Работа патологоанатома окутана множеством мифов.
Часто люди представляют их эдакими циниками, которые могут одной рукой разделывать труп, а другой доедать сэндвич. На самом деле анатомический театр — далеко не главное место приложения труда патоморфолога. Часто именно от заключения патологоанатома зависит жизнь пациента. Чем занимаются эти врачи, «МК» рассказал эксперт медицинской платформы для патологоанатомических лабораторий Александр Нинбург.
Представьте ситуацию, что в эту самую минуту на операционном столе лежит пациент, ему делают операцию на желудке. Образец ткани органа отправляют на срочный анализ, где врач проводит исследования в режиме реального времени, пока идет операция. По итогам результатов анализов хирург будет решать, сохранить пациенту часть желудка или полностью его удалить. Врач, который в этот момент проводит исследование в предельно сжатые сроки, — патологоанатом.
Художественная литература подарила патологоанатомам репутацию врачей, которые занимаются исключительно вскрытиями умерших, а на самом деле 90% своего времени патолог занимается живыми людьми. В онкологии диагноз базируется на результатах гистологического анализа, который проводит патологоанатом, фактически его заключение в большинстве случаев и является диагнозом. И это особенно важно для онкологических больных. Ведь рак поддается лечению в большинстве случаев именно на ранних стадиях, и от правильности поставленного диагноза зачастую зависит человеческая жизнь.
В каком состоянии сегодня находится патоморфологическая служба?
— Служба находится в плачевном состоянии, — рассказывает Александр Нинбург. — В силу комплекса причин: это плохо оплачиваемая, очень ответственная работа, чрезвычайно стигматизированная. Даже люди с медицинским образованием считают, что основная работа патологов — это вскрытия. Она никогда не была популярной. В середине прошлого века в стране была сильная отечественная школа патологов. Правда, изолированная от мировой, и это тоже имело свои негативные последствия. Потом медицина и патанатомия стали коммерциализироваться, и те, кто владел знаниями и имел доступ к западной литературе, зарабатывал. Большинство из них никого не хотели учить, чтоб не плодить конкурентов. В итоге сейчас мы наблюдаем вымирание специальности: есть очень возрастные специалисты, все еще работающие, но уже выпавшие из профессионального контекста и не успевающие за динамичным развитием специальности. Есть провал в средней возрастной категории, то есть среди людей в самом расцвете профессиональных сил, которые уже должны иметь опыт работы, но все еще имеют силы и желание развиваться и кого-то учить. Радует, что появляются молодые и активные специалисты, которые хотят учиться и развиваться в этой специальности, которая на самом деле очень многогранная, интересная. Один из сдерживающих факторов — таким специалистам часто приходится быть самоучками, и это скорее плохо, так как по книгам и видеороликам не освоить специальность, по крайней мере это сделать могут единицы. Но с развитием технологий патологоанатомы все больше смогут погрузиться в профессию с помощью телепатологического обучения.
— То есть вы все же наблюдаете тенденцию роста интереса к профессии патологоанатома? Идут ли студенты? Каков дефицит врачей?
— Профессию все еще не назвать престижной, но интерес к ней последние годы существенно возрос. В первую очередь, конечно, благодаря программам борьбы с онкологическими заболеваниями, ибо в этой борьбе все основывается на морфологическом диагнозе. Количество желающих пойти в специальность растет, но тут возникает еще одно препятствие — часто эту специализацию выбирают в качестве альтернативного запасного аэродрома (нужно меньше баллов на поступление). Если человек не проходит на другие специальности в медицинский вуз — идет в патологию. Приходится тратить время на то, чтобы учить тех, кому это не нужно, не интересно, просто это не его сфера интереса.
Дефицит врачей в разных регионах существенно варьируется, в отделении крупнейшего онкологического института страны, в соответствии с нормативными требованиями, врачи перерабатывают в 2–2,5 раза, при этом у них в лаборатории очень хорошая с точки зрения кадров ситуация сегодня. Я думаю, средняя оценка дефицита кадров на уровне 60% вполне соответствует действительности, а если учесть, что на самом деле сегодня в стране выполняется гораздо меньше морфологических исследований, чем необходимо, то дефицит и того больше.
— В 2020 году патологоанатомы все чаще стали появляться в СМИ и комментировать случаи COVID. Как думаете, повлияет ли это на интерес молодых специалистов?
— На мой взгляд, очень важно рассказывать правильно об этой профессии. Это легендарные специалисты, которые увлечены своим делом. С огромным объемом знаний. Чем больше в сферу придет молодых специалистов с горящими глазами, тем качественнее станет патологическая диагностика в нашей стране. По сути, патологоанатом — это и есть та самая первичная и важная диагностика, о которой так много говорят.
— Каковы основные направления работы патоморфолога? Что нового появилось сегодня, технологии, которые позволяют повышать точность заключений?
— Основное направление работы — так называемая прижизненная диагностика — это исследование биопсийного и операционного материала. Это касается не только опухолей, масса острых и хронических инфекционных, воспалительных заболеваний, аномалий развития, нарушений обмена веществ и др. Сохраняется, конечно, и направление изучения посмертных изменений — установление причин и механизмов смерти.
Мировая наука и практика идут по пути стандартизации этого субъективного диагностического метода как с точки зрения подхода к анализу, так и с точки зрения репортинга, то есть формулировки заключения. Революцию, конечно, совершило появление и внедрение иммуногистохимии. Например, возьмем солидную карциному — один патолог уверен, что это аденокарцинома, другой — что плоскоклеточный рак. Без иммуногистохимии не было инструмента примирения этих двоих, а при ИГХ есть маркеры, которые красятся при аденокарциноме и не красятся при плоскоклеточном раке.
Технологии развиваются и дают нам больше возможностей. В частности, в сфере искусственного интеллекта. Разнообразие вариантов цитологических характеристик и то, что мы имеем двумерную картинку трехмерных структур в произвольной плоскости, сильно затрудняют интерпретации и разметку изображений для обучения моделей искусственного интеллекта. На качество разметки сильно влияет количество элементов и структур на одном изображении. Для решения задач в большинстве случаев мы берем 200-кратное и 400-кратное увеличение, чтобы были видны ядра клеток. Такое стало возможным благодаря развитию оптомеханических процессов.
В целом хочется верить, что появление новых технологий усилит интерес к этой очень важной для всех нас профессии в ближайшие годы.
Екатерина Пичугина
