В прокат выходит фильм японского классика и фестивального любимца Хирокадзу Корээды «Магазинные воришки», завоевавший в этом году «Золотую пальмовую ветвь» Каннского фестиваля. Социальная мелодрама, униженные и оскорбленные герои которой используют не самые благородные способы, чтобы выжить в современном мире, по-новому ставит вопрос о том, насколько справедливы законы, по которым этот мир привык существовать
Седая старушка в дареной одежонке «из перехода» молится у домашнего алтаря в интерьерах благополучного дома. В соседней комнате гневливо шепчутся за ее спиной: «Что здесь каждый месяц делает бывшая жена твоего отца? Какое теперь она имеет к нам отношение?!» Тактичная старушка предпочитает унизиться, но развеять беспокойство хозяев: «Я здесь, только чтобы почтить память покойного мужа. Скоро я закончу и уйду». Затем — обычная неловкость, пирожное и чай, сбегающая вприпрыжку по лестнице в институт младшая дочь, на ходу обсуждающая роскошное меню ужина, какое старушке и не снилось,— сама-то она привыкла к какой-то растворимой ерунде. Перед уходом — дежурный конвертик, плата за крах, в который поверг старушку уход мужа в другую семью: «Вот, значит, как?.. Спасибо вам большое». Старушка бредет домой, прикрываясь зонтиком словно бы не от солнца, а от беспощадности мира, внезапно останавливается и заглядывает в конверт. «Черт! — вырывается у старушки.— Опять дали только 30 тысяч иен!»
Этот крошечный эпизод вполне отражает всю структуру фильма. Автор самой душераздирающей картины о сиротстве «Никто не узнает» и цикла лент, суммировавших вселенскую тоску по цельной семье («Вместе мы идем, вместе мы идем», «Наша младшая сестренка», «После бури»), 55-летний Хирокадзу Корээда в своем новом фильме пускает в дело все прежние наработки и задействует всевозможные механизмы зрительской сентиментальности, чтобы тут же ее испытать. Увидев отверженных, зрители с готовностью выудили из карманов носовые платки. А спустя минуту готовы ли они запихать платки обратно и солидаризироваться с бабулей, которая умело манипулирует черствыми родственниками и попросту грамотно канючит деньги?
Бабуля живет в лачуге где-то на краю города, а с ней еще пятеро: внучка, муж с женой, их приемный сын и пятилетняя девочка, которую, обнаружив замерзающей на балконе без присмотра родителей, супруги в начале фильма принесли в дом. Так тесно и вповалку не жили даже персонажи итальянских неореалистов; «Отвратительные, грязные и злые» рядом с ними — пижоны. И это при том, что бабуля получает пенсию, а трое взрослых работают, пусть и где придется: один поденщиком на стройке, другая — в прачечной, третья — в секс-кабинке вроде той, где надрывала нам душу Настасья Кински в фильме «Париж, Техас» (и эта надорвет не меньше). Но всех их денег не хватает даже на жизнь в хибаре. Чтоб ходить не в рванине и есть три раза в день, семья придумала нехитрый приработок — воровство. Старый и малый таскают из магазинов еду и бытовую химию, мама обчищает карманы сданных в прачечную вещей.
Пестрый мир сквота, где свалены разноцветные упаковки джанкфуда и линялые одежки из секонд-хенда, Корээда противопоставляет холодной казенщине кондиционируемых современных пространств. Когда-то Акира Куросава так же свалил банки из-под кока-колы в мусорные кучи своей первой цветной картины «Под стук трамвайных колес» (1970), чтобы придать постапокалиптический колорит трущобам токийской окраины. У Корээды пестрота тех же излучин реки Сумида сообщает совсем иные настроения. У него это теплое чувство встречи с детством, семейным уютом, который у фестивальных зрителей старшего поколения — к нему же, безусловно, принадлежит и жюри — ассоциируется с миром, где люди еще сбивались в кучи. Сам долго проработав в таком ключе, Корээда, кажется, вычислил сбой этой системы чувств: в картинках неблагополучия фестивальную публику греет ретроуклад. Неблагополучие не приводит ее в ужас — оно ее умиляет. Зрители плачут по своим воспоминаниям, провожая героев на дно жизни. И решительно ничего не сделают, чтобы изменить тот мир, который увидели в кино.
Ну так теперь герои привычной мелодрамы неблагополучия возьмут быка за рога. Нет, ничего бесчеловечного: просто бабку, которой они скрасили последние одинокие годы, закопают во дворе, никому ничего не сказав, а на накопленные ею похоронные деньги заживут припеваючи. Что, неужто ваши слезы высохли? Вы в растерянности? Вот и ряженые в униформы функционерши твердят, что это противозаконно. В заключительной четверти фильм резко меняет тональность, переходя в формат жесткой судебной драмы: крупные планы, решетка, вопрос-ответ. В прошлом году Корээда показал в Венеции детектив «Третье убийство», целиком выдержанный в этом жанре: теперь оказалось, что тот неожиданный в его палитре фильм был нужен как упражнение, подготовка к главному триумфу.
Уникальность «Воришек», помимо их формальной безупречности и сериальной сыгранности актерского ансамбля, в том, что в отличие фильмов, пытающихся выдать ответы на мучительные вопросы, Корээда предлагает ответы, к которым тут же возникает масса вопросов. И это гораздо больше похоже на правду, какой мы знаем ее из жизни. Потому и социальная критика становится в его фильме именно критикой, а не упоением собственной чувствительностью и скоморошничаньем духовной благотворительности, и базовые вопросы бытия — из тех, что никак не связаны с деньгами или их отсутствием,— нависают особенно грозно. Почему законы общества и законы сердца так часто вступают в противоречие и сердце повсюду должно уступать или проигрывать? Что это за закон, который молчит, когда живой человек оттеснен на обочину, но стоит тому стать трупом, как тот же закон требует для него правил захоронения, а следовательно — финансовых вложений от тех, кому этот труп не чужой? Кому тут служит юриспруденция? И что делать, коли мир устроен так, что для того, чтобы вписаться в него с блеском, приходится жертвовать самым драгоценным островком той сердечности, какую мы находим только дома, с родителями?
На Токио пали ночь и снег, и двое, неблагополучный отец и приемный сын, со смехом лепят снеговика, и кажется — нет ничего важнее и лучше. Камера — как часто бывает в этом фильме — смотрит на них, под фонари, на площадку ночного двора, откуда-то с седьмого этажа, как одинокий «благополучный» служащий, наблюдающий шумные игры неспящих, скрываясь за занавеской. Утром, под лучами солнца, крупным планом в упор, снеговик уже не тот — он поплыл и превратился в убогую массу с пуговицами набекрень. Сын дождался автобуса в интернат, где его обещали «научить общаться и заводить друзей», а отец сказал: «Ты лучше забудь меня навсегда». Мальчик со спокойным и красивым лицом уезжает навстречу лучшему будущему, и лишь когда автобус удалится достаточно, чтобы оставшийся не разглядел его губ, обернется и произнесет слово, которого тот ждал всю жизнь и теперь уже не дождется: «Отец». Да, как-то так. Нет такого ответа, чтоб работал все 24 часа. Есть ночь, и есть день. Ночь мы храним в своем сердце. День достается людям.
Алексей Васильев
