрываются с чудовищной силой, разбивая осколками плафон. Удлинители бьются током. Фены и вентиляторы не включаются. Даже шариковые ручки то не пишут, то текут! Надо ли говорить, что я подметаю ковёр веником, стираю руками и вообще держусь от техники подальше.

Я отлично готовлю. Но прежняя электрическая плита в моих руках то и дело ломалась, а однажды чуть не убила меня. Новая — газовая — гораздо более покладиста. Стоит нажать кнопочку, она сама включает газ и выключает его, как только гаснет огонь. Вот только духовку я никак не могу научиться зажигать, так что пироги пеку только в присутствии сына, которого этот факт скорее радует, чем огорчает. Зато разжечь и заворожить костёр я могу в любую погоду. Чем бы я его ни кормила, он будет гореть ровно так, как я хочу. И готовлю я на костре ничуть не хуже, чем дома.

Я хорошо шью. Но электрическая швейная машинка ломалась с таким постоянством, что я отчаялась и выбросила её. А бабушкин «зингер» зажала бывшая жена брата. Так что я шью теперь руками. Всё, даже куртки и сумки. И никто не верит, что строчка ручная. Это, конечно, несколько медленнее. Но, если учесть все простои из-за поломки машинки, по сути, получается всё же быстрее.

Я отвратительно считаю. Но, если нужно что-то сосчитать, я делаю это на бумажке столбиком. Стоит мне взять калькулятор и десять раз подряд задать ему простейший пример, он предложит мне десять разных ответов. Проверено.

Это, конечно, справедливо. Ведь я сама не люблю вещи. И они, видимо, это чувствуют. Вот собак я нежно люблю. И они тоже любят меня. Да что собаки — любые звери относятся ко мне хорошо. Меня любит лес — в нём я всегда чувствую себя защищённой. А уж море как любит! Когда меня, двухлетнюю, смыло с пирса волной, я не утонула и даже не испугалась. Дедушка прыгнул за мной в костюме, в ботинках и при галстуке, а я уже сама плыла ему навстречу. С тех пор я плаваю, как рыба, не владея никакими стилями, но и никогда не уставая, не боясь никакого шторма. Я просто живу в море, как в собственной комнате. Не поверите — но меня ни разу не обожгла медуза и не цапнул клешнёй краб. Должно быть, они знают, как сильно я люблю их всех. Люблю всё живое. И оно отвечает мне взаимностью. И мои любимые города так милы со мной, наверное, как раз потому, что я считаю их живыми, люблю их, как людей и разговариваю с ними.

С вещами, пожалуй, тоже не так просто. Вот книги — они вещи или нет? Строго говоря, конечно, вещи — чувственно воспринимаемый результат человеческого труда. И уж точно не глупые. Другое дело, что я их вещами не считаю. Они для меня ручные и одушевлённые. Я их очень люблю, и они мне доверяют все свои секреты.

О! Поняла! Я не считаю вещами свои личные артефакты. Артефактами мы называем предметы, созданные людьми, и имеющие знаковое или символическое значение. Если они и вещи, то не дикие, а совершенно ручные. Вот и я не считаю вещами ручные предметы. Те, которые имеют лично для меня знаковое или символическое значение. Тогда неважно, кем они созданы. На следующем уровне я сама создала их для себя. Я одушевила их, придала им особый смысл и особое значение, неизвестные другим. Из материальных ценностей они превратились в духовные. Они напоминают мне о близких людях, которых эти предметы так или иначе представляют в моей жизни. Вот такие явления я люблю, только язык не поворачивается назвать их вещами. И они любят меня.

Так я люблю плюшевые игрушки, представляющие живых зверей у меня в квартире, где настоящим зверям было бы гораздо хуже, чем дома, в лесу.

Я люблю любые предметы, принадлежавшие когда-то моим предкам, какими бы бесполезными они ни казались теперь окружающим. Люблю всё, что дарят мне близкие люди, поскольку в их отсутствие эти предметы легко и естественно вызывают во мне их образы. И эти предметы тоже относятся ко мне хорошо.

Впрочем, все близкие, зная мои пристрастия, дарят мне если не игрушки, то книги, картины, а также видео и аудиокассеты. А эти предметы априори являются одушевлёнными для меня. Ведь они представляют массу хороших людей — писателей, художников, артистов, музыкантов, режиссёров, а заодно и героев этих произведений.

Думаю, мой сотовый телефончик по имени Сёма так мил со мной только потому, что мне подарил его сын. Не иначе — сын предварительно внушил Сёме, какую миссию ему предстоит выполнять. Рядом со словом «меню» в нём стоит имя сына. Мне достаточно нажать одну кнопочку, и телефон мгновенно соединит меня со служебным сотовым сына, с которым он не расстаётся ни днём, ни ночью. Причём, у него там всё устроено так, что мой звонок проходит даже тогда, когда на все остальные стоит блок. И сознание того, что в любую секунду я могу услышать его голос, греет меня. Я не злоупотребляю этой возможностью, он звонит мне чаще. Но то, что я могу это сделать в любое время, очень важно для меня.

К тому же сын, зная мои напряжённые отношения с техникой, установил на мой телефон упрощённую систему управления, как я называю её — «для идиотов». Практически всё, что мне нужно, делается нажатием одной из девяти кнопок. Одна кнопка вводит режим набора SMS, другая соединяет меня со «Службой спасения», третья — открывает мой баланс, четвёртая — настраивает будильник и так далее. Теперь все мои подруги просят, чтобы мой сын настроил их телефоны так же.

Окончательно Сёма покорил меня однажды морозным вечером, когда я, не чувствуя замёрзших рук, неуверенно ткнула пальцем в ещё малознакомый телефон, пытаясь дозвониться до сына. И Сёма, который тоже ещё привыкал ко мне, доверчиво написал на дисплее: «Позвонить сыну?», — чем невероятно растрогал меня. Мог ведь не догадываться, а просто проигнорировать моё неумелое прикосновение!

А ведь Сёма явно из разряда той самой нелюбимой и не любящей меня техники, причём, умной, а значит, особенно вредной. Но он одушевлённый представитель моего сына, как я могу не любить его? Да и ему по штату положено любить меня, какой бы бестолковой я ни была. Я уверена в нём. Я знаю, что он не подведёт меня, не станет издеваться или самоутверждаться за мой счёт.

Пообщавшись с телефончиком несколько месяцев, я пришла к выводу, что дело вовсе не в моей технико-разрушительной энергетике. Ведь Сёма-то не ломается (тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить)!

Видимо, каждый человек имеет свою «центральную зону», как этнос, к которому он принадлежит. То стабильное ядро личности, состоящее из личных ценностей, важнейших принципов формирования своего Я-образа, семейных традиций и основ мировоззрения, которые рисуют в нашем сознании нашу личную картину мира. Именно эта «центральная зона», постоянно работая на нас на уровне подсознания, обеспечивает нашу успешную адаптацию в мире. Видимо, в моей «центральной зоне» присутствуют только духовные ценности, основы взаимоотношений с людьми и природой, но не с вещами, пусть даже самыми умными.

Возможно, эти вещи, встречаясь со мной, рассчитывают на какое-то взаимовыгодное сотрудничество. Может быть, они ощущают себя чрезвычайными и полномочными послами иного мира. А я, не спрашивая фамилии, устраиваю им депортацию в двадцать четыре часа. И за что? Только за то, что не владею их языком и не бывала никогда в их стране. Но разве это их вина? Ещё бы им не обижаться! А я, вместо того, чтобы налаживать как-то дипломатические отношения, упорно закрываю границы.

Это правда, создавая свой мир, я как-то забыла о вещах. И временами испытывала невероятное изумление, когда мне о них напоминали.

Когда я выходила замуж и уезжала на съёмную квартиру, дедушка предложил моему мужу забрать сундук с приданым. Ох, я и взвилась!

— Ты что! — кричала я любимому деду.- В каком веке ты живёшь?! Какое может быть приданое? А крепостных ты мне не припас случайно?

Дед был мудрым человеком. Он никогда не обижался и никогда никого не перебивал. Спокойно выслушав мои крики, он поинтересовался:

— Алёнка, а на чём ты собираешься спать, не скажешь?

— Там есть диван! — гордо сказала  я.

— Диван — это хорошо, — согласился дедушка. — А есть ли у тебя подушки, одеяла, простыни, наволочки, полотенца?

— Нет, — неуверенно призналась  я.

— Есть! — сказал дед, показывая на резной сундук, в котором когда-то лежали мои игрушки.- А утюг? А чайник? Кастрюли, сковородка, чашки-ложки, тарелки, ножи-вилки…

Я поняла, что дед был совершенно прав. Без приданого никак не обойтись. Не один месяц потом я изумлялась предусмотрительности деда и непрерывно благодарила его. Что бы мне ни потребовалось — ножницы или консервный нож, мясорубка или тёрка, хрустальные бокалы или ваза, клей или крем для обуви, скатерть или клеёнка — мне нужно было только открыть резную крышку сундука и отыскать в его недрах всё необходимое. А на дне лежала огромная «Книга о вкусной и здоровой пище» — микояновская, вышедшая ещё до моего рождения. Она и сейчас у меня в память о том, как я училась готовить.

Вот дед, которому я в подмётки не гожусь. Дед, ровесник двадцатого века, самый духовный из всех известных мне людей. Он, между прочим, включал вещи в свою «центральную зону». Он помнил о вещах в тот экстремальный момент, когда его единственная любимая внучка уходила из дома с чужим мужчиной. Он, кстати, отлично умел пользоваться всеми техническими штучками и даже чинить их. А ведь все эти штучки намного моложе его. По какому же праву я снобистски отрекаюсь от мира неодушевлённых вещей?

Может быть, мой сотовый телефончик по имени Сёма действительно поработает послом и поможет мне наладить дипломатические отношения с вещами? Теперь или никогда!

Для начала я упорно сижу за компьютером и вновь и вновь пытаюсь установить абзацы в этой статье. Я пока не поняла его логики. Но, может быть, скоро пойму? Пожелайте мне удачи!

Ваша Алёна Маслакова