Это какие-то магические два слова — Юрий Шевчук. Скажешь, и сразу всё понятно. Лидеру ДДТ не нужно задавать вопросы, что-то пояснять. Он весь как на ладони. Что думает, то и говорит. Вернее, поет. Но все-таки разговор был, слово сказано, вылетит — не поймаешь. Юра-музыкант превратился в философа? Да он и был им всегда. Просто немного повзрослел. Самую малость.
«Когда случилась война на Украине, я переживал это как личное горе»
— Вы хотите говорить о музыке. Политика вам совсем надоела?
— Да нет, мы же живем в нашей стране, куда ж тут без политики. Просто хотелось о музыке поговорить, потому что политики очень много сейчас, согласитесь. Как откроешь Facebook, вываливается такое… Столько злобы, драк, войны. От этого устает наш человек, да. О музыке мы как-то меньше стали разговаривать. Музыкальных журналов почти не осталось, хороших радиостанций мало, где мы слушаем живую, актуальную музыку. На ТВ то же самое. С музыкой у нас проблема, мне кажется. А музыка, она ведь человеку прибавляет только хорошее, правильно?
— Это смотря какая музыка. Вы говорите, что политики у нас много. А я вижу, что вас в этой политике в последние годы стало мало.
- Включите телевизор, у нас в стране политологов уже больше, чем слесарей. Вы знаете, когда случилась война на Украине, эта трагедия, я переживал ее как личное горе. Тяжело. И сейчас болит, конечно.
Смотрите, мы в 13-м году проехали всю Украину с «ДДТ». Начали со Львова, закончили в Луганске и везде видели замечательных людей, говорили, что политики ссорят нас, а мы им не поддадимся, Россия, Украина — братья и сестры. И нам в ответ — да!!! Я все это помню, как вчера было. И я в очередной раз задумался, могут ли влиять искусство, музыка на настроение людей в такие жестокие времена.
— Говорят, что не могут вообще никак, что это все придумано. Что человека, по сути, уже не изменишь в этом смысле.
— Вот это меня и мучило, хотел даже слезть со сцены… но «Когда умирают люди, они поют песни» — есть такая строчка у Хлебникова. Она для меня оказалась важной, т.е. делай свое дело, несмотря ни на что. Написалось много нового. Материал еще не издан, правда. Играем иногда на концертах. И как раз работа в студии, она где-то помогла нам выжить, это факт. Да и над песней ты размышляешь долго и нудно, и каждое слово у тебя выверено многочасовыми размышлениями, и вот за сказанное уже как бы не стыдно. А болтануть можно легко… Сейчас болтовни много.
— Но в Facebook идет реальная гражданская война. Правда, люди не сходят с дивана, но уже как бы на войне.
- Но самое главное, что никто не в силах своих оппонентов убедить ни в чем, никто друг друга не слышит. А на концерт приходят, и там мы говорим с залом.
У нас не монолог, диалог с людьми. Мы говорим о мире и войне, о добре и человечности, которую нельзя нам потерять. Это очень важные вещи, и на концертах они происходят. Поэтому в последнее время я выбрал гастрольную жизнь и живое общение с публикой, с людьми.
— Я сейчас упрощаю очень, но тем не менее спрошу, как в фильме «Чапаев»: вы за 1-й Интернационал или за 2-й? За красных или за белых, имея в виду ситуацию на Украине? Почему-то мне кажется, что вы очень сочувствуете донецким людям. И за это получаете от радикальных либералов.
- Я за людей, за человека. Для меня не важно, где он живет: в Киеве, Уфе или в Донецке. Я за простого человека, вот это для меня главное, и я вам отвечаю четко и точно. Я за людей, которые страдают и мучаются в том аду, который устроили политики, наркоманы войны.
В общем, они, как всегда, повели ситуацию в нужном им направлении. Довели народы наши до бойни. Я не поддерживаю их, нет, сто процентов. Я не за идеологию, я за человека.
«Помните, лет 20–30 назад на каждой второй российской заднице был американский флаг»
— Но тот человек, которого зовут Юра-музыкант, выступивший когда-то перед Путиным, сказал, что нужна свобода митингов, демонстраций, и нынешний Юрий Шевчук — это уже в чем-то разные люди? По-моему, вы пересмотрели даже эти свои взгляды. Я не прав?
- Нет, я считаю, что сейчас, как и тогда, при разговоре с Путиным, свобода нам всем необходима, не стоит ее так бояться. Вы помните, лет 20–30 назад на каждой второй заднице был американский флаг, да? Все мечтали об Америке. Это был один крен, который мне тоже не нравился.
Но сейчас другой крен, сейчас просто полная тотальная война со всем окружающим. Это тоже какой-то огромный, страшный перегиб или свал в какую-то тупиковую яму.
Я за золотую середину. Мы должны все лучшее брать у мира и оставлять все лучшее, что есть в нас. Вот когда мы нащупаем эту дорогу, когда не будет этого маятника — то тотальный консерватизм, то олигархический либерализм, то еще что-нибудь… Вот этого я жду от нашей страны — нормального эволюционного развития. А развития без свободы быть не может.
Я жду такого момента, когда наш президент или другой какой начальник что-то перепутает — и по всем ящикам скажут: все, ребята, да здравствует творчество! Нам творчества не хватает, нам страну надо поднимать. Нам не воевать надо, а строить дороги, бороться с коррупцией, поднимать человека, образование, медицину. Дарить творчество друг другу, создать условия в стране для него — тогда действительно Россия поднимется очень серьезно, у нас все для этого есть. Но об этом нигде ничего не говорится, вот это меня удручает. И творчество без свободы не может существовать, так же, как и любовь. Вот я на концертах и говорю, что три слова — любовь, творчество, свобода — это совершенно связанные друг с другом вещи. А человек униженный, необразованный, озлобленный не будет этим заниматься.
— Но вы-то прекрасно знаете, что по сравнению с советским временем свобода творчества сейчас есть. Может, немного куцая, в чем-то суверенная, но все-таки есть. Разве не так?
— Вы имеете в виду музыкантов, художников? А я имею в виду еще и изобретателей, науку, промышленность, постиндустриальные технологии.
— Да, это другое. Как в Америке.
— Не знаю. Бог с ней, с Америкой. О себе надо думать. Нам необходимо построить новое гражданское общество на основе свобод гражданских, свободы личности, современной экономики, ну важных вещей. Человек не раб, пора отойти от этого примитива векового, хватит уже. У нас тысячу лет тягловый народ — с одной стороны, а с другой стороны — князья да бояре. Нужно эти заборы убрать, просто закатать в асфальт эту яму, где начальник — наше все.
— Но вам не кажется, что то, о чем вы говорите, и есть русская матрица, такой замкнутый бесконечный круг. И, может быть, благодаря этой матрице Россия до сих пор существует. Потому что когда идет полная свобода, Россия распадается.
— То есть вы против?
— Нет. Я просто спрашиваю. Потому что я сомневаюсь…
- В том-то все и дело. Поймите, что свобода это тогда, когда ты не мешаешь дышать другому. Лозунгов о свободе и демократии было много, а под ними люди с трудом еду для детей добывали… Поэтому у нас большинство боится свободы. Напугали в 90-е.
Вот современный человек наш замечательный и живет далеким прошлым. Мифологией. Прошлое он вроде помнит, там тепло, там хорошо было. В СССР хоть была зарплата 100 рублей в месяц, но зато все было поровну, спокойно, тихо… У нас боятся будущего. Потому что оно страшно, его невозможно потрогать, пощупать, взять на зуб и т.д. А бояться перестанут, когда поймут, что меняться надо, и доверять начнут реформаторам, если они это заслужат, а теперь это сделать очень непросто…
— Согласен абсолютно. Но вообще-то свобода внутри нас, каждого из нас. Помните, «Один день Ивана Денисовича», там был мальчик-баптист. Он говорил, что он свободен даже там, в лагере. Потому что с ним был Бог.
— Вы нам предлагаете жить в лагере?
— Не надо меня буквально понимать. Я просто говорю, что свобода не та, которая дается сверху. По капле из себя раба надо выдавливать.
- Безусловно. Конечно, нынешняя власть — это отражение многих из нас, наших народных представлений о коллективном величии с императором во главе. Но я и говорю, что жизнь надо, наверное, мягко, не радикально, но менять. Направление мысли общественной, идей государства — в сторону ХХI века, научно-технического прогресса. И другого пути я не вижу. Ну будем воевать с утра до ночи со всеми, и что дальше? На Китай нападем?
«Простой человек, выживая, приходя с работы, включает ящик и ест макароны»
— Согласитесь, нынешнее время для русского рока не очень приспособлено. Это не то, когда вы играли еще в Уфе в подвалах, а потом в перестройку, в Питере, когда рок был очень нужен и востребован. Сейчас уже другое время.
— Вы говорили выше о внутренней свободе… Тогда, в конце 80-х, в 90-х, мы за нее бились, и очень много ребят полегло. Сейчас как раз таких, мне кажется, гораздо меньше стало — в результате пропаганды новой социальной коллективизации и т.д. Конечно, страна изменилась. Начальство не желает ничего нового, кроме дорогих иномарок. Вот посмотрите, сейчас на эстраде да здравствуют старые песни, старый нафталин. Помните, сколько критиковали новогодние программы?
— Но эти подписи против Пугачевой, сто тысяч! Что нужно народу, до сих пор никто не знает. Сейчас застой в мозгах какой-то образовался.
- Пугачева ни при чем, она замечательная певица, но режиссеры этих программ могли бы для контраста и талантливую молодежь подтянуть. Да, застой. А мы начали беседу с вами, что серьезной интересной музыки сейчас не услышишь и не увидишь ни по телевидению, ни по радио по большому счету.
Укатали рок-н-ролл, загнали в угол. Потому что рок-н-ролл стал опасен в эту эпоху. Рок-н-ролльщик человек неуправляемый, он что думает, то и говорит. Он не живет, не мыслит по указке, он видит реальность и выдает песни на-гора. Поэтому я считаю, что рок, может, и не взорвал бы сейчас страну, но был бы более популярен, если бы о нем больше писали в СМИ, показывали по телевидению.
— Но вы же не за то, чтобы рок-н-ролл насаждать, как картошку, сверху?
— Нет, конечно, но хотя бы поровну: треть эфира — попса, треть джаз, хорошая классическая музыка, авторская песня и треть — рок-н-ролл. Общество было бы тогда гораздо богаче, нежели когда одна попса.
— Когда вы играли рок-н-ролл, это было очень честно. А теперь многие рокеры думают: а против чего бороться? Мы едем куда хотим, за границу — пожалуйста, деньги зарабатываем, за что боролись, то и получили. Так зачем выходить на баррикады? И не выходят уже.
— Согласен, в моей новой песне есть слова: «У любви рок-н-ролльной размыты края, чем банальней аккорды, тем теплее моря». Но не все же только о себе думают. Есть люди, которые поют о том, о чем у других болит. Их немало. Есть масса молодых групп интереснейших, которые поют и на злобу дня, и пытаются философски смотреть на вещи, изучать нашу жизнь, вносить в нее какие-то новые ноты свежие. Но сейчас молодой группе вообще не пробиться к большой аудитории. Только YouTube.
— YouTube — это очень хороший ресурс сейчас, почему бы и нет?
— Да, но мало народу ковыряется в YouTube, очень мало.
— Юр, в 148-миллионной России миллионы ковыряются в YouTube, я вам точно говорю.
— Миллионы миллионами, но этого мало. Простой человек, выживая, приходя с работы, ест макароны и включает ящик. Это очень печально, да. Но у него нет ни сил, ни времени искать какую-то информацию. Фильтры упали. Если раньше были эстетические и этические интеллектуальные векторы и по ящику, по радио давалась информация, что важно послушать, то сейчас этого ничего нет.
— Просто раньше эстетические и этические фильтры назывались цензурой, против которой вы боролись, и правильно делали. С другой стороны, мы сейчас видим, что кино без цензуры, например, просто упало. Цензура тогда ведь убирала не только политику, но и пошлость, которой сейчас полно.
— Я не говорю о цензуре. Я говорю о вас, музыкальных журналистах, которые концентрируют наше внимание на действительно интересном. Просвещения мало. Но времена меняются, завтра будет завтра. Посмотрим, поживем — увидим. Мы еще не такие старые с вами.
«Я, может быть, скажу, что вы ведете себя как козел»
— Ваши старые песни, такие как «Мальчики-мажоры» или «Родина», или про этих циничных безмозглых продюсеров, — прошло уже 20–30 лет, а будто написаны сейчас.
— Вот видите, рок даже в нашей интерпретации еще жив. Поэтому мы и сделали новую программу «История звука», где рассматриваем короткую новейшую историю России и маленького человека, рок-н-ролльщика, который об этом поет. Который эту историю всю пропустил через себя. Наверное, момент наступил вспомнить о тех годах, которые мы с вами знаем. Историю пытаются мифологизировать, но тут гораздо сложнее сочинять, чем про эпоху Ивана Грозного, где никто из нас не был. А 80-е, 90-е, нулевые мы все помним, по крайней мере зрелое поколение. Мы все это пережили, продышали — и вот об этом программа.
- Знаете, для музыканта, поэта, для творческого человека важно, чтобы пёрло, есть такое, простите, народное выражение. Почему-то кажется, что в 80-х, 90-х, да и в начале нулевых вас так распирало, и это видно по тому, какие были песни.
Но сейчас ваши новые песни какие-то совсем другие, без драйва, как-то они не приживаются. Может, в вас что-то поменялось, сломалось? Вы стали более компромиссным?
- Мне хочется быть немножко мудрее. Все-таки время идет, и как-то нужно видеть больше и глубже. Не знаю, насколько у меня это получается.
Да, новые песни, конечно, другие. Если раньше мы увлекались такими куплетами социальными рок-н-ролльными, на злобу дня, то сейчас идет какое-то осмысление, попытка обобщения, более глубокого смотрения на вещи. Это вполне естественно. Народу у нас на концертах не убавилось, кстати. Я даже удивлен, как я и наша группа не надоели еще стране за эти десятки лет.
— И с попсой, с тем же Киркоровым вы больше не боретесь, не деретесь, господин философ?
— Да нет, конечно. Я и говорю, что я изменился. Я себя отругал в свое время. Они, бедные, выживают на корпоративах, поют как могут, ну чего мне биться с попсой? Пытаюсь мягче быть, добрее. Не всегда, конечно, получается. А добра маловато. Я это вижу и на улице, и везде — в транспорте, в магазинах. Поэтому я и решил начать с себя.
— То есть теперь вы как царь Соломон — и ты прав, и ты прав?
- Я так никогда не скажу, я же старый грешник. Просто сейчас, может, я не скажу, что ты козел, а ты — молодец. Я, может быть, скажу, что вы ведете себя как козел. То есть я могу осудить действие, но не личность. Нельзя человека припечатать просто.
Мы все несовершенны, это я сейчас понимаю. Мы все, многие, правые и левые, желаем процветания России, но все говорят на разных языках. Я слушаю и тех, и других, делаю выводы и пишу об этом песни. Но вот как эти враждующие лагеря объединить, как нам примириться — вот это задача. Как сделать так, чтобы люди жили дружно, вместе, никто еще не придумал.
Но музыка, она же без границ, она интернациональная. Поэтому лучше сейчас играть хорошую музыку, петь. А не приумножать зло. Темы могут быть разные, но нужно прибавлять добра, а не раздора. Как Пушкин. В 1918 году, во время Гражданской войны, его любили и белые, и красные.
— А в 37-м как любили, когда отмечали столетие его гибели.
— Его не любили, тогда из него делали плакат. Вот и сейчас из многих таких людей делают плакаты, а любовь — это совершенно другое. Любовь — это очень интимное чувство, согласитесь.
— Помню последний ваш выход в народ, когда вы пели перед дальнобойщиками. Понимаю, вы хотели их поддержать. Но где сейчас эти дальнобойщики?
— Система придавила серьезно. Я с ними иногда созваниваюсь, беда. А ребята абсолютно искренние, протестовали против несправедливости. Тяжелый труд, они сутками пашут, кормят семьи, а их обложили такими налогами, что многие стали даже свои грузовики продавать. Ну что это такое? Двойное налогообложение — за что? А те, которые у власти, у нас живут весело и счастливо. Вот несправедливость, рок-н-ролл об этом поет сейчас тоже. И такой рок-н-ролл очень раздражает некоторых начальников наших, поэтому его и почти нет в эфире.
— Только что вы говорили о любви, о том, чтобы как-то примирить людей. Но какое может быть примирение между народом и этой самой бюрократией? Опять надо ее сносить, как в 17-м году?
— Мне кажется, бюрократию можно заставить жить поскромнее. С помощью независимых судов. А это несложно сделать, если есть эти суды. У нас огромная Дума, например, она могла бы хоть парочку каких-нибудь нормальных законопроектов внести, но почему-то это не делается и не исполняется (почему — угадайте с трех раз). А самый легкий путь — да, тот, о котором вы говорите. Старую бюрократию снесут к чертовой матери, и на беззаконное дикое поле придет новая, голодная и злая, и начнет жрать еще больше.
— Вы почему-то надеетесь на Думу, а Дума — это часть бюрократии. Опять замкнутый круг. Вот мы опять и уперлись в стенку.
— Да бог с ней, c Думой. Тоже выживают пацаны. Вот свободных выборов фактически нет у нас в стране. Думе на фиг не нужно, чтобы какой-нибудь там Навальный ее раздражал. У нас тяжелая ситуация.
— Но у нас уже были свободные выборы в 90-е — и там выбирали откровенных бандитов.
- Ну и что, многих уже и нет, отвыбирали. Это естественный процесс. Все равно здесь без свободных выборов ничего не сделаешь. Чтобы потом с любовью снять штаны у коррупционеров и выпороть на Красной площади. С любовью.
Также непонятно, какие цели у нас, какая стратегия. Россия должна быть великая? На основе чего? Единственной за сто лет Великой Победы? И все? Об этом сейчас нужно говорить по всем каналам, а не ругаться и драться по каждому малейшему поводу и не надуваться от тщеславия, что мы самые крутые. Нужно совесть будить у людей. А для этого и существует искусство — театр, кино, музыка. Рождать чувство сопереживания, без сопереживания нет человека.
— Те первые большевики, идеалисты, романтики, очень сопереживали простому народу. А в результате построили ужасную тоталитарную систему с огромным количеством репрессий на душу населения.
- Одни были фанатики, другие о своей власти в основном думали, столько народу положили… Но выход всегда есть, как в том фильме — будем искать с перламутровыми пуговицами.
