Ну, если отец выдал свою автобиографию, то разрешите тогда и мне немного о себе.
... В школе я был самый маленький и самый худенький в классе.
Нет, еще двое были такие же, как я – Рубичев и Нурик.
Когда нас выстраивали в "линейку" по росту – мы трое – стояли всегда последними: каждый год менялся порядок – в 5-ом классе Нурик, я, Рубичев... В шестом – Рубичев, Нурик, я... в седьмом я, Рубичев, Нурик... Кто-то из нас подрастал быстрее, кто-то медленнее.
Высокорослые были где-то там, далеко, на правом фланге...
Во время переменок они нас, маленьких, били. Каждый "длинный" мог подойти сзади и пнуть ногой.
Это было очень обидно.
Потому что хотелось ответить, но было страшно. И тогда я дал себе клятву. Я сказал себе:
– Они бьют тебя, потому что чувствуют себя сильнее. Ты не должен это терпеть. Ты должен суметь дать сдачи. Ты должен показать им, что ты их не боишься.
Легко сказать, сделать трудно.
Но я решил – значит, надо попытаться, а там – будь что будет... Хотя бы один раз надо постоять за себя.
Я не думал, что стану героем в собственных глазах. Но я хотел доказать самому себе, что могу ответить ЛЮБОМУ обидчику.
Я достал бритву и надрезал себе палец.
Кровью я натёр кулак, точнее, свой кулачок. Я торжественно произнес вслух слова, которые заставил себя произнести, войдя в школьный туалет, когда там никого не было. Я сказал:
– Клянусь, что дам сдачи, не думая о последствиях.
Я. повторил эту фразу трижды для пущей убедительности.
При этом я осознавал, что реакция на моё действие будет – меня каждый "длинный" мог отлупить...
Вот почему я приказал себе: твой ответ должен быть ОБЯЗАТЕЛЬНО НЕАДЕКВАТНЫМ – ты должен ударить в три, в пять раз сильнее, чем ударили тебя. И ты при этом не должен думать о "последствиях" ... Ты бьёшь со всей силы, на какую только способен - только правильно попади! – бьёшь сразу, ни секунды не теряя, будешь раздумывать- значит, нарушишь КЛЯТВУ...
Слово "клятва" было завораживающим... Клялись "молодогвардейцы", клялся сам товарищ Сталин в одноименном фильме, теперь клялся – я... О-оо, это было серьёзное испытание.
После клятвы я не спал ночь. Ворочался и что-то шептал себе под нос...
С утра клятва начала действовать и мне оставалось одно – ждать, когда меня кто-нибудь тронет.
О, школа послевоенных лет!.. Сколько здесь было самого жестокого хулиганства, сколько драк и стычек...
"Пойдем стыкнёмся!" - говорили мы в те далёкие времена. Шли на "задний" школьный двор, бросали портфели на снег и боевито выставляли друг против друга сжатые дрожащие кулачки...
Но тут было другое. О драке не могло быть и речи. В драке я приговорен к поражению.
Клятва выводила меня на совершенно другой уровень – мне не важно было доказать, кто сильнее. Априори сильнее был мой противник.
Мне важно было доказать самому себе, что у меня есть достоинство. И всё? И всё.
Ну, тогда жди. Жду.
Сами понимаете, ждать мне пришлось недолго. Как сейчас помню – был урок географии.
Где-то минут за пятнадцать до конца урока я получаю увесистый "шелобан" в затылок.
Это Мишка Е. решил поразвлечься.
Ну, ладно бы ударил книгой, ручкой, на худой конец... А то "шелобан"!..
Хороший такой, звучный... И, главное, болезненный. И не столько для затылка, сколько для моего самолюбия.
Мгновенно клятву надо было привести в действие.
Если раньше я на такой "шелобан" просто отмахнулся бы, то теперь...
Теперь я откинул парту, встал во весь свой маленький рост, повернулся назад и...
Со всего размаху влепил Мишке по морде кулаком.
Это видел весь класс. Кроме училки географии. Она в тот момент, к счастью для меня, оказалась в проходе между партами спиной к произошедшему.
Она, конечно, обернулась, но не успела ничего увидеть, так как я уже сидел за своей первой партой.
Мишка тоже не подал вида, я услышал за собой только, как он тихо, но напряженно сопит.
Дальнейшие пятнадцать минут были для меня сущим адом.
Я с ужасом ждал звонка, после которого должно было наступить Мишкино возмездие.
Я сжался в комок и представил себе, как он возьмет меня за шкирку могучими руками и начнет сначала мотать из стороны в сторону, потом протащит носом по-полу к стене и начнет мною бить в эту стену - так, что краска будет осыпаться. А все будут смотреть на эту жуткую картину кружочком и гоготать...
От страха я чуть не умер. Эти пятнадцать минут продолжались, как мне показалось, часа два...
Вот сейчас, сейчас... сейчас зазвенит проклятый звонок и ... начнётся!
Я забыл о своей клятве, я обо всем на свете забыл...
Я только чувствовал за своей спиной эту жуть - Мишкино присутствие и угрозу стереть меня в порошок. Не тут-то было!..
Прозвенел звонок и Мишка, как ни в чем не бывало, ни слова мне не сказав, прошмыгнул в школьный коридор.
Больше меня никто никогда в школе не трогал. Ни одного "шелобана" за все оставшиеся годы. Урок на всю жизнь. Правда, не урок географии...
В спектакле «Песни нашей коммуналки» я рассказывал о своем счастливом детстве (у всех детей той лучезарной эпохи детство было исключительно счастливым благодаря лично товарищу Сталину), проведенном в квартире, где жило 83 человека, в полуподвале.
Естественно, один кран на всех, называемый рукомойником.
Один туалет. Ффу, извините за французское слово, оно неточное. У нас был не туалет, а уборная. И тоже одна на всех. Что естественно не совсем.
По утрам здесь выстраивалась длинная очередь детей и жильцов. Кому в школу, кому на работу...
Часто дети пропускали вперед взрослых (все наоборот). А почему?
А потому что взрослым нужнее. В школу можно еще как-то опоздать, а на работу - ни-ни.
За опоздание на 3 минуты — выговор, на 20 минут — тюрьма. Строгий сталинский закон.
А что делать?.. Пораньше ложиться, пораньше вставать. Казарма.
И вставали часа за два до начала работы. Чтобы успеть. Хорошо, если есть метро. Но если автобус или троллейбус - это уже тяжелее. Риски большие. Самое надежное транспортное средство - трамвай, всегда увешанная людьми его подножка - символ моего (нашего!) детства.
Раз на остановке
Трамвай я поджидал,
Трамвай казался раем,
Но в рай я не попал.
И лишь кусок подножки
Я взял на абордаж.
На чей-то дамской ножке
Я поместил багаж.
И дальше на мелодию американской (они же «союзники»!) песни: Мы летим, ковыляя во мгле,
Две старушки повисли на мне,
А пока я летел,
Мой карман опустел, -
Очищен чей-то заботливой рукой.
Слышно «Ай!», слышно «Ой!»
Кто-то носом тормозит по мостовой...
Ну, и так далее - пелось в уличных куплетах той поры. Надо сказать, картинка в них не просто реалистичная. Это, я бы сказал, все тот же социалистический реализм, но автор не классик и уж точно не лауреат Сталинской премии.
Ну, и конечно, крыса. Воспоминание о ней - мое любимое. Она, что называется, друг детства. Фигура культовая, существо легендарное. С нее начинается Родина. Моя во всяком случае.
Вот она сидит по левую руку от рукомойника, свесила хвост из помойного ведра.
Хвост - знак ее присутствия здесь. Она не стесняется и никого не
боится.
И мы ее не боимся. Сидит - и пусть сидит!..
Мы тут стоим, ходим, умываемся, передвигаемся, а она сидит, елозит, душечка, хвостом по борту ведра - слегка так, неназойливо, мол, я здесь, не волнуйтесь, граждане!..
Что-то там жрет.
Ну, только если очень близко подойти и очень сильно топнуть, она лениво, этак вразвалочку, как пьяный матрос, убежит на «черный ход». Благо, дверь рядом и щель в полу громадная, можно кулак сунуть-вынуть.
По вечерам, когда кухня и коридор пустеют, начинаются наши игры с этой крысой.
Мы - дети войны, поэтому игры у нас своеобразные, мы сами их себе придумываем. И другим - не рекомендуем.
Надо к ведру приблизиться с кусочком сахара в руке. И ждать, когда она, почуяв лакомство, которое ты осторожно положил на пол, а сам замер, уставившись на предмет ее вожделения, утащит сахар в щель.
При этом ты видишь - вблизи! - как крысу раздирают поистине шекспировские страсти.
Схватить или не схватить? - вот в чем вопрос. Пять минут, десять, пятнадцать... ждать, ждать и ждать. Пока не свершится!
Но самый шик с нашей стороны - это когда сахар крыса хватала не с пола, а с твоей героической руки - это уже высший класс!.. Равносильно подвигу!..
Бывало, минут на сорок надо было застыть, чтобы случилось такое!.. Терпение, смелость, воля к победе!
Зато ты - добился своего, и тебе - квартирная слава!
Крысы, между прочим, умные животные. Из самых умных. Рассказывали, будто во время блокады, когда Ленинград превратился в некрополь и жратвы там никакой не осталось, даже замерзшие на улицах трупы невозможно было грызть, городские крысы по чьему-то неведомому зову или инстинкту собрались в толпу и... ушли из северной столицы.
Представляете, полчища крыс идут по Охтинскому мосту. А куда идут - никто не узнал и не узнает. Город - обескрысел. В один день. И эта жуть, свидетелями которой были многие блокадники, к сожалению, не отснятая на кинопленку – лишь маленькое добавление к «никто не забыт, ничто не забыто».
В шестом классе меня выбрали председателем совета отряда. Вероятно, за то, что я хорошо играл на школьном подоконнике в пуговичный футбол и любил читать стихи В.В. Маяковского (в подражание мастеру художественного слова Всеволоду Аксенову):
«Деточка, все мы немножко лошади,
Каждый из нас - немножечко лошадь».
Это я к тому, что «Стихи о советском паспорте» я никогда не читал и они мне, мальчишке, вовсе не нравились. К тому же строчка «...дубликатом бесценного груза» меня озадачивала: что за «дубликат»?.. что за «бесценный груз»?..
Ответ был невыносимо вульгарен:
– Гыы-ыы-ы!
Намек понят. Учительница литературы покраснела, когда я спросил, что она думает о расшифровке этого образа.
– Я не думаю, а ты подумай, можно ли об этом спрашивать женщину.
Спасибо, Лидия Герасимовна, вразумили.
Я был, как все, как все... Не лучше, не хуже. В меру хулиганом, в меру воспитанным... Вот только курить не начал. И всю жизнь не курю. Все пороки, кроме этого. А почему?
Повезло потому что - зашел в школьный уборкас как-то где-то в пятом классе, а там уже все курили. Дали вдохнуть с окурка.
Я закашлялся - все засмеялись. Зло, мне показалось. Тогда я бросил окурок и уже не пробовал... Всю оставшуюся жизнь.
Какое же это счастье, что я тогда на один день опоздал!..
Вино и водку - другая история! - начали глотать класса с 8-го. «Портвейн - три семерки» - это наш школьный напиток, заменявший нам нынешнюю «кока-колу» и «пепси». Зато песенку я распевал ту еще:
«Кока-колу» я пить всегда готов [
«Кока-кола» - напиток для богов.
«Кока-колу» вкушал еще Форсайт.
Пейте «Колу»! Пейте «Колу»!
Доброй ночи!.. Гуд найт!
Это было тлетворное влияние Запада. Началось с театра Образцова, где шикарная кукла хлопала глазами и пела:
«Под шорох
твоих
рЭсниц!»
Очень они всем нравились, эти «рЭсницы». Про Армстронга я не слышал, но уже хрипел, как Армстронг:
Среди асфальта и бетонных стен,
Среди гудков и городского шума,
Стиляга Боб влюбился в манекен
С витрины ГУМа! ГУМа! ГУМа!
Эту песенку и мелодию к ней я сочинил в десятом классе и пел на «хатах», где «чувих» укладывали на «станки» - в одной комнате по три-четыре «станка», то есть лежанки - диваны, кровати, даже сундуки годились для занятий любовью. Эх, молодость!
А чем еще заниматься в старших классах?
В начале 50-ых годов прошлого столетия по правой стороне улицы Горького (ныне снова Тверская) от гостиницы «Москва» (ныне снесена) до Пушкинской площади (ныне углового Дома Актера ВТО нет - сгорел) прохаживалась группка безусых юнцов, одетых по «той еще» моде: бобриковые пальто с поднятым воротником, белые шелковые шарфики и кепочки с разрезом, чуть позже их сменили фетровые шляпы и береты... Летом, конечно, одежды были легче - стильные длиннополые пиджаки из «букле», туфли на толстой микропорке и китайские галстуки с «драконами»... В случае дождя нацепляли на себя хлорвиниловые прозрачные плащи, именовавшиеся в народе вульгарно, но точно «гондонами»...
Прогулки совершались по 10-15 раз - туда и обратно, обратно и туда...
Это называлось «прошвырнуться по Бродвею»...
11астоящего Бродвея никто из нас, конечно, не видел. Даже в кино.
По поскольку маршрут лежал мимо самого злачного места Москвы – «Коктейль-холла», где собирался весь цвет столичной «стиляжной» молодежи, - воображение работало мощно, поддерживаемое ритмами «буги-вуги» и мелодиями Глена Миллера из «Серенады солнечной долины».
Шура, Бода, Лера, Антон, Граф и я - эта (можно и увеличить перечисление) компания друзей испытывала шок перехода от детства к юности, от юности к молодости - с его оголтелым эротизмом вперемешку с просыпающимся интеллектом.
Лидеров не было. Точнее, каждый в какой-то момент становился лидером. Ибо каскад впечатлений и житейский юморизм пронизывали наш еще не состоявшуюся жизнь. Озорство на грани хулиганства поощрялось, всякий из нас то и дело что-то творил и вытворял. Все время хотелось чего-то большего в то светлое, но, по сути, нищенское время.
Сами того не сознавая, мы были этакими квази-диссидентами, чье неоперившееся сознание было абсолютно свободно - и это еще в то время, когда товарищ Сталин был еще жив, а слово «тоталитаризм» лично мне не было известно.
