С 17 сентября в прокате — «Орлеан» Андрея Прошкина, черная комедия пополам с мистическим триллером. В затерянный во времени и пространстве городок Орлеан однажды является таинственный экзекутор (Виктор Сухоруков) с очевидным намерением учинить над жителями моральный суд. Три главных грешника — парикмахерша Лидка (Елена Лядова), врач Рудик (Олег Ягодин) и дознаватель Неволин (Виталий Хаев) — решают от непрошеного судьи избавиться. На счастье, поблизости есть четвертый грешник — фокусник Боря Амаретто (Тимофей Трибунцев), который в ежедневном режиме распиливает в своем шапито людей на части. Корреспондент «Известий» узнал у Виктора Сухорукова, как играть совесть во плоти.
— «Орлеан» стал одним из самых обсуждаемых фильмов Московского кинофестиваля. Вы следили за реакцией прессы?
— Я был очень удивлен, когда прочитал в заметке одной известной критикессы, что картина «Орлеан», оказывается, прямолинейная и нравоучительная. А я скажу так, «Орлеан» — картина ясная, понятная, доступная. Я очень люблю фильм «Пролетая над гнездом кукушки» Милоша Формана, недавно пересмотрел с огромным девственным удовольствием и вдруг обнаружил, насколько там всё просто. Даже костюмы у персонажей говорящие — старшая медсестра как летучая мышь, и санитары вокруг нее как грачи, режиссер с первого кадра прямо говорит, что вот он хороший, любите его, а эти плохие, их надо ненавидеть. И несмотря на все это, фильм — шедевр всех времен и народов.
Мне кажется, Андрей Прошкин сочинил фильм, понятный всем. Мне лично хотелось свой образ заострить, сделать его парадоксальней, запутанней, и уже в процессе я осознал, что нужно проще, понятнее, доступнее. История же простая — женщина совершает гадкий поступок, к ней подходит некто и говорит: «Дура, что же ты делаешь!», а она, вместо того чтобы принять это к сведению, подговаривает своих дружков этого дядьку, то есть меня, покалечить. А дальше уже кто кого.
Нам вменяют площадной гиньоль, политическую сатиру. И где критик это усмотрел? Уже какие-то ярлыки, хотя фильм еще не вышел на экраны, чего я очень жду. Потому что это кино про нас, про нашу жизнь, про наши взаимоотношения, про то, что мы друг друга не видим, не чувствуем, не слышим. Это особенно очевидно в одной из последних сцен с Олегом Ягодиным, про которую я пока не могу говорить — интрига превыше всего (смеется).
Вот, блистательно работает Ягодин, почему бы не отметить это в рецензии? Нет, не отмечает критикесса. Он играет сгоревшее существо — уже не человек, но еще не зола, которой можно удобрить землю. А персонаж Хаева, полицейский, что должен служить людям, а на деле — глиняный колосс, который вот-вот разорвется на черепки от собственной важности? Лядова, женщина с лицом Мадонны, олицетворение продолжения жизни, превратилась в разукрашенную змеюку, но всё еще может принести дитя. И почему об этом никто не пишет? Хотя я и оказался в фильме случайно, я готов обсуждать, анализировать, даже защищать его, если понадобится.
Кадр из фильма «Орлеан»
"Sarafan"
Кадр из фильма «Орлеан»
"Sarafan"
Кадр из фильма «Орлеан»
"Sarafan"
— А Андрей Прошкин говорит, что нет никакой случайности. У вас не было конкурентов на роль.
— Если он так говорит, значит, так оно и есть. Меня пригласили на пробы, чего не было уже очень давно. Но я согласился на все, потому что очень хорошая роль и интересный сценарий. Я сказал Андрею: «Я хочу эту роль и сделаю ее хорошо», но он сказал, что нужно смотреть. И сейчас я понимаю, почему — нам нужно было познакомиться. Мы, к сожалению, не были знакомы до этого. Пробы продолжались четыре часа, снимали самые сложные сцены, все очень устали. Прошкин обещал показать материал продюсерам и сообщить решение через сутки. Но сутки не ждал, позвонил в час ночи и сказал: «Я вас утверждаю». Надеюсь, не пожалел (смеется).
— На пресс-конференции Юрий Арабов рассказал, что задумывал «Орлеан» как историю о маньяке, а получилась, как всегда, история про совесть. Как вы придумывали свою роль, как вообще играть абстрактное понятие?
— Никто из нас не знал, как играть совесть, поэтому мы просто забыли про это слово. Я — экзекутор. А в скобках — предупредитель. Я не миссия, я жэковский работник, сантехник, прохожий, просто один из толпы, который взял себе право подойти к любому грешнику и сказать: «Ты — неправ!». Знаете, во время съемок я никогда не меняю мнения о своем герое — это же не театр, где всегда можно передумать, что-то переделать. В кино — договорились на берегу, а дальше поплыли, как есть. На «Орлеане» я впервые хотел что-то изменить в пути. Мне казалось сначала, что я слишком погружен в быт, захотелось яркости, загадочности, гротеска, а потом вдруг наоборот — я захотел угаснуть, раствориться, превратиться в нулевого персонажа, без роду и племени, без имени, чтобы никто не мог вспомнить ни моих черт лица, ни интонаций, ни движений, будто и не было никакого человека, один сквозняк в форточке.
Совесть, она ведь какая — неожиданно просыпается, дает о себе знать резко, вдруг. Мы ведь никогда не говорим, что наша совесть рада, счастлива, прекрасно себя чувствует. Нет — совесть мучает, угрызает, совесть теряют. Она сидит где-то внутри и появляется неожиданно, когда не ждешь.
— На экране вас также мучают и всячески над вами издеваются. Были действительно опасные эпизоды?
— Ну как сказать, опасные. В том кадре, где меня распиливает фокусник, я действительно был в ящике. На мне лежал титановый лист, и когда до него дошла пила, съемки остановили и в дело пошли некие хитроумные конструкции. Другая история. Для сцены, где я лежу в холодильной камере морга, нужен был дым. А приспособлений не было никаких. По сговору с пиротехниками и каскадерами по команде «Мотор!» я открывал глаза и мне прямо в лицо пускали углекислый газ из огнетушителя. Если бы я задышал тогда не вовремя, сейчас бы с вами не сидел (смеется).
Кадр из фильма «Орлеан»
"Sarafan"
Кадр из фильма «Орлеан»
"Sarafan"
Кадр со съемок фильма «Орлеан»
"Sarafan"
— Возвращаясь к теме критики. Вам дискуссия вокруг «Орлеана» кажется несправедливой?
— Я же не совсем серьезно это всё говорил. И не то чтобы совсем в шутку. Кто такой кинокритик, по крайней мере кем он должен быть? Ученый от кинематографа, который много знает, познает, исследует, и я, собственно, прошу, чтобы нас исследовали, а не давали оценку по настроению или по симпатиям. Мы честно и азартно поработали, и вы так же честно отнеситесь к нашей работе — вот что я хотел сказать. Что насчет меня лично — я не могу сказать, что критикой обласкан. Номинировался на различные премии я частно, но редко получал…
— И даже за «Брата» ничего не было?
— «Брат» и «Брат 2» — это отдельная история. Вы бы знали, как эти фильмы ругали в момент выхода, особенно второй. Это сейчас говорят, что классика, дух времени и так далее. По первому фильму можно молодым людям рассказывать о 1990-х годах, особенно про 1990-е годы в Петербурге — но это признали далеко не сразу. И то, что новые поколения, те, кому тогда было лет по 10, подходят и благодарят за картину — высшая награда само по себе.
Было время, я стучался к Балабанову и Сергею Сельянову, продюсеру «Брата», с мечтой о «Брате 3», чтобы продолжить и завершить историю старшего брата Вити Багрова, моего героя, который до сих пор сидит в американской тюрьме. Балабанов ответил, что браться не будет. Сказал, что не знает нынешнего времени. Но я не верю — он настолько гениально выразил свое время, значит, смог бы говорить и про сегодня, просто не захотел. А сколько спекуляций сегодня над брендом «Брат»! Я недавно зашел в строительный магазин и увидел, как продаются измерительные рулетки и строительные инструменты фирмы «Брат 2» (смеется).
— Если бы продолжение случилось, кем бы был ваш герой сегодня?
— Бизнесменом был бы. Не в Америке, здесь у нас, в России, и прекрасно бы влился. Витя Багров любил хорошо жить, а сейчас для этого есть все возможности. Авантюрист, мошенник, рисковый человек — он прекрасно бы нашел себя в наши времена.
— А есть еще роли, которые вы считаете недооцененными?
— Есть у меня три картины, где я сыграл бли-ста-тель-но (смеется), но не был отмечен ничем и никогда. Это — «Про уродов и людей» Алексея Балабанова, считаю, что это мой шедевр; «Не хлебом единым» по Дудинцеву Станислава Говорухина, где я сыграл генерал-майора, директора завода; и «Агитбригада «Бей врага!» Виталия Мельникова, которая пролетела над страной, как фанера над Парижем. Почему так произошло, я не знаю.
— Вы сейчас всё чаще появляетесь в театре и реже в кино — это сознательный выбор?
— Я снимаюсь мало — не приглашают. Или приглашают, но это совсем не то, в чем хотелось бы участвовать. В 1990-е годы я был востребован. Кино умирало, а я перешагивал из одной картины в другую, как Гулливер. И были такие реплики: «Опять Сухоруков, да что они в нем нашли!» Кинематограф меня побаловал тогда, а сегодня держит в черном теле. И я сначала удивлялся, потом расстраивался, а теперь думаю, что так и надо. Значит, тогда я олицетворял время, а у нынешней эпохи другие герои. Я себе сказал, что сниматься буду, только если меня будут высоко ценить и предлагать серьезные и интересные роли. Просто обслуживать индустрию мне неинтересно.
И когда я понял, что кинематограф от меня отдаляется, я пришел к воротам театра, чем и счастлив. Сегодня я служу в театре Моссовета. У меня там — Федор Иоаннович, Порфирий Петрович, сейчас — аншлаговая премьера «Римская комедия» с Георгием Тараторкиным, Ольгой Остроумовой, Ритой Шубиной, Катей Гусевой, где я играю императора Домициана. Уже который сезон я играю Тартюфа в Театре на Малой Бронной, в театре Вахтангова — одну из главных ролей в спектакле «Улыбнись нам, Господи!», по всей стране с успехом идет «Старший сын» в театральном агентстве «Свободная сцена». А предложений — немерено. Вернуться в кино, конечно, хочется, но я умею ждать (смеется).
