Бернар Вербер использует регрессивный гипноз для творчества, любит исследовать прошлые жизни и тоскует по оригинальности в литературе. Один из самых популярных писателей Франции не сдает позиции и в России, где его книги переводятся с минимальной задержкой. Последний на сегодняшний день роман на русском языке — «Ящик Пандоры», где учитель истории изучает свои прошлые воплощения и пытается спасти Атлантиду. «Известия» поговорили с прозаиком о гипнозе, музыке и Алехандро Ходоровски.
— Вы много путешествуете. Ваши читатели в разных странах сильно отличаются друг от друга, если судить по их вопросам и интересам?
— Везде мне задают примерно одни и те же вопросы. И это хорошие вопросы, ничего плохого в них нет. В любой стране ко мне подходит читатели, которые говорят, что они медиумы, и рассказывают о своих прошлых жизнях. Или заводят разговор о своих кошках. Потому что обо всех этих вещах я пишу. Меня всегда спрашивают, каких местных авторов я читаю. С этого часто начинается интервью. Затем обычно интересуются, собираюсь ли я написать книгу о той стране, где нахожусь. Но, как правило, мне есть что ответить. В моих книгах довольно много персонажей самых разных национальностей, в том числе русских.
— Вы как-то рассказывали, как в один из приездов в Россию вас водили к экстрасенсу-женщине, которая поведала вам, что в одной из прошлых жизней вы были доктором в Петербурге. Ее звали не Джуна?
— Я не очень хорошо помню именно этого медиума, вроде нет, не Джуна. На самом деле я встречался со многими медиумами в разных странах, и все они говорили мне примерно одно и то же. Некоторое время назад я такие встречи прекратил, потому что теперь использую практику самогипноза. Что касается моей карьеры доктора в Петербурге, я про нее слышал не раз и исследовал эту жизнь подробно. И, надо признаться, это была довольно скучная жизнь.
Вообще в большинстве своих прошлых жизней я скучал. Даже когда я был лучником в Англии, это было далеко не так весело, как может показаться. Самым интересным занятием была игра в кости на деньги, а больше и нечего вспомнить. У меня не было семьи, не было сексуальной жизни. Я даже не мог пить столько, сколько хотел, — иначе меня могли обворовать. А тогда не было банков, все деньги я носил с собой, и потеря кошелька означало смерть.
— Насколько вы доверяете сеансам гипноза? Вдруг это просто игра подсознания?
— Для меня это просто инструмент познания, без какой-либо мистики. Я просто закрываю глаза, и со мной происходит некая история. Я даже не задаюсь вопросом, правда это происходило со мной или нет. И не думаю, что здесь есть верный ответ, да мне и не интересно его искать. Важен иной вопрос: что я чувствую после этих сеансов, что я узнаю, что могу вынести из этого опыта для других людей и своих книг.
Чем хорош регрессивный гипноз, так это тем, что вы можете почувствовать кое-что изнутри. Когда вы просто читаете книгу или смотрите сюжет по ТВ, что где-то в Афганистане идут военные действия — это внешние впечатления. И совсем другое, если вы сами поедете в Афганистан и рядом с вами будут взрываться бомбы. Гипноз как бы помогает вам пережить эмоции, о которых вы и не знали.
Прошлое, помимо прочего, учит ценить настоящее. На улице идет снег, а мы сидим в тепле и нам не холодно. Не надо бояться, что завтра тебе будет нечего есть. И какая же это роскошь — возможность принимать душ каждый день. Когда я был солдатом в одной из прошлых жизней, то все время чесался. А сейчас счастье быть чистым мы не ценим в полной мере.
— Как вы увлеклись регрессивным гипнозом?
— Лет 20 назад друзья мне сказали: вот есть один человек, который практикует регрессивный гипноз, тебе стоит попробовать. Тогда я работал журналистом и уже писал статьи о гипнозе, занимался сопровождаемой медитацией и осознанными сновидениями — то есть какое-то представление об этих практиках имел. Вообще, это хороший писательский навык — у меня в сознании легко возникают образы, и я довольно быстро погружаюсь в подобные вещи.
И вот меня попросили расслабиться, закрыть глаза и вернуться в жизнь, где я нашел главную любовь. И вдруг я оказался на пляже. В теле мужчины, который бросал камни в воду. У мужчины была юбка, он был очень стар (ему было 821 год), но прекрасно себя чувствовал и был абсолютно счастлив. В той жизни я был женат, у меня были дети, я исцелял людей наложением рук. А потом я умер, когда нас всех накрыла огромная волна. Вернувшись, я провел исследование и предположил, что это, наверное, была Атлантида. Но подтвердить это я никак не могу, поэтому просто написал роман (смеется).
— Вы стабильно раз в один-два года издаете по новой книге. Однако в конце «Ящика Пандоры» я с удивлением прочитал, что у этого романа было 12 версий. Как же вы успеваете?
— Дело в том, что я владею 10-пальцевым методом и печатаю очень быстро. Для меня писать — всё равно что разговаривать вслух. Я еще делаю спектакли, и в моем случае это практически аналогичный опыт — я выхожу на сцену и что-то рассказываю людям в зале. Я не люблю красивые фразы, не стараюсь делать высокую литературу, поэтому сам писательский процесс для меня легок. Я просто рассказываю истории, как если бы рассказывал их детям.
Когда я заканчиваю первую версию, далее прохожу текст заново и уже тогда пытаюсь его сделать более красивым, более литературным. Говоря иносказательно, сначала я строю дом, а уже потом выбираю ковры и гобелены, на которые гости — читатели — обращают внимание в первую очередь. К сожалению, и вся литературная критика, и эксперты премий гобеленами и коврами интересуются больше стен.
— Один российский писатель, Борис Акунин, рассказывал, что у него есть целая аудиобиблиотека — по треку на каждую эмоцию, которую ему предстоит описать. А в вашем творческом процессе музыка играет большую роль?
— Да, я тоже активно ее использую. В книге я перечислил треки, которые меня вдохновляли во время работы. Вообще я очень чувствителен к музыке. Мне нравится, что это очень сильный проводник эмоций. Если в кино вы показываете закат на фоне драматического саундтрека, зрителю уже понятно: происходит нечто страшное. Музыка в этом смысле сильнее слов. Она легко доходит до сути вещей. Я очень много слушаю Прокофьева, потому что он богат на оттенки и очень разнообразен. У Бетховена или Моцарта примерно одна эмоция, а Прокофьева их множество.
— В книге вы приносите благодарность писателю и режиссеру Алехандро Ходоровски — за то, что он показал вам гипноз с проекцией в воображаемые миры и научил чтению карт Таро. Как вы познакомились?
— Довольно давно, благодаря общим друзьям. И это была очень важная встреча в моей жизни. Картами Таро я тоже занимаюсь, но, конечно, не так хорошо, как он. Я всегда беру с собой в дорогу колоду, и сейчас со мной путешествует именно та, что он мне подарил. Для меня Ходоровски — большой мэтр, мой настоящий учитель. Обычно те, кто серьезно увлекается духовными практиками, воспринимают себя слишком всерьез. Но только не он. Ходоровски говорит очень важные вещи, улыбаясь, шутя.
— Что самое интересное сейчас происходит во французской литературе?
— Да ничего, в общем-то. Всё то, что так активно сегодня обсуждается в прессе, это копии старых вещей. Издается много исторической литературы, много подражаний Дэну Брауну, целый поток книг в духе «50 оттенков серого». Старые богатеи рассказывают о своем эго, полагая себя очень умными. Вот примерно такой у нас выбор. Чем хорош Ходоровски — он создал совершенно новый мир. Но таких как он почти нет.
Но мне очень подходит, потому что чем больше неинтересной литературы, тем больше у меня читателей (смеется). Конечно, это шутка. Мне бы хотелось, чтобы приходили оригинальные авторы, которые любят рисковать и пишут не только об обыденных вещах. Мне кажется, издатели и не готовы публиковать то, что отличается от общей массы. Всем так спокойнее. Поэтому никакого особого движения и нет.
Николай Корнацкий
