Виктор Сухоруков: "Коронавирус обнажил чудовищное расслоение общества"

— Изменится расписание, поведение, а жизнь сама измениться не может, — говорит мне невидимый Виктор Иванович. — Знаешь, я вдруг подумал: как вели себя люди в Советском Союзе, когда Левитан по радио им объявил о начале войны в 41-м? Что происходило в ближайшие 10 дней в Москве, в Ленинграде, Киеве?

— Почему такие аналогии?

— Потому что все уже забыли, где самый первый звонок прозвенел и где начался алфавит эпидемии? Вроде весь мир озабочен, озадачен и заражен. И начинается вакханалия среди ученых, которые каждый на свой лад вещают про этот вирус. Вслед — анекдоты валом, карикатуры, хохмы, фейки. Наблюдая за всем этим, я подумал: мне сказали «Витя, сиди дома, денег дадим, сделай то-то и то-то». Ну что ж, решил я, посижу.

А есть целая армия людей, которая сопротивляется, хамит, дерзит власти или порядку, который им предлагается. Кричит про закручивание гаек; а это никакое не закручивание — это спасение, предупреждение. Непонятно разве?

Ведь такого в нашей жизни еще не было, и нет закона о коронавирусе, а он вдруг взял и пришел и сказал: «Я уничтожу вас, о, человечество, я превращу вас в рабов, я сделаю из вас НИЧТО». Если бы мне пришлось играть роль этого вируса, то он у меня был бы таким, знаешь, изящным, в некоем прекрасном одеянии…

— Думаете о роли коронавируса? Уже предлагают?

— Нет, не думаю, рассуждаю: если бы пришлось играть такую роль в сказке для детей или взрослых, как бы я себя повел, какую бы биографию сочинил этому вирусу? Первое, на что бы обратил внимание, — царь этой заразы принадлежит одному человеку, группе людей или всему миру?

— Мужчине или женщине?

— У него нет пола, нет различий, потому что он любит всех. Ему любая среда годится; но тут мы подошли к главному: отчего все это, и отчего весь сыр-бор, истерика, издевки? От неведения, от тайны, которую произвела природа.

Нам будут говорить, что это искусственно выведено или летучая мышь виновата. Все, что хотите, говорите, но это только предположения.

Вот мы сидим на даче с сестрой Галиной (я уехал еще до всех серьезных, решительных мер) и рассуждаем: холера у нас была, чума была, язва, туберкулезы, сифилисы были… Такое пережили люди, через такое перешагнули с потерями, жертвами, с обнаружением пустот, когда несчастье обретало порой торжественный вид... Тем не менее все это перешагивалось, и снова продолжалась жизнь. Я за это продолжение.

— Вы не нарушаете режим, пользуясь своей известностью? Не ездите на съемки?

— Мне подчиняться не надо, я подчиняюсь своему внутреннему голосу. Хочу оставаться индивидуалистом даже в этом шуме. И буду сидеть дома не для того, чтобы кому-то угодить или кому-то подчиниться, — просто хочу сберечь себя для своей профессии, родных, для своего будущего. А самоизоляция — это неплохо, есть возможность подумать и рубашку поменять, порядок в доме навести. Я вижу это, не страх движет мной.

— А что, Виктор Иванович?

— Я фатальный человек, фаталист. Вот пошли меня в Италию спасать людей вместе с военными — я поеду.

— Сильно сказано. Хочу понять: это яркая фраза эмоционального артиста или в самом деле, если завтра вам раздастся звонок из Министерства обороны и скажут: «Виктор Иванович, пожалуйста...»

— Конечно, поеду. Но спрошу, какая польза от меня будет.

— Скажут, допустим: «Наденете защитный костюм, будете помогать».

— Буду помогать. Другое дело, меня осудит группа людей: «Вот, поперся, сука, ради пиара в Италию, хотя у нас тут под носом столько нехорошего и нужны руки, нужна помощь, а он полез». Но мне плевать на такие разговоры, я бы поехал! Я говорю общие слова, потому что готов жертвовать собой ради того, чтобы люди успокоились. Потому что, когда спокойствие, разум ясен. Тут дело не в том, кто шумит, кто шутит, кто плачет…

— Но кроме шуток, вы же сами по возрасту входите в группу риска.

— А я оскорблен: почему это я в группе риска? У вас молодежь воздушные шарики нюхает, на наркотиках сидит, табаки курит всевозможные. Это, значит, не группа риска, а мы — группа риска?

— Выясняется, что молодежь тоже активно заражается и тяжело болеет.

— А я говорю нет, я не в группе риска, я здоров. Я жажду работать, жажду жить. Причем здесь группа риска? Здесь самое отвратительное — вранье и бредни.

— Что вы имеете в виду?

— Я вижу, как эпидемия вскрывает другие вещи... Вот читаю: богатые родители просят отправить частный самолет за заболевшим вирусом ребенком в Лондон. Там, понимаешь ли, российским олигархам обрубили медицинские страховки; а у других масок не хватает, а третьи скупают туалетную бумагу… Вот какие мы разные, и все под колпаком у вируса. Вот и проявимся: кто любит страну, кто не любит. Для кого действительно Россия «наша страна», а для кого — просто «эта страна».

— Не могу не согласиться.

— И это, заметь, случилось с нами не сегодня и не благодаря коронавирусу. У каждого свое право, как относиться к Родине, стране, к людям, но заигрываться этим правом и отношением к этому праву нельзя. Да, много сейчас вскрывается: обнаруживается чудовищное расслоение в обществе, в бедности живет глубинка, больницы с туалетом на улице — это как?

Одним можно, другим нельзя, одни имеют право, а другие не очень. Но... так было, так есть и, к сожалению, так будет… Порой думаешь: «Господи, а за кем идти, кому верить?» И понимаешь, что ты одинок и не к кому притулиться, потому что и с этим я не согласен, и за тем не пойду. А хочется жить, любить свою страну, хочется бежать в огород, играть спектакли, улыбаться людям.

Я вот уехал в огород и начал чистить землю от прошлогодней листвы. Ветер, птицы поют, скворцы щебечут, сороки вьют гнезда. Какая-то благодать, и ветер-то свежий, и воздух чистый, и земля дышащая. И никаких дурных мыслей в голове. И ты усердно помогаешь ей обновляться, очищаться от какой-то прошлогодней грязи, от этого прелого листа. И оттуда уже начинают «загораться» кончики тюльпанов. И думаешь: всё опять поднимется, заблагоухает, и всё будет в порядке, но...

Вот что бы ни говорили, мы до вируса этого хорошо жили. Есть у меня схимники, которые ругаются и все время чем-то недовольны. Такие люди думают только о своем и лукавят. Я слушаю про нашу плохую жизнь, но знаю, что у одних ребенок в Лондоне учится, у других — в Париже… И у многих известных людей, которые занимаются благотворительностью или вещают по радио, с экрана телевизора, у самих домик или квартирка за кордоном. Вот я и думаю: чего ж вы жалуетесь? Что вам не нравится-то? Вот где вирус!

— А вам, Виктор Иванович, все, значит, нравится? Вы всем довольны?

— Не всем доволен, но, слушая такие разговоры, делаю вывод: они ведь не обо мне беспокоятся, не о моей Родине, не о всеобщем благе. Один принцип этих разговоров: а почему не мне, почему не я, почему не у меня? И я уже вижу перед собой не человека, а загребущий экскаватор: «я… я… для меня…» Это тоже вирус, и только оттого что люди стали думать о благополучии, об излишествах.

— А мне кажется, что жадное стремление к излишеству от долгой жизни в бедности бывает. Или от жадности.

— Я вспоминаю свою жизнь: родился при Сталине, в школу пошел при Хрущеве, в армию — при Брежневе, и учился при нем же. Я много чего прожил. Но когда «ящик» рассказывает мне про мои же годы, я думаю: «Да что ж ты врешь-то, да не так всё было, я же помню!». А когда я вспоминаю прошлое, у меня нет повода злиться, ругаться и тем более завидовать.

— Но сегодня разговоры про сравнение с прошлым не проходят у поколения «нулевых». Для них комфорт, стремление к хорошим зарплатам, легкой и прикольной жизни — норма. А справедливо ли это? Тут вопросов больше, чем ответов.

— Да, они имеют право на комфорт, на красивую одежду; они настолько привыкли к сегодняшней своей жизни, что для них это норма. И норма благополучия не значит плохо. Только ты не сравнивай Родину с чужими территориями и витринами и не кричи, что у тебя хуже. Но когда мне указывают перстом: а вот там у них пенсия, а вот там здравоохранение, а вот там… — я говорю: «Иди, поживи, посмотри и пойми». Вот против чего я горюю-то. Я, думаешь, против их жизни? Они так здорово живут, что они себе этого даже не представляют.

Учился я в ГИТИСе, бывало, зайдем мы, четыре друга, в кафе «Аист» — там блинчики с мясом, с ливером. Как-то бутылку водки купили, разлили по 50 грамм, и вдруг подходят милиционеры: «Пьете? Пройдем в отделение». Чуть из института нас не выгнали! И это было наше молодое счастье — что не выгнали, что позволили мы себе все-таки эти 50 грамм и блинчики с мясом!

Эта эпидемия… Не хочу говорить «кара небесная». Да нет же! Но это какая-то встряска умов: ребята, чем вы недовольны? Хотите испытаться — давай мы вам испытание устроим… Вот и посмотрим: кто принесет кусок хлеба, а кто украдет.

Знаешь, я настолько тяжело, бедно, усердно прожил полжизни, что сегодняшнюю мою жизнь даже коронавирус не испортит. Я готов идти на него с топором, с вилами. И поэтому сказал, что готов присоединиться к любой армии спасения.

— Вы готовы принять всё, потому что власть вам обеспечила благополучную вторую половину жизни?

— Ничего она мне не обеспечила; я трудился, пожертвовал многим в своей жизни, от каких-то вещей отказался. Я себя перелицевал, устроил себе капитальный ремонт и физически, и мировоззренчески. А власть есть власть: она как мебель или как музыка. Власть в моей жизни никакой роли не играет.

Только ты меня сейчас пойми правильно: я у них ничего не просил. Что меня останавливает от критики? Сравнения с прошлым, вот и всё. И я благодарный не власти, а судьбе за то, что у меня сегодня интересная жизнь — нелегкая, но интересная. И самое главное, что жив я и здоров. А власть и эта сменится. Сегодня же ругают не президента, ругают его окружение, дескать, чиновники оборзели. Я же езжу в общественном транспорте, а там слышу: «Путин хороший, все остальные плохие».

— Ну, это традиционно в России: царь хороший — бояре плохие.

— А когда они были хорошими-то? Чиновник он и есть чиновник. И при Гоголе чиновник, и при Салтыкове-Щедрине. И когда говорят: «Суки, что они творят, они себе зарплату прибавляют, гребут!» — я думаю: «А посади тебя — и ты будешь грести. Будешь!». Вот в чем дело.

— Не верите вы в нашего человека, Виктор Иванович.

— А в чем же неверие? Я верю, что, если он окажется на определенном уровне общественного устройства и ему скажут «это ваше, а это вам тоже положено», он не откажется. Эпидемия — она ведь не Зевс и не Господь Бог. Это вирус невидимый, неслышимый. Как радиация — тварь такая махонькая… И вот эта колючая зараза... она пришла и уйдет. Или затаится и будет ждать своего часа — кто знает...

Я только одного хочу — чтобы люди оставались людьми, чтобы не продолжали искусственную беду. И лишь бы мы не переродились в саморазрушителей.

— Вот, Виктор Иванович, говорите как оратор, массы поднимать можете. Таких бы людей во власть, в Кремль. Там так не владеют словом.

— Потому что политизированы. Плохо разговаривают, потому что у них нет образности, нет цитатности. В конце концов, нет живого общения с миром. Почему их машина дает сбой? Потому что у них нет живой речи. Живая речь в миру, а в миру они не бывают.

Вот что меня огорчает: умерла актриса особой красоты, Инна Макарова, увезли ее на кладбище из больницы без всякой торжественности… Умер великий драматург Леонид Зорин. Я в театре Моссовета играю в его пьесе «Римская комедия», и он приезжал смотреть, и письмо мне написал… Господи, великие уходят, и им бы последний путь устелить цветами...

Нет, уходят незаметно, как будто вирус на страже стоит и говорит: «Не дам праздника, не дам трагедии высокой! Сидеть дома! Бояться!». Вот она, обратная сторона жизни.

Пушкину досталась холера, а нам достался коронавирус. Ничего страшного, лишь бы вслед за этим не последовало чего-нибудь более масштабного и ужасного. «Кучей надо держаться», — говорил когда-то писатель Василий Белов. Он ведь не оригинал, он кого-то повторил. Только вместе мы можем спастись. А спастись ради чего? Не ради только своей фамилии, а ради человека, ради цивилизации. А она нас наказывает.

Ищите вакцину, и, поверь мне, она будет найдена. И если она появится, все устаканится, успокоится, и… начнется снова «бузовское» время, и снова начнутся разговоры ни о чем, ни о ком, ни про что...

Марина Райкина

Источник