Я вряд ли когда-нибудь встречусь с этим парнишкой, вряд ли узнаю его имя. Но, наверно, не раз вспомню эту маленькую сосредоточенную фигурку у железнодорожной насыпи.
... Электричка из Серпухова подъезжала к Москве. Был ранний час. Городская окраина просыпалась, торопилась на работу. Мелькали бесчисленные склады, гаражи, задворки предприятий — рабочая окраина, в которую стальной паутиной вливались железнодорожные рельсы. Машинист объявил очередную, одну из последних перед Москвой остановку — «4-й километр». Видно, не хватило фантазии у железнодорожников на название.
Поезд шел медленно, словно устав от дороги. И в какой-то момент в окно, как на киноэкран, вышел тот самый мальчишка. Он стоял в овраге, у насыпи и играл на трубе. Сзади его подпирала, защищая от города, стена какого-то автопарка. Перед собой на насыпь, как на пюпитр, он положил ноты.
И сразу представилось: соседи по квартире, уставшие от истошного голоса трубы, ворчливые разговоры по вечерам на кухне, мать, не знающая, как отвечать на упреки...
Он стоял у насыпи и что есть мочи дул в свою трубу. Мимо с грохотом мчались поезда, кричали электрички, оглашали воздух заводские гудки. А он играл и ничего не слышал и его никто не слышал. Он никому не мешал, и ему — у насыпи, чуть ли не под колесами электрички — тоже никто не мешал. Он играл, один во всем мире.
Я не разглядел его лица. На следующий день хотел съездить к 4-му километру. И тут же передумал: стоит ли мешать трубачу?
