Законопроект об ужесточении правил оформления опеки и попечительства над детдомовскими детьми внес вчера в Госдуму депутат Сергей Вострецов. Не более трех в одни руки и только после того, как от них письменно откажутся все родственники, не только родители. «Дети не гуси, чтобы десятками их раздавать», — жестко прокомментировал свою инициативу парламентарий...
Через руки москвички Евгении Хохловой прошли даже не десять — двадцать один ребенок. Евгения рассказала нам о своей жизни.
После скандальной истории с семьей Светланы Дель, когда опека изъяла у приемных родителей десять детей, за которыми якобы плохо ухаживали, издевались и били, российское общество действительно раскололось надвое.
Одни утверждают, что это «заказ», спланированный наезд на усыновителей. Другие — что невозможно воспринимать чужих как кровных: можно взять под опеку одного, двух, трех максимум, но чем больше, тем сильнее накапливаются усталость и агрессия.
На этих обездоленных детей?
Или на себя самого, добровольно подписавшегося на такое?
Многие дети, попавшие к Евгении Хохловой — с психиатрическими диагнозами, с умственной отсталостью. Сейчас она, психолог и педагог, бывший завуч в школе, воспитывает одиннадцать человек, среди которых — двое ее собственных.
А всего у нее своих, чтобы вы понимали, шестеро.
Да, это был только ее выбор: стать еще и многодетной приемной мамой. Но сейчас Евгения утверждает, что ни за что, ни за какие блага мира не согласилась бы пройти через это снова.
«Это Даша, ее все бесит»
В большой Жениной машине ее подопечные сидят рядами. Друг за другом — Аня, Маша, Алеша, Даша и Сеня. Пятеро из ее теперешних одиннадцати. Мы знакомимся, пока Женя идет забирать из садика младшего — пятилетнего Петечку.
Очень милые ребятки, наглаженные, послушные. Наперебой рассказывают о себе и о том, как любят приемную маму. «Она самая лучшая». «Нам живется хорошо». «Мы ходим в школу и получаем хорошие оценки».
Самый старший — Алеша, ему 15, — перехватывает инициативу. Представляет остальных. Давая каждому (кроме себя) суровую характеристику. «Вот это Даша, — кивок на соседнее сиденье. — Ее все бесит. Бесит шкаф — и она бьет шкаф. Бесит телевизор — она бьет телевизор». Даша, в очках с огромными диоптриями (у нее минус 15), заливисто хохочет в ответ. «Сзади Маша. Она любит рыдать. Не рыдает только тогда, когда играет в планшет». Маша похожа на Дашу как родная сестра, тоже в очках, только у нее зрение — плюс 18. Обе девочки, узнаю я позже, из Сергиево-Посадского детского дома для слепоглухих детей, поэтому держатся друг друга.
— Сеня у нас хрюша, — продолжает Алексей. — Он не умеет есть. Ложку проносит мимо рта, потому что не видит рот, и нам приходится все за этим свинюшей убирать.
— А ты, Леш, какой? — спрашиваю я мальчика.
— Я умственно отсталый, но немного, — разумно объясняет он. — Я перешел в девятый класс. У меня есть девушка. Еще я люблю рисовать.
— Чего? Ничего ты не рисуешь, — мама Женя распахивает дверь машины, передает маленького Петечку на заднее сиденье, резко заводит мотор. — Леха — дико ленивый, он вообще ничего не делает. Мы его так и зовем: ленивый тюлень.
— Как не рисую?! — обижается мальчик.
— Да так, не рисуешь, а врешь, — парирует мама Женя.
Пытаюсь предотвратить намечающуюся перепалку:
— Сложно им друг с другом и с вами, да?
— Да нет, друг с другом как раз проще, — отвечает Женя. — Потому что они все — одного поля ягоды.
Мы сразу переходим на «ты» — может быть, потому что давно общаемся в Интернете. Именно там я прочла шокирующие признания многодетной приемной мамы Евгении Хохловой, ее «каминг-аут». Женщина предельно откровенна: несмотря на то, что хорошо относится к детдомовским ребятишкам, заботится о них, кормит, лечит, она говорит, что не способна их полюбить так же, как кровных.
Впрочем, как она считает, и они ее тоже не любят, как должны были бы. И от этой непереносимой, бесчувственной ноши, которая тянет вниз, рано или поздно наступает эмоциональное выгорание. У всех.
Я подумала, что этот пост — лишь минутная слабость под плохое настроение, тем более что в соцсетях Женю утешали кто только мог, да и она сама вскоре вроде бы немного успокоилась, но когда я попросила ее об интервью — именно об этом, о нелюбви, — неожиданно быстро дала согласие. «Да, я расскажу все, через что прошла сама. Чтобы другие подумали, прежде чем сделать такой шаг. Даже те, кто, как считает, хорошо подготовился, посещал школу приемных родителей, скорее всего и не предполагает, что его на самом деле ждет. А для меня это был шок, хотя я и не из робкого десятка».
Она говорит, что всегда хотела иметь приемных детей. И чтобы обязательно много. Такая вот с детства заветная мечта. Все началось с того, что в школе училась вместе с детдомовскими, дружила с ними, подкармливала. Все давно уже выросли, создали собственные семьи, родили своих детей — но по-прежнему поддерживают отношения в соцсетях. Из восьмерых не сложилось только у одного.
И она подумала, что справится. Один против семи — неплохой расклад.
«Аня не реагировала на речь»
«Первой была Аня. Я взяла ее, когда моему младшему Гордею исполнился год. Я всегда хотела приемную дочку: родная у меня только одна, остальные мальчишки. Бантики, платьица, все такое… Но на девочек, особенно здоровеньких, большой спрос. К четырем годам разбирают практически всех. Остается… неликвид. От Ани почему-то отказались десять претендентов, но я, тогда еще витающая в облаках, не видела впереди особых сложностей. А когда я осознала, что приняла в свою семью совершенно чужеродное существо, было поздно.
Аня бывала у нас. Но одно дело, когда играешься с ребенком во время короткого свидания, и другое — начинаешь постоянно выносить за ним горшок, вытирать сопли. Я вдруг почувствовала неприятный запах, который шел от нее и который меня сильно… раздражал. Я не понимала: что мне с этим делать, как жить дальше? Фантастика, но через несколько месяцев у приемного ребенка меняется метаболизм, и он начинает пахнуть иначе. По-домашнему, что ли. Но эти месяцы надо было как-то перетерпеть!..
Сначала я думала, что Аня глухая: она не реагировала на речь, и поэтому ее диагноз — умственно отсталая — был совершенно… к месту. Потом я поняла, что она все-таки слышит. Просто не осознает, что надо отвечать: в приюте человеческую речь они воспринимали фоном, воспитательницы разговаривали друг с другом, а к ним обращались лишь по делу, поэтому Аня и не улавливала чужие слова. Начали с того, что я смотрела прямо ей в глаза, чтобы она понимала, что это разговаривают с ней, а не с кем-то еще.
Сейчас Ане — десять. Она посещает коррекционную школу. Учится там на «четверки» и «пятерки», серьезно занимается танцами. Инвалидность же нам потом не подтвердили — сказали, что слишком умная».
…Окраина Сергиева Посада. Сюда их семья переехала почти год назад, обменяв квартиру в Москве на двухэтажный коттедж. Дорога, правда, отвратная — за последние полгода Женя вчистую раздолбала подвеску своего кроссовера, зато простор, свобода, лес в ста шагах.
Огромный особняк, в котором раньше жили мама, папа и один ребенок, но им стало тесно. Что ж, у каждого свои представления о большом доме. По мне, так здесь как на футбольном поле. Огромный холл, кухня, как для великанов, лестница… И дети Жени Хохловой — все одиннадцать, словно футбольная команда — ее команда.
«Погодите, вот увидите остальных: Людмилу, Рустика, Вову… И мои двое — Гордей и Жорик. Сейчас только минутку передохну и починю электричество — это наш «кулибин», Вовчик, он все время что-то паяет, чинит и ломает, предохранители летят к чертям, — Женя щелкает кнопками на щитке — свет загорается. — Вовчика я взяла вместе с Алешей: всегда стараюсь брать детей попарно или по трое, обычно ровесников… Вова у нас ужасно назойливый. Иногда говоришь: не мешай, отойди, дай побыть хоть немного одной, а он все равно стоит за спиной. Понимаешь, он очень боится остаться один, что однажды все уйдут и его бросят. В три года его нашли на автобусной остановке, он подкидыш».
«Жалеть нельзя никого»
Она сразу решила для себя, что берет только тех, в ком увидит перспективу. Для кого реально может что-то сделать, как-то помочь. Чтобы уж точно не зря.
«Лешку я знала по старшим детям, взятым из того же детдома. Он ко мне и раньше просился. Я пообещала, что заберу, когда старшие выпустятся. Обещания нужно выполнять. Сейчас, если честно, жалею об этом, потому что проблем с Лехой оказалось больше, чем плюсов.
Не смотри, что он такой вежливый и воспитанный. Он просто умеет себя подать перед посторонними. Врачи в больнице так хором мне все говорят: «Какой у вас приятный мальчик!» А на деле он балбес и ничего не делает, даже спит без простыни. Только говорит без продыху, выговаривается… Пять лет Леха просидел на аминазине. Двадцать с лишним раз его отправляли в психиатрическую больницу. Мы его вытянули, но, естественно, интеллект нулевой, и еще психопатия. Сейчас пытаемся с этим справиться».
С таким количеством детей и их диагнозов Женя уже может заменить средней руки педиатра. А педагогом и психологом она была и до того. «Я пришла работать в школу, учителем рисования после архитектурного, еще в 90-е, чтобы быть поближе к старшему сыну. Очень боялась заходить в класс и не понимала, как нужно себя вести, чтобы дети не съели. У нас работала учительница математики, которая меня научила: ты должна вести себя на уроке так, чтобы они чувствовали, что в тебе есть стержень, и вот я этот стержень годами нарабатывала. И сейчас ее уроки мне очень пригодились. В моей «футбольной команде» у меня все жестко. Скажу сразу, что жалеть нельзя никого. Иначе сядут на шею. Если утром в комнате грязно и постели разбросаны, не посажу за стол всю комнату — сначала уборка. Предупреждаю об этом сразу, чтобы потом никто не был неприятно удивлен. У нас две комнаты для мальчиков и две — для девочек».
Одна живет только Люда — она единственная из приемных детей абсолютно здоровая.
Руслан и Людмила
Брат и сестра. Но друг другу совсем как чужие. Может быть, потому, что 12-летнюю Люду воспитывала бабушка. А мальчика Рустика, он на год младше, — мама. Мама его любила, но сильно пила. Она и сейчас пьет, ее лишили родительских прав, а бабушка год назад умерла.
Люда учится без «троек». Она твердо знает, чего хочет: не быть похожей на свою мать.
С Рустиком все гораздо сложнее, в том числе и по диагнозам. В пять лет ему не дали поиграть в игрушечную машинку — он пошел и выпрыгнул из окна с пятого этажа. На глазах у Людмилы.
К Жене они тоже пришли парой. Но каждый будто сам по себе. У них еще старшая сестра есть, совсем взрослая; с ней Люда общается, ездит в гости. Женю Люда тоже уважает, потому что видит, сколько та для них делает.
Люда единственная, кто это ценит с полным пониманием. Даже выложила камешками на асфальте перед домом надпись: «Мама, спасибо». Мама — это Женя.
«И все-таки Люда и Рустик — изначально домашние дети, пусть и запущенные. Домашние сильно отличаются от детдомовских. Потому что помнят, как оно иначе, — пусть с водкой, с тем, как у Сени, которого мама до трех лет привязывала к батарее, когда приводила домой новых мужчин, но иначе», — усмехается Женя.
Четыре месяца рыданий
Вдруг захотелось взять совсем маленького, попробовать, каково оно. Но оказалось, что все в принципе то же самое.
На горшок в два года Петечка садиться не умел. По сорок минут пытались с ним сделать эти дела. Но каждый раз — несусветный вой. А через пять минут после того, как отпустят, пачкал штанишки. «Я не могла понять, что же с ним такое. Может, болезнь? Врожденная патология? Начала читать специальную литературу. А там написано, как это важно, как мы со своими детишками обращаемся. Малыш, если покакал, мама радуется, зацелует его всего. А на Петечку только и орали в доме ребенка: «Вот сволочь! Опять!»
Нянечек тоже можно понять, у них таких, как Петя, миллион, а он так боялся этой ругани, что держался до последнего. Я начала его тренировать. За каждый добровольный горшок давала по конфетине, и через два дня — как отрезало, все прекратилось».
Истерики после того, как забрали из детдома, были почти у всех детей — по поводу, без повода; мама Женя считает, что это были ломки, как от наркотической зависимости. В казенных учреждениях, оказывается, ребят держали на успокоительных, чтобы меньше орали. А дома лекарств не было, и их начинало колбасить.
«Мне посоветовали никак этот процесс не провоцировать, позволять делать все что хочется. Не мешать. И к вечеру одна из моих девочек начинала, обычно сидя посреди комнаты, рыдать как полоумная, без объяснения причин. Что случилось?.. Оказывается, в организме должен был вырабатываться адреналин. Который призван замещать эти таблетки. Вот она его своими рыданиями и вырабатывала». Но эти четыре месяца постоянных рыданий надо было пережить!
«Сделала из семьи коммуналку»
Эх, ей бы Женьку сюда, и Евгения, как она сама говорит, была бы полностью, до краев счастлива. Женька — это тезка. Той 18. Она из Воронежа. С мамой Женей Женька познакомилась по Интернету, и вскоре та ее забрала.
«Женька — заводная, отходчивая, с ней весело, ни за что не скажешь, что у нее тоже этот диагноз, но в самой легкой форме — у нас таких полстраны», — уверяет меня Евгения Хохлова.
«Женька влюбилась и выскочила замуж, сразу же родила. Я в ней себя вижу — потому что сама тоже выскочила в 16. Как я могу ее этим попрекать? Вот все жду, когда она поумнеет. Только за эту зиму приезжала к нам с грудным ребенком три раза: «Мама, мы расстались навсегда». Но любимый звонит — и она мгновенно срывается обратно».
Муж говорит, что нужно выдержать паузу, нельзя, чтобы она туда-сюда моталась, пусть тогда разводится, что ли, и возвращается насовсем.
«Женька — это Женька. Еще есть Санек, которого я в прошлом году выпустила, он на сто процентов стал моим сыном, приезжает помочь и скучает реально. А остальные… Общаемся, конечно, у них квартира от государства отдельная, насыщенная личная жизнь — напишут раз в месяц, а то и реже в почту, что все в порядке, «целуем и любим», вот и все».
Сначала она думала, что ей будет все равно. Ну, не любят и не любят, это же просто работа. Ведь не ради любви она их взяла — для любви есть муж, родные дети, общественная работа. Но чем дальше, тем сильнее щемило сердце, тем несправедливее казалась жизнь: она для них — все, а они будто не видят этого, не чувствуют, не понимают. Почему?.. И с каждым взятым ребенком вопрос этот вставал все с большей и большей остротой. С каждым новеньким она все дальше удалялась от ответа. А ожидала-то, что все будет наоборот.
«Я вдруг поняла, что своей семье уделяю меньше времени из-за детдомовских. Почувствовала, что отбираю у родных то тепло, в котором они нуждаются. Сделала из семьи проходную коммуналку. Повесила свою детскую мечту на своего мужа, на своих детей, которые ни в чем не виноваты. Они не выбирали эту жизнь. Но они меня любят и поэтому вынуждены с ней мириться. И я сама перестала быть солнечным лучиком, которым была раньше. Погрязла в быту и решении только их проблем. Муж, под предлогом ремонта дачного дома, свалил, устав от этой тухлой, ничем не радующей жизни. А мне и бежать-то невозможно. От стольких…»
Ее собственным детям тоже сызмальства приходится отвоевывать свое место под солнцем. Влад, «кулибин», когда пришел, начал на всех наезжать — он же типа самый взрослый. Но Жорик, хотя ему всего одиннадцать, его осадил: «Знаешь, ты тут без году неделя, а я шесть лет несу ответственность за всех этих девочек и за маму, поэтому здесь главный я, был и буду».
Иногда она садится и вечерами тупо смотрит сериал, просто чтобы никаких мыслей в голове не осталось. Ни плохих, ни хороших. Уже шесть лет без права переписки. А впереди — бесконечность. Быть мамой — это пожизненный срок.
Расстройство привязанности
Ее Гордей с Жориком недавно уехали к бабушке, так Женя, как говорит, без них разболелась страшно. Гордюша приехал, подошел, она как к нему прилипнет: «Заряди меня». Чужие дети такого не дают. У них батарейка пустая.
«Но себя они любят. Очень даже. Эгоцентристы. «Я, я, я»… Мне кажется, что последние годы в детских домах их изуродовали добром — многочисленные спонсоры с подарками, волонтеры… Они воспитывают детей потребителями. Весь мир — это они, а остальные — так, обслуга. Сами волонтеры искренне верят, что совершают свои поступки во благо другим, а на самом деле ведь тоже только для самих себя. Все мы одинаковые в этом плане».
У ее отказников поголовно — реактивное расстройство привязанности. Те первые годы жизни, когда должен быть постоянный тактильный контакт с матерью, вербальный и глаза в глаза, — они его пропустили. Это не их вина. Они — как древние океанские окаменелости, которым по сто миллионов лет, и пропитать эти камни водой, чувствами, любовью, вернуть их к жизни невозможно, сколько ни старайся, считает Женя.
Пару лет назад к ней заглянула подруга и, будто бы шутя, спросила Аню (та еще маленькая была, только осваивалась): «Анечка, как ты мне нравишься, пойдем ко мне жить?» — «Пойдем», — и уже руку протянула.
«Понимаешь, ей было все равно, с кем пойти, куда, зачем… — вздыхает Женя. — Сегодня одна тетя-мама, завтра другая. Аня с годами изменилась, конечно, эмоционально уже приросла, но ведь на этом равнодушии детей сломались многие родители, даже те, кто были готовы чужого ребенка искренне полюбить».
Собачьи кости
Она открывает мне и еще одну горькую правду: если ребенка изъять, того же Петечку, к примеру, то уже через две недели, за конфетку или похвалу, он даст против приемных родителей любые показания — опять же из-за последствий реактивного расстройства привязанности; он просто не осознает, к чему могут привести его слова.
«Они же все видят. Что приходит комиссия, что нас постоянно проверяют. Тем более что эту трагическую историю — с семьей Светланы Дель — много обсуждали. Лично я Светлану не знала. Но могу представить, что там произошло. Ведь из каждого высказывания приемного ребенка при желании можно сделать провокацию, из каждого! Например, Петечка, которому всего пять лет, когда ему чего-то не дали на полдник (а ему многого нельзя, у него аллергия), заявил: «Вот вы мне не дали сладкого, а когда придет опека, то я всем скажу, что вы меня бьете»…
Или Вова, которому четырнадцать. Я покупаю на рынке кости для нашей собаки, Вова спрашивает: «Что это?» — «Собачьи кости», — думала, что такое объяснение не потребует никаких разъяснений, так нет, он умудрился учительнице по биологии сообщить, что его родители, мы то есть, убивают бродячих собак, чтобы их костями накормить нашего пса. И в принципе так можно привязаться к любому слову.
У нас хорошая опека, реалистичная, могу сказать, что мне повезло. Все понимает. Но это я так думаю, а как там на самом деле — неизвестно.
На всякий случай поставила по всему дому и участку видеокамеры, чтобы обезопасить свою семью. Они же дети, падают, синяки ставят — что и кому я потом докажу?..»
Однажды она вдруг подумала, что когда умрет, то над ее могилой будут стоять только ее кровные дети и, быть может, Аня, Женя и Сашка, а остальные перешагнут и тут же забудут. И от этой безысходности и не высказанной никому конкретно обиды, от невозможности что-то изменить — хоть головой об стенку бейся! — и родился тот горький пост-признание в соцсети.
Насильно мил
Пару лет назад благодаря Интернету произошла революция. Все кинулась делать шокирующие социум признания. Например, как и кого насиловали в детстве.
Молодые мамочки тоже выворачивали душу наизнанку, как они не любят собственных новорожденных детей, но вынуждены изображать неземные чувства, потому что иначе их не поймут: в нашем мире есть четкие правила, как надо относиться к потомству, шаг влево или вправо — расстрел.
Приемным же родителям — и того хуже.
Если берешь малыша из детдома, априори предполагается, что твердо знаешь, на что идешь. Когда ребенка возвращают обратно, потому что невозможно ужиться вместе, — это подлость. Мучайся, ломай свою собственную жизнь, но терпи.
А когда терпеть уже нет мочи? Если сделанный однажды выбор — ошибочен?
Поэтому, если придется делать выбор снова — возвращать или окончательно усыновлять, она оставит не тех, кого ей самой жалко отдать, а тех, кто без нее не сможет жить дальше. И это не Петечка: хотя она и растила его с двух лет и очень к нему привязалась, но он сам, если мамы Жени вдруг не станет, совсем не расстроится.
«Разумеется, я не хочу возвращать их в детский дом, — размышляет Евгения Хохлова. — Буду нести этот крест, насколько позволит здоровье. Хотя вот сейчас вам так говорю, а сама еще не знаю, как оно может обернуться. Если после истории с семьей Дель примут закон о том, что мы, опекуны, должны либо усыновить всех приемных и отказаться от льгот и выплат, став им настоящими родителями, либо отдать их обратно на попечение государства, — наверное, все же отдам.
Я уверена, что у них не будет сильного стресса, если их вернуть, вряд ли станут особо страдать и переживать. Понимаешь, мы постоянно переносим свои собственные эмоции на этих детей, даже не предполагая, насколько они — другие. Да с чего мы вообще взяли, что этим детям плохо в детском доме? Что они все поголовно хотят в семью? Они вообще не знают, что это такое, — они хотят свободы и отсутствия обязательств, и точка».
Так есть ли он — свет в конце туннеля приемного родительства?
Любовь
Наш разговор с Женей прерывает врывающаяся из кухни Люда: «Мам, Вова и Лешка не дают мне разрезать пиццу. Как они меня достали!» Затем — ноющий Гордей: «Мам, я кушать хочу! Хочу пиццу, пиццу, а они ее все никак не поделят!» — тут же кидается к матери на колени, обнимает ее, замирает. На кухне грохается тарелка. Возгласы и новые вскрики. «Шесть пицц поделить пополам, по полпиццы на человека, сколько это будет? Двенадцать! А нас — одиннадцать. Значит, одна пицца лишняя!» — считают подопечные.
— Ничего себе лишняя! — возмущается мама Женя. — А я уже и не человек, что ли?..
«Когда нам говорят, что мы зарабатываем на детях, — я даже не знаю, что и ответить. Кто добровольно согласится на такую жизнь? До приемных я имела гораздо больше, если в пересчете на каждую душу, плюс выходные, отпуска, возможность делать что хочу. С ними же я ничуть не обогатилась, — вздыхает она. — Зато мне теперь постоянно нужно что-то кому-то доказывать: опеке, обществу, властям, даже самим детям…»
И такие мысли — они постоянно вертятся в ее голове. Днем, ночью… Последнее время отношение к приемным семьям изменилось в худшую сторону, и все это видят. «Наверное, это правильно, чтобы в одни руки давать не больше восьми детей и не больше трех инвалидов, иначе их просто невозможно адаптировать к реальной жизни. Да и сам приемный родитель пропадет, выгонит эмоционально, прежде чем к этому привыкнет. Но те семьи, которые себя уже хорошо зарекомендовали, — к ним другой подход должен быть. Практически у каждой большой семьи есть своя специализация. У кого-то это, как у меня, психиатрия, у кого-то — опорно-двигательная система, кто-то собирает всех талантливых. Зря смеешься… Побегай по кружкам ежедневно со всеми одиннадцатью — и поймешь. У меня только одна Галя танцами занимается да Гордей с Жорой — самбо, и то я замучилась везде успевать».
Несколько лет назад в Москве начался пилотный проект, который плотно обсуждали: кто возьмет пять детей сразу, тот получит муниципальную квартиру по соцнайму. Приемные родители предупреждали, что в этом случае детдомовских начнут брать ради квадратных метров — те же приезжие, так почему бы не дать эту жилплощадь тем, у кого уже и так много детей и кто проверен? Но им сказали, что пятерых надо добрать к уже имеющимся, а куда той же маме Жене, к примеру, к ее одиннадцати еще пять?!
…«Наверное, я слишком мрачную картину перед тобой нарисовала, и если бы я относилась к этому только как к работе — от 10 до 18, то как работа все меня вполне устраивает. Но ведь я хочу еще и любви. Я же живая!..»
Женя Хохлова изливает мне душу, но не просит ее жалеть. Ничего тут не изменишь. Может быть, потом, когда-нибудь, со временем… А пока она делает что должно, а там будь как будет.
Просто такая жизнь. И на самом деле ей все равно, кто будет стоять у ее могилы. Лишь бы все у них было хорошо. Она же мать.
P.S. Имена детей изменены по этическим соображениям.
Екатерина Сажнева
