Быков – режиссер неоднозначный. После жесткой авторской трилогии «Жить», «Майор» и «Дурак» стал режиссером сериала-триллера «Метод», а потом «Спящих», где ФСБ героически борется с глобальным злом. Из-за разногласий с продюсерами по поводу событий в Кущевской он ушел из сериала «Станица». Потом уволился из фильма «Время первых», хотя уже снял две трети картины. Недавно вышел его новый фильм «Завод», с которого мы и начали наш разговор.
– Ваш «Завод» чуть ли не первый в XXI веке российский фильм о классовой борьбе. Что сегодня может привести к социальному взрыву?
– Мне кажется, что «классовый» взрыв нам не грозит, поскольку мы живем в обществе потребления. Оно находится в каком-то подмороженном состоянии. Как в песне группы «Кровосток»: «Россия – это холодец».
Так что «Завод» – локальная история об очень небольшой группе людей, решившихся на разбой под предводительством человека, который – единственный из них – заряжен идеологически. У него свое понятие о том, что такое справедливость и как ее добиваться. Проблема как раз в том, что нам мало что грозит. Люди потихонечку живут, как в анабиозе, им постепенно снижают качество жизни, они и сами себе понижают планку – и мышления, и поведения. На самостоятельную жизнь люди в общем-то уже и не претендуют.
Взрыва не будет. Я это понял, уже когда писал сценарий «Завода». Поэтому финал фильма для главного героя – тупик. Он – идейный и честный романтик. Ему высший смысл подавай, черно-белый мир, ясность. А жизнь вокруг – это сплошной компромисс, двойные стандарты, маски, роли, правда и ложь вперемешку, «Всё не то, чем кажется».
– А как вы относитесь к коммунистам? У них те же лозунги – о справедливости.
– Многосложно. Те, кто делал революцию 1917 года – они для меня фанатики и романтики. Но сам рывок к идеальному миру не может не вызывать восхищения. К большевикам примыкал практически весь художественный авангард России. Но при всей привлекательности коммунистической идеи я все же понимаю, что лучше обходиться без этих экспериментов над несовершенной, животной человеческой натурой. Лучше несовершенство и разнообразие, чем тотальная уравниловка под лозунгами равенства и братства. Я ведь и сам левый был еще недавно. Не против был, чтобы каждый мог похлопать меня по плечу и сказать: «Братан, уважаю». Но терпение кончилось. Сейчас все больше понимаю, что в этом стремлении быть «как все» есть что-то неестественное.
– А что, по-вашему, люди хотят видеть после Путина?
– О ком именно вы спрашиваете? Есть 80% электората, есть условные либералы, у которых всё более-менее устоялось в компромиссе с властью. Последние на публичных площадках «против Путина», а по большому счету имеют прямые личные и финансовые взаимоотношения с этой самой властью. Народу же проще воспринимать государство как заботливую, но строгую мать или отца. Он (народ), даже если недоволен, надеется на того, кто сверху, чтобы не нести личную ответственность за устройство окружающего пространства. Но есть и прогрессивно мыслящие люди, всерьез хотящие перемен. Правда, их мало. В массе своей люди просто хотят комфортно жить. Есть система, и в нее надо встроиться.
– А вам кто ближе?
– Те, кто хочет перемен. Суть любой материи – развитие. Причина любой болезни – застой. Это аксиома. Поэтому мне кажется, что у власти тактическое, а не стратегическое мышление. Она не думает на сто лет вперед.
Сейчас ударюсь в конспирологию, но мне кажется, что власть и деньги имущие живут в предощущении глобальной «капзды». По-моему, они готовятся к чему-то очень хреновому. То ли к большой драке, то ли к катаклизму. Поэтому накапливают ресурсы и капиталы и не сильно-то стараются что-то реформировать. Иначе я не понимаю, как это, имея на руках мировую историю, философию, экономику, не предпринимать каких-то серьезных мер для развития страны. Не понимаю.
– А Навальный какое место в этой картине мира занимает, по-вашему?
– Думаю, что в такой сложной внешнеполитической ситуации и в такой сложной стране, как Россия, «быть Навальным» можно только с чьего-то разрешения. Может быть, он об этом разрешении не хочет знать, но оно точно есть. Потому что, если бы он категорически мешал чьим-то большим интересам, я думаю, что ему дали бы это понять.
Я уважаю его мужество и устремления, его отсидки в СИЗО, но все-таки это в нашей стране не самые жесткие формы пресечения. Думаю, что даже если он совсем чист и не выполняет заказ, то про него всё равно договорились. Чтобы создавалось ощущение воздуха. Чтобы сохранялись хотя бы внешние признаки демократии.
Подумайте сами: разоблачения про Медведева – это верхний предел для Навального. Выше он не берет. Значит, что-то его останавливает? И почему многие либералы воспринимают Навального с улыбочкой? Выходит, Навальный так или иначе встроен в систему.
– И все-таки иногда банан – это просто банан. А борьба с коррупцией – это действительно борьба с коррупцией. Как вы к расследованиям Навального относитесь?
– Крайне позитивно! Он показывает правду и суть происходящего. И тут, конечно, уже не так важно, в чьих интересах он работает. Важно, что он создает прецедент критического мнения. И во власти-то ведь должны понимать, что, если вообще ничего не критиковать, ничего не менять, всей системе придет конец. Просто есть какая-то допустимая зона свободы, которая власти не слишком мешает.
– А вы не думали стать политиком?
– Смеетесь? Я максималистом и даже радикалом был до недавнего времени и вообще к жизни относился крайне критически. Сейчас стал поумереннее. Центрист, можно сказать. Я знаю, и мне говорили, что моя главная проблема – это завышенная самокритика. Да и в суждениях бываю прямо патологичен. Так что в политику мне нельзя.
– Вас никогда не сравнивали с Шукшиным? Он, самородок из провинции, приехав в Москву, поначалу не мог притереться к хитросплетенному творческому сообществу.
– Нет, – смеется Быков. – Он приехал с Алтая, я жил поближе – в Рязанской области. А если серьезно, я думаю, что Шукшин был гораздо более прямолинеен, наивен и искренен. Я все-таки во многом расчетлив. Времена другие, нельзя не быть менеджером, хотя бы отчасти. Я всерьез верю, что надо делать пространство вокруг себя лучше. У меня есть чувство долга и, самое главное, чувство страха, что если я этого делать не буду, то сойду с ума или Бог меня накажет.
Я, разумеется, не могу и не буду изворачиваться перед аудиторией в обтекаемых формулировках и снимать гламурные вещи. Но я не рубаха-парень. Главный признак моей чуждости тусовке – это то, что меня никуда не приглашают. Видимо, я ни консервативной, ни либеральной тусовке неинтересен. Да и сам не собираюсь примыкать ни к тем, ни к другим. Почему? Либералы мне своей «любовью к глобальному миру» не близки. Для меня Пронск и Поленово ближе и понятнее, чем Париж и Сардиния, где, впрочем, объективно больше красоты и комфорта. Вдали от дома я искренне тоскую. Вот как-то приехал на Ниагарский водопад, стою и думаю: «Всё, хочу домой и картошку с грибами».
А государственники... Очень многие патриоты от власти крайне неуклюже пытаются продвигать идею русского мира. Неуклюже, потому что их дома, дети и семьи – за высоким забором или на том же Западе. Мне важен русский мир, но я не могу быть лояльным к власти, потому что вижу, как плохо живет простой народ. А мог бы жить гораздо лучше, если бы те, кто наверху, заботились о стране.
– А как относитесь к Серебренникову?
– Как к художнику – так же, с уважением, но неоднозначно, потому что я не большой поклонник провокативного искусства. Я слежу за «театральным делом» – смотрел документальный фильм про «Седьмую студию». Ходил поддержать к Басманному суду и на ТВ.
Мое личное мнение: Серебренников вовремя не почувствовал, что власть переменилась после «медведевской оттепели», закрутила гайки и сфокусировалась на нем как на самом авангардном художнике. У него же были серьезные связи наверху. Чего только стоит весь светский бомонд на премьере «Нуреева» в Большом, в то время как режиссер сидел под арестом! Почему не предупредили? Не понимаю...
Так что вывод. Если работаете с государственными деньгами, работайте хотя бы «вбелую». Чтобы ни заусенца. Хотя, если захотят, всё равно достанут.
– Почему на аватарке в фейсбуке у вас изображен граненый стакан?
– Не знаю, но я ничего более красивого, чем стакан с водкой, не видел в жизни. По-моему, это чистый антидепрессант. (Смеется.) Я, правда, уже больше не пью. К сожалению... Было время, когда я мог любую тоску разогнать стаканом. А сейчас – самочувствие не позволяет. Я не люблю быть не в форме. Поэтому отказался... Да что греха таить, был смешной момент, когда сел на пятую точку прямо на красной дорожке «Кинотавра». Мне тогда быстро дали приз за сценарий и отправили в номер, под капельницу, и после этого я совсем не пил года три. Обидно даже. Смотрю на своих коллег иногда – какие они здоровые, румяные, пьяные, девчонки рядом такие же, красота! Завидую. И с утра в понедельник они бодренькие каким-то чудом. Живут на полную катушку. А я вот уже старый хрыч, видимо.
– В 37 лет? Да ладно!
– Ну а как, если у меня с утра вместо кофе кардиотренажер? Настроение – дрянь. Что это за мужик?! Хемингуэй на завтрак выпивал две бутылки шампанского, а потом две бутылки вина за обедом и бутылку рома за ужином. И сколько прожил, сколько написал! Рано я что-то правильным стал. Хожу в бассейн, плаваю, стараюсь вес не набирать. А ведь лучше женщин и водки ничего еще не придумали. Весь смысл в этом, мне кажется... Всё остальное – чтобы время убить.
– Так у вас юность, наверное, была шальная?
– Да ну, бросьте! Откуда «шальная»? В 21 год я уехал из города, где работал машинистом сцены, грузчиком и оператором дискотеки. Поступил во ВГИК. И с 20 до 30 лет у меня была только учеба, саморазвитие, слипшиеся пельмени с рынка на ВДНХ и работа аниматором – крутил детям собак из шариков-сосисок. Никакого буйства. Самый лучший возраст безрассудства и немереных физических сил прошел тускло и непродуктивно.
Сейчас и семью в общем уже трудно построить, привередливый стал. Так что жены нет, детей нет, водку не пью, траву не курю, сплю по восемь часов, как в аптеке, зачем живу – не знаю. (Сам Юрий при этом радостно хохочет, между прочим.)
– Чтобы кино снимать. Почему, кстати, «Движение вверх» или «Легенда №17» принесли кассу, а более злободневный для народа «Завод» не принес?
– Потому что общество потребления, развлечения. И есть огромный запрос на великодержавное самоощущение – «мы им покажем», «можем повторить». А я упрямо снимаю авторское кино для думающей аудитории, которая смотрит его в сети и в кинотеатры не ходит.
«Завод», кажется, был последней отчаянной попыткой доказать, что осмысленное – пусть даже жанровое – кино может остаться на большом экране. Оказалось, не может. Перестрелками и триллерами подкупить массового зрителя не удалось. Он ждет только позитивных эмоций. Массовое кино стало примитивным, стало частью фуд-корта и шопинга. В этой ситуации я могу быть только иждивенцем у меценатов или дешевым андеграундным режиссером, который просит подкинуть копеечку в интернете. И если раньше я думал, что я – Прометей, то теперь понял, что «Прометей» – это только название санатория под Рязанью (смеется), куда, наверное, нужно поехать лечиться от тщеславия, идеализма и глупости.
– Депрессия кончится, и вы будете и дальше снимать честное кино.
– Честное? Не знаю. У меня было много компромиссов с совестью, чего ваньку валять. Не хочу еще раз прокручивать историю со «Спящими», но мне хватило по горло. Разобраться бы в жизни и в себе. Чего я действительно хочу и не хочу, могу и не могу. Обидно, конечно, что пик активной жизни прошел в незнании и тумане всех этих вещей. Много дров нарубил, а мог бы быть просто счастливым.
– Юрий, это творческие пытки. Понимаю. Но вот у вашего коллеги Сенцова пытки буквальные – он сидит...
– Он человек очень убежденный и самоотверженный. И делает то, что он делает, очень осознанно, во имя своей Родины и убеждений. Это достойно уважения. Но тут не нужно лишней сентиментальности – он точно знал, на что шел, или должен был знать. Скорее всего наша система его не отпустит.
– Несмотря на ваше обещание «уйти в тень», я уверена, что у вас уже есть идея для следующего фильма.
– Не знаю, буду ли я вообще снимать. Но знаю, что абсолютно точно назрела тема о взаимоотношениях либералов и консерваторов, архаиков и прогрессистов. Надо уже разбираться в этом и ставить точку. Невозможно жить в этом оре тех и других. Задолбало уже это разделение на чумазых и белую кость. Нужно или мост между ними наводить, или разрубать этот гордиев узел.
– Сейчас вы монтируете только что отснятый фильм «Сторож». О чем он?
– Это тяжелая драматическая история сложного человеческого треугольника о трех людях и их отношениях. Она о фальшивости ярлыков, о пресловутых скелетах в шкафу и о расплате за ложь. Я взял три основных архетипа из реальности: женщина, которая вышла замуж за деньги, а не по любви; мужчина, который хочет быть хозяином жизни и готов идти на всё; и лжепророк, который пытается убежать от себя. Жестокая история о том, что страшное наказание за самообман настигает всех
Анна Балуева
