Из британских музеев в Пушкинский привезли около сотни живописных и графических работ Томаса Гейнсборо. Настоящих хитов на выставке немного, но кураторам отлично удалось показать все ключевые точки в творчестве одного из главных английских художников, считает Ирина Осипова.
Изучать английскую портретную живопись лучше, конечно, в фамильных замках. В гостиных и холлах с дубовыми лестницами разглядывать прошлых владельцев, прослеживая развитие жанра от ван Дейка до Люсьена Фрейда. Где-то между ними, в той части, что относится к веку восемнадцатому, непременно будут Гейнсборо с Рейнольдсом — джентльменский набор, обязательный для всякого родовитого семейства.
Карьере Гейнсборо в его время могли позавидовать многие. Он родился в семье торговца сукном в маленьком городке Садбери в графстве Суффолк, но уже в 12 лет уехал в столицу с намерением стать профессиональным художником. В 20 он вовсю писал заказные портреты, а к 30 переехал в Бат. На модный курорт приезжала поправлять здоровье верхушка британского общества, и Гейнсборо стал его частью. Популярность его как портретиста была огромной — он был буквально завален заказами, жаловался на усталость, ругал «проклятый портретный бизнес» и как-то даже умудрился заболеть от переутомления (и местные газеты преждевременно его похоронили). Престиж и его положение в обществе были настолько прочными, что, решив переехать спустя какое-то время в Лондон, поближе к королевской семье, Гейнсборо снял мастерскую с выставочным залом на Пэлл-Мэлл, по соседству с монаршими резиденциями, джентльменскими клубами и Академией художеств. И не побоялся порвать отношения с последней (президентом Академии был Рейнольдс, который не упускал случая унизить прямого конкурента, в том числе вешая его работы в темных и дальних углах), устроив альтернативный салон у себя в мастерской, куда заказчики продолжали исправно приходить. К концу жизни его считали одним из величайших британских художников. Меж тем задачи перед ним стояли вполне прикладные.
Лучшие образцы портретов Гейнсборо, такие как «Утренняя прогулка», которая хранится сейчас в лондонской Национальной галерее, поражают легкостью кисти и виртуозной живописью, элегическим настроением, которое поддерживает пейзаж. На московской выставке ближе всего к нему «Портрет миссис Элизабет Муди с сыновьями, Самюэлем и Томасом». И история его хорошо показывает, как приходилось работать портретисту. Часто портреты заказывались в важные жизненные моменты, например после свадьбы, но работа никогда не была окончательной — через несколько лет заказчик (а чаще заказчица) возвращался с просьбой переписать платье или прическу, чтобы они соответствовали моде. А когда рождались дети, их также добавляли к изображению. Поскольку для живописца того времени портрет был практически единственным жанром, приносящим деньги, мало кто мог отказаться от такого «гарантийного обслуживания». Элизабет Муди изначально была на портрете одна, и правой рукой указывала на жемчуг на груди. Портрет был заказан после свадьбы, следом один за другим родились сыновья. После вторых родов Элизабет умерла, а ее муж заказал художнику добавить к портрету детей. Гейнсборо удается сделать это изящно и естественно, но, вероятно, именно это он и называл «проклятым бизнесом». Стоит ли удивляться, что портреты довольно быстро наскучили талантливому и свободолюбивому художнику. По многим работам, представленным на выставке, это заметно: собаки оказываются иногда куда живее и естественнее заказчиков.
Но что действительно интересовало Гейнсборо — это пейзаж. Современники спорили, в каком из жанров он был наиболее хорош — в портрете, пейзаже или фантазийных картинах с придуманными сценами,— но так и не пришли к одному мнению. Родившийся почти в деревне, он любил английскую природу, а после того, как уже в зрелом возрасте посетил Озерный край, был покорен его горами и долинами. Помимо личного пристрастия это было еще веяние времени: во второй половине восемнадцатого века входит в моду тот ландшафт, который известен сейчас как пейзажный или английский парк.
В многочисленных пейзажах с домиками, повозками, овечками, крестьянами читается восхищение Гейнсборо голландцем Якобом ван Рёйсдалом. Но, выставленные рядом, они показывают и важное различие. Смотревший с пиететом на предшественников из семнадцатого века Гейнсборо все-таки двигался в сторону века девятнадцатого. Свободная манера, шумящие кроны деревьев, набросанные отдельными быстрыми мазками, но больше всего облака, подсвеченные закатным солнцем, выдают в нем художника иной эпохи. Через какие-то пару десятков лет Джон Констебл будет с блокнотом выходить на пленер, зарисовывать облака и на обороте листа фиксировать время и состояние природы. Еще через полвека во Франции это стремление передать мгновенное впечатление выльется в импрессионизм. Но для английских пейзажистов именно Гейнсборо был опорой.
Еще одно его новаторство есть на выставке — живопись на стекле, с помощью которой художник передавал эффекты света. Стараясь наиболее точно поймать атмосферные эффекты, он сконструировал собственную «лабораторию» — ящик, в который монтировались картины на стекле, а позади них стояли пять подсвечников, закрытых шелковым экраном. Ткань рассеивала свет и позволяла добиться поразительного эффекта — почти природного освещения. Чудо-приспособление сохранилось вместе с десятью пластинами, чрезвычайная хрупкость которых не позволяет им путешествовать. И то, что Музей Виктории и Альберта отпустил две из них в Москву,— настоящий подарок.
Ирина Осипова
