Автор на обложке стоит боком, прислонившись к стене: бархатный камзол, расшитый жилет, волосы схвачены шелковой лентой, на шее жабо. Моцарт? Сальери? Но на ногах автора — кроссовки, а у ног в лужице-озерце — чайка с надутым, обиженным видом.
Александр Минкин, критик и журналист, назвал свою книгу «Нежная душа» (Москва, «АСТ, Астрель», 2009). В нее вошли заметки и статьи о театре и драматургии, написанные почти за 30 лет, начиная с
Всякий автор, сказано классиком, выходя на свет рампы, должен быть готов ко всему. Александр Минкин на свет выходит в театральном костюме, а ко всему он, похоже, готов от рождения. Обложка — элемент игры, но в ней вполне определенные отношения автора с самим собой.
Их характер рисует такой, скажем, пассаж из предисловия: «Зачем дурацкая книга о старых, всем известных пьесах, о спектаклях, которых нет? Зачем четыреста с лишним лет в Австралии, Германии, России, Японии ставят „Гамлета“? Зачем уже больше ста лет весь мир ставит „Вишневый сад“? Мы смотримся в старые пьесы как в зеркало — видим себя и свой век».
Сказано вслед за Шекспиром исчерпывающе справедливо, но спотыкаешься, как о выбоину, о выстроенный Минкиным ряд: моя книга, Шекспир, Чехов. Такого здесь немало: но щелочь авторской самовлюбленности растворяет живая вода авторской же влюбленности. В театр, в литературу, в высокие истины.
«…Мы разучились вчитываться. Особенно в старые тексты, которые
Многое из того, что присутствует в книге, отсутствует сегодня в театре. Режиссеры-новаторы. Жизненно важные сценические высказывания. Острая социальность. Хотя ставит Някрошюс, работает Любимов, живы-здоровы иные герои книги. Но закончился театр, который был больше, чем театр. И это случилось на глазах автора. Минкин — дитя своего времени, и в его текстах невольно проступают огненные письмена, перст указующий… В иных случаях трудно отделаться от ощущения, что тебя строго наставляют; интонация публициста сплетается с попытками режиссерского, литературоведческого анализа. Но это тот самый стиль, который, по словам Бюффона, и есть человек.
Читаешь и ловишь себя на странном ощущении: исподволь, но отчетливо время совершило жесткую переакцентировку. «Нежная душа» всего объемнее и подробнее вместила ХХ век, когда и сам театр, и те, кто о нем писал, были исполнены мессианской значительности, сознания особой роли. Потом эта роль была отброшена как устарелая, раздражающая, по словам одного историка искусства, пошлая. Современность существенно расширила и наши представления о пошлости, и ее границы. Мессианство сегодня воспринимается вовсе не так, как вчера. В нынешней пустоте, просочившейся во все углы и щели действительности и ее отражений, оно уже выглядит не смешной претензией, а почти моральным ориентиром.
Как камзол и кроссовки, в книге сочетаются не сочетаемые, казалось бы, вещи. Минкин-моралист соседствует с Минкиным-иронистом, цензор — с остроумцем; человек бывалый — с
«Счастье — вот лучший университет», — сказал некогда Пушкин. Зритель советских времен мог бы переиначить: «Свобода — вот лучший университет». Университетом Минкина стала Таганка; и в разговоре о ней дискредитированное понятие «гражданственность текста» всецело оправдано.
Книжка состоит из статей, написанных в разное время. И скрепленных авторским голосом из сегодня. Все цензурные искажения автор восстанавливает по оригиналам. Иногда — чрезмерно скрупулезно, с тщанием и любовью к каждой запятой. Но за вымаранными формулировками и знаками препинания — тщетные предосторожности запинающегося времени, его испуг и удушье.
«Нежная душа» — это Петя Трофимов сказал о Лопахине. С Лопахиным и пьесой «Вишневый сад» связано открытие автора. Он подает его как тайну пьесы. Поразительную втройне:
По Минкину, когда Лопахин покупает вишневый сад, он оставляет Раневскую, Гаева, Аню не на обочине жизни, лишенными родного гнезда, а богатыми людьми. Мы десятки раз слышали знаменитый монолог, начинающийся со слов: «Я купил!» Но что именно говорит Лопахин, замечает автор, кроме того, что имение теперь принадлежит ему, никто не удосужился услышать. Вот что Лопахин говорит: «…сверх долга я надавал девяносто, осталось за мной!»
А значит, у хозяев на руках от продажи — чистых 90 тысяч, 3 миллиона долларов
«Тайна» изложена с жаром убеждения. И все же, если главная драма предсмертной пьесы Чехова — метаморфоза земельной аристократии в новую буржуазию, «Вишневый сад» и писать не стоило. Минкин не замечает, как, увлекшись экономическими штудиями, отнимает у любимого автора пьесу. Ее герои умирают, прошитые дробью минкинского арифмометра.
Субъективность — и сильная, и слабая черта нашей профессии, особенно, если вовсе не сомневаться в собственных эстетических диагнозах.Но читать «Нежную душу» со всеми объективными и субъективными, точными и спорными оценками — всерьез интересно. Она в равной степени и для тех, кто не видел, не знает того, о чем пишет Минкин, и для сведущих. Ведь автор — страстный ревнитель смысла единственной жизни, пришедшейся на время театральных чудес, наследниками эпохи отправленных в лавку старьевщика.
Предъявление себя миру — не главная, но полностью осуществленная задача книги. И предъявитель — право имеет. В «Нежной душе» не просто отразился век и современный человек. Проза Минкина — свидетельство убывающего, уходящего, как натура, идеализма; тем самоценна.
Марина Токарева
