В прокат вышел необычный проект — фильм «Танец с саблями» режиссера Юсупа Разыкова, посвященный нескольким дням из жизни Арама Хачатуряна.
Зимой 1942 года, находясь в эвакуации в Перми вместе с Ленинградским театром оперы и балета имени Кирова, Хачатурян готовился к премьере своего балета «Гаянэ» — и вдруг за неделю до первого спектакля получил приказ дописать еще один танец. Что происходило в это время с композитором и что помогло ему написать свою самую знаменитую вещь всего за восемь часов — об этом и снят «Танец с саблями».
культура: Юсуп, мне кажется, «Танец с саблями» — довольно неожиданное для вас кино. Как правило, вам ближе язык притчи, вы не любите привязку к реальным событиям, да и музыкальными комментариями стараетесь не злоупотреблять. И вдруг вы беретесь за фильм, главный герой которого — человек реальный, да еще и композитор. Это эксперимент или новый этап?
Разыков: А мне кажется, что «Танец с саблями» как раз в том русле, в котором я работал всегда. То есть ничему я не изменил (смеется). Во-первых, это тоже притча — притча о художнике, который, находясь в очень ограниченном творческом пространстве, вдруг выходит в пространство высшей духовности. Во-вторых, до этого я все-таки снял «Турецкое седло», для которого очень важна опера. Так что с музыкой я уже работал. И когда у меня появилась возможность сделать фильм про балет, я за него взялся.
культура: Я слышала, что «Танец с саблями» задумывался как сериал. Это так?
Разыков: Да, было написано почти четыре серии. Но оказалось, что телеканалы не заинтересованы в подобных проектах: ни «Россия», ни Первый канал. «Культура», правда, сказала, что возьмет, однако предложила такие деньги, которые грешно, конечно, называть смешными, но которые не устраивали ни меня, ни компанию, потому что на них вообще ничего нельзя было бы сделать. В конце концов Рубен Дишдишян предложил снимать полный метр. И очень многое, что было в истории сериальной, осталось за кадром, что очень жаль.
культура: Тем не менее тема рождения шедевра никуда не делась…
Разыков: Да, она была для меня самой важной. Мне очень хотелось снять не байопик, а историю о том, как рождается гениальная вещь: что происходит с художником до того, как она появилась; что творится с ним в тот момент, когда он ее пишет. Вспомним Мусоргского: «Ночь на Лысой горе» он написал за двенадцать дней — и все обалдели: как же так, это же невозможно! А потом выяснилось, к ужасу наших искусствоведов, что все это время он был в диком запое. С Хачатуряном все по-другому: когда ему приказали дописать еще один танец в уже готовый балет, он рассорился со всей дирекцией Кировского театра. Кстати, сам танец мне поначалу был не очень-то интересен: он казался мне воинственным, агрессивным, жестким… Но потом я понял, что в лирической серединной части — там, где появляется саксофон, — все меняется. И это меня зацепило.
культура: Кстати, а история с саксофонистом реальна?
Разыков: Нет, ее я как раз придумал, чтобы оправдать появление саксофона (в фильме Хачатурян специально вставляет в «Танец с саблями» партию саксофона, чтобы музыканта не увольняли из театра - «Культура»). А вот роман композитора с балериной вовсе не выдумка. Хотя, если говорить о реальности или нереальности событий, то я считаю, что в сценарии нельзя использовать ничего, что ты не дополнил своим собственным воображением. Потому что иначе ты документалист. А мне это неинтересно. Поэтому в «Танце с саблями» я тоже много чего додумал. Однако тот факт, что Хачатуряну приказали дописать еще один танцевальный номер за несколько дней до премьеры «Гаянэ» — это абсолютная правда.
культура: Но, кроме этой темы, в фильме есть и другие, например тема отношения художника с властью…
Разыков: Знаете, в какой-то степени я даже старался выстраивать свой фильм как противоборство Моцарта и Сальери. Причем в роли Сальери здесь не только Пушков (несостоявшийся музыкант, бывший сокурсник Хачатуряна, ставший цензором. — «Культура»), но и государство. Государство, кстати, никогда не старалось художника уничтожить: оно всегда думало только о том, как бы его приспособить, переделать для своих нужд. Но вот что меня поражает: когда была цензура, рождались по-настоящему правдивые вещи. Как это происходило, понять не может никто.
культура: Есть расхожее выражение, что художник должен быть голодным и нищим. Может, дело в этом?
Разыков: Не знаю, я об этом рассуждать не берусь. Да и как я могу сказать, что кто-то должен быть голодным? Правда, я много думал об этом, но какого-либо своего решения у меня нет. Возможно, тут дело вот в чем: цензура постоянно устанавливает перед художником какие-то важные для себя пороги. А художник вынужден преодолевать не только их, но и свои собственные проблемы — внутренние. В итоге на этой каше рождается что-то невероятное. Тем не менее я не думаю, что можно говорить о том, что тот же Тарковский чего-то боялся. Что опасного, например, в «Андрее Рублеве», с точки зрения цензуры? У меня, кстати, гораздо больше вопросов к тому, что он снимал за границей…
культура: Юсуп, а как вы относитесь к мнению, что цензура до сих пор не исчезла, просто очень сильно изменилась?
Разыков: Сейчас вид цензуры только один. И это самое страшное, все остальное — полная ерунда. Это необразованность или упрямство продюсеров. Например, какое-то время назад я написал сценарий, а чуть позже продюсер, мой очень добрый друг, позвал меня посмотреть пробы. И показывает актрису, которая вообще не подходит! Я говорю: «Что за бред, удали ее!» А он ни в какую: мол, у нас все зрительницы идентифицируют себя именно с ней. Не с той, про которую ты написал, а именно с этой. И тогда я понимаю, что я здесь вообще не при делах, потому что именно продюсер решает, какой быть моей героине, что ей говорить и в какой географии находиться. И когда я сталкиваюсь с чем-то подобным, я всегда говорю: «Спасибо, нет, до свидания!» И, к счастью, я уже несколько лет делаю только то, что хочу.
культура: Юсуп, вы родились в Узбекистане. Как мне кажется, выходцы из Узбекистана и Армении сильно отличаются друг от друга — например, по темпераменту, по менталитету, по каким-то культурным кодам… Не было ли это для вас проблемой?
Разыков: Не отличаются. Да и от русских не отличаются. К тому же я и среди своих друзей-армян не так много вижу людей, которые в полной мере понимают, что такое Армения, ее история. А когда мы делали фильм, то армянская сторона вдруг и вовсе оказалась от нас по другую сторону баррикад.
культура: То есть?
Разыков: Понимаете, Арам Хачатурян — фигура для современных армян совершенно чужая. Для них он был полностью просоветский человек. В Армении даже гимн поменяли, потому что написал его именно Хачатурян в 1944 году! А когда у нас в фильме появилась тема геноцида, то армянская сторона совсем этому не обрадовалась. Так что если и были проблемы, то только в этом. Я понимаю: новое руководство Армении демонстрирует усталость от того, что во всем мире Армения часто и в первую очередь ассоциируется с геноцидом. По счастью, не все армяне считают, что это так…
культура: Юсуп, чем больше всего дорог вам ваш герой?
Разыков: Во-первых, тем, что он невероятно талантлив. Невероятно! Во-вторых, у него есть способность не потерять себя, находясь постоянно в компромиссной каше. А еще мне было очень близко то, что он мыслит звуками. Я это очень хорошо понимаю.
культура: Вы тоже мыслите звуками?
Разыков: Нет, у меня как раз все по-другому. Я мыслю сценами, репликами, кадрами. Но он композитор. Он слышит мелодию, слышит ритм и сначала даже не понимает, что ему с ними делать. А потом появляется саксофонист, которого нужно спасать, — и на этот же ритм накладывается тема страдания, которая в итоге перерождается в лирическую тему «Танца с саблями».
Другая важная черта моего героя — его неудовлетворенность: сколько бы он ни писал, ему всегда мало, ему всегда нужно написать что-то еще. А когда ему кажется, что основная задача уже решена, она вдруг начинает его мучить и даже мешает двигаться дальше. И это очень похоже на меня: мне всегда что-то мешает идти к самому главному. Если помните, у Отара Иоселиани есть прекрасный фильм — «Жил певчий дрозд». И он как раз о том, о чем хотел снимать кино я. То есть о том, как художнику различные обстоятельства мешают творить. Сознательно или бессознательно — он оказывается под их прессом и часто так и не добирается до главного своего творения. Мне было важно сделать фильм именно об этом.
Вера АЛЕНУШКИНА
