Он был в клетчатой рубашке, улыбчив и по-настоящему занят. Я коротко рассказал о задумке: он – герой номера, поэтому нужна большая беседа, остальные разговоры: с женами, детьми, мамой, коллегами – мы уж сами организуем, только не надо беспокоиться, волноваться, запрещать им общаться с журналистами.
Он улыбнулся как-то иронично: «Хорошо, давай назначим время». И тут я понял, что не смогу с ним беседовать – нет дистанции, он по-прежнему оставался моим однокурсником. Мы не были с ним ни дружны, ни даже знакомы близко, но в нем всегда это наличествовало: какая-то особого рода «компанейскость»; это бросилось в глаза еще «на картошке» в Бородино, куда журфак неизменно выезжал всем вторым курсом на социалистическую барщину. Он всех вокруг признавал своими, при этом сам оказывался центром внимания и центром притяжения.
– для этого нужно очень много времени. Нужно, чтобы прошло очень много времени. Иначе получатся воспоминания. В которых всегда есть и сам. Словно пристраиваешься к толпе, которая вместе с Лениным несла бревно на коммунистическом субботнике... Стыдно. Хотя, когда Влад был жив и был на гребне славы и успеха, «однокурсничество» мне как-то пришлось использовать почти в корыстных целях. Мы делали тогда первый выпуск «Собеседника Super», Влада выбрали в герои номера. Ни у кого не получалось договориться об интервью. Тогда я и воспользовался запрещенным приемом (опасаясь, правда, что секретарь ответит, что с тех пор, как... ну, вы понимаете, у него тысячи однокурсников). Но нет, меня соединили, Влад назначил встречу.
«Хорошо, – сказал я. – Время назначим, но на встречу придет мой корреспондент, Женя Факторович. Не обидишься?» – «Как скажешь».
Любой очерк о Владиславе Листьеве был бы меньше, чем беседа, которую мы тогда напечатали. Потому что...
Эдуард Сагалаев, один из мэтров советской и российской тележурналистики, вспоминал: «Когда мы задумывали передачу «Взгляд», мы хотели в какой-то мере повторить феномен ливерпульской четверки, которая стала и символом, и рупором своего поколения. Поэтому мы воспринимали эту команду как нечто единое целое, хотя у каждого из четверых была своя роль: у Листьева с Любимовым – выразителей интересов элитарной молодежи, причем Влад был подемократичней, попроще, повеселее. Я бы слукавил, если бы сказал, что уже тогда рассмотрел в нем звезду... Был момент, когда он просто висел на волоске – стоял вопрос об увольнении, отлучении от эфира в силу, так сказать, плохой дисциплины. И вот произошло в его жизни нечто, к чему я отношусь с огромным уважением: человек сумел посмотреть на себя со стороны, оценить ситуацию, увидеть альтернативу: под забором или в том деле, которое счастливо выпало на его долю. Листьев не просто сделал себя сам, он совершил огромное, титаническое усилие над собой, он изменил себя, свою жизнь (Влад «зашился» – бросил пить. – М. Д.). Потом произошло крутое восхождение на олимп, и здесь он показал себя человеком, который блестяще овладел менеджментом и технологией. За всем, что он делает, стоит и колоссальная работоспособность, и колоссальная организованность,
Назначение Листьева на главный пост главного канала, уверен, вновь изменило бы его. Со страной – сложнее».
Теперь чуть-чуть о датах. Тот номер был подписан в печать 3 октября 1994 года. За пять месяцев до гибели.
На наш вопрос, боитесь ли вы чегонибудь, он ответил: «Боюсь, что убьют». Дальше – читайте диалог Жени и Влада.
– И все – больше ничего не боитесь?
– Боюсь, что здесь, в стране, что-то кардинально изменится – в обратную сторону... Боюсь, когда болеет мама, болеет сын... Это было в пятницу, 12 ноября 1987 года. Я уже работал во «Взгляде», и у нас был эфир. Мы тогда придумывали кучу «разных штук» и на тот день договорились с Центром матери и ребенка, что я приеду к ним снимать роды. Там лежат женщины, у которых какие-либо патологии и роды для них – истинное счастье: они дождались этого момента, родили, и сами живы, и ребенок здоров. И вот мы снимаем, я поздравляю, как сейчас помню, отца из Молдавии, и мы несемся обратно в студию, в «Останкино». Гнали 140 в час (была ночная Москва) и на перекрестке, на желтом свете, едва-едва разминулись с другой машиной. Буквально в десяти сантиметрах разъехались. В студию я поднялся совершенно мокрый, просто это судьба какая-то. Но это был первый сигнал... Дома ночью меня будит Татьяна и говорит: «Владька не дышит» (первого нашего сына звали так же, как меня). Он болел у нас, очень серьезно болел... Ему было около пяти лет...
– Первая любовь была в школе?
Первая любовь была не в школе, первая любовь была в детском саду, в возрасте трех с половиной лет. Сейчас уж не помню, как ее звали, как она выглядела, помню только те ощущения, которые я испытывал, когда мы с ней встретились. Было это на даче детского сада, за городом. Наши кроватки стояли рядом. Вот мы и «ночевали» друг у друга, вместе спали.
– На одной кроватке?
– Да. Все время. То она ко мне забиралась, то я к ней. Ощущение какого-то счастья от этой любви осталось на всю жизнь...
Помню и первый поцелуй. Как-то я отдыхал летом у родственников в Пярну, в Эстонии, познакомился там с девушкой Региной. Пошел провожать ее. В подъезде поцеловал, и у меня от этого поцелуя так закружилась голова, что я чуть не упал. Я такой, наверное, очень восприимчивый – что к сигаретам, что к женщинам... Потом я обезумел, я оборвал все цветы под окнами (это, напомню, в Эстонии, где палисаднички, где все красиво) и швырнул их в ее окно. Дело было ночью. Вдруг я вижу, как из темноты вылетают мои цветы. Оказывается, я не заметил, что окно открыл ее отец. В общем, смываться пришлось...
– С цветами у вас связана еще одна любовная история? Ваша нынешняя супруга Альбина в интервью мне призналась, что однажды вы скупили для нее «весь цветочный магазин». Но потом вдруг обнаружили, что вам продали не все цветы, имевшиеся в наличии, и – закатили скандал директору.
– Да, это было в магазине на Масловке. В первый раз мне показалось, что я скупил все цветы, а через полчаса по дороге в булочную вижу: батюшки, еще стоят! Ну, я не совсем скандалил, но сразу к директору: пошли в подсобку! И вот тогда он вынул из подвала уже все.
– Своей теще цветы дарите?
– А как же.
– Как складываются отношения с ней?
– По-разному. Это как по синусоиде. Сейчас мы живем отдельно, а вот когда жили вместе и плотней общались... Главное – сейчас уже хорошие.
– Альбина – ваша третья жена. Поддерживаете ли отношения с прежними?
– С первой – никаких отношений. Я ушел при весьма тяжелых обстоятельствах. Было это в восьмидесятом году. С тех пор мы никогда не встречались, и я больше не видел свою дочь.
– Знает ли она, кто ее отец?
– Знает, судя по бурной деятельности ее мамы, которая обкладывает меня алиментами со всех сторон на всех моих должностях. Второй брак был гораздо более счастливым, хотя я и доставил много горя замечательной женщине, своей второй жене Татьяне. Сейчас мы в очень хороших отношениях. Сын Сашка учится в шестом классе. Он растет самостоятельным и добрым парнем.
– Владислав, что для вас телевидение? Удовлетворение личных амбиций?
– Несомненно, какие-то личные амбиции удовлетворяются, но здесь есть тонкость. Удовлетворение личных амбиций – это сделать классную передачу – и всё! А телевидение – это моя профессия, и в ней я намерен существовать, если даст Бог жизни и здоровье позволит, довольно долго. Потому что, как мне кажется, я многое умею, многому научился и учусь. Я все время смотрю телевизор профессионально: работа оператора, постановка света; как держится человек в кадре, какие вопросы он задает, какая интонация, глаза при этом; какой монтаж, титры, какое оформление программы.
– А не хочется иногда отключиться и посмотреть просто так, как смотрит обыкновенный зритель?
– Уже не получается. Просто так я смотрю художественные фильмы, причем старые, которые известны до слова: «Белое солнце пустыни», «Бриллиантовая рука» – вот это кайф, это удовольствие. Но очень часто бывает, что фильм даже до конца не досматриваю, потому что не хватает времени.
– Вы президент «ВИДа», сколько человек у вас в подчинении и кто вы здесь: полковник, генерал?
– Я не знаю. Все эти звания – президент – не президент – меня меньше всего волнуют, а с телекомпанией сотрудничает около 700 человек.
– Им с вами тяжело работать?
– Очень.
– У вас плохой характер?
– Ужасный.
– В лицо вам об этом говорят?
– И в лицо говорят. У нас такие разборки бывают после программы. О! Там уже Листьев не Листьев, все говорится напрямую.
– Ведущий «Что? Где? Когда?» Владимир Яковлевич Ворошилов сказал как-то, что все программы «ВИДа» – это плагиат, что все украдено на Западе и что любимое дитя так легко не бросить, как бросил Листьев «Поле чудес» и «Тему».
– Я не со всем согласен. Я преклоняюсь перед талантом Владимира Яковлевича, его работоспособностью, его «пробивными» качествами – это замечательный человек на самом деле. Что же касается моих программ– я делаю то, что мне нравится, и вопрос не в том, что любимое дитя не бросишь. Просто я бы с ума сошел, если бы до конца жизни делал одну и ту же программу. Да у самого Ворошилова до «Что? Где? Когда?», насколько я знаю, было несколько передач, которые он придумывал и вел. И только тогда он сел на конька «Что? Где? Когда?», когда все это раскрутилось и стало достаточно популярно. А сейчас ему и слезть-то уже невозможно, потому что и возраст не тот – придумывать что-то новое, и желания, наверное, нет. Зачем ему? Хороший дом, хорошая жена – что нужно еще человеку на старости лет? А я человек неспокойный в этом отношении... Я никогда в принципе серьезно не воспринимал упреки, подобные ворошиловским, будто я беру что-то и копирую. Я не могу сидеть на чем-то одном, мне нужно все время искать новое.
– Если я правильно понял, «Час пик» – это не последняя ваша передача?
– Если здоровье позволит, года три, думаю, я продержусь на этой программе. Почему? Я прикидывал, какая нагрузка будет... Во-первых, невыездной, привязан к месту: ни отдохнуть недельку-две, ни попутешествовать. Во-вторых, «Час пик» – очень большая психологическая нагрузка: перед эфиром – весь день, а это встречи, звонки, ругань, обсуждения, помощь, финансы. К вечеру ты уже просто мертвый.
– А вечером – эфир...
– В студию я прихожу минут за пять до передачи. Это еще со времен «Темы» началось: с главными героями я никогда не говорил до начала; когда входил в студию, они уже сидели в креслах.
– Что общего – для вас – в передачах, которые вы вели?
– Необъяснимое удовольствие от работы, просто кайф! За последние четыре года у меня практически не было дней в жизни, когда я утром просыпался бы с мыслью:
«Боже мой, идти на работу. Опять». Нет, я просыпаюсь и – «Скорей бы на работу!» – увидеть ребят, окунуться в этот водоворот. У меня нет хобби, потому что у меня есть любимая работа.
– «Час пик» идет в прямом эфире. Это наверняка приводит к накладкам, или «Час пик» – программа без проблем?
– Накладки – не накладки, а экстремальные ситуации возникают. Например, у нас существует «планирование героев» на неделю, на две, на месяц и на два месяца вперед. Когда мы звоним людям, мы знаем их график, договариваемся и тэдэ, но бывает, что человек заболевает или срочно уезжает куда-то и это становится известным за день до эфира. Или еще хуже!.. Например, я знаю, что в шесть часов придет такой-то человек. Полседьмого – человека нет, без двадцати пяти – нет, без двадцати – никого, без пятнадцати – нет. Тут не только в левой стороне груди, тут в голове начинает стучать, в пальцах сердце пульсирует. А он появляется без десяти семь, хотя по технологии без пятнадцати мы должны были бы дать отбой, что не выходим в прямой эфир. А один раз был случай, когда человек так и не пришел. Я не стану говорить, кто это был, потому что он занимает довольно высокое положение и, как оказалось, не совсем виноват – были жуткие пробки в Москве, он просто не мог физически выбраться из них даже на своей «Волге» с мигалками... Просто кошмар. Жуткий психологический напряг постоянно.
– И какой же выход?
– Я не пью. Остается только спорт.
– Вы увлекаетесь теннисом. Тоже следуете нашей новой моде? Я, например, удивляюсь уже, если какой-нибудь чиновник не играет, подобно президенту России, в теннис.
– Нет, я начал заниматься теннисом четыре года назад и исключительно с одной целью – похудеть. Проработав месяцев восемь на «Поле чудес», я понял, что «пошел вес», физиономия стала «такая толстая, красная такая», как после бани, плюс в этот же момент я, скажем так, закончил пить. Высвободившуюся энергию куда-то нужно было девать. И так я открыл для себя теннис. Все, с кем я встречаюсь: и Юра Николаев, и Миша Задорнов – говорят, что я очень прилично прибавил... (Но, может быть, льстят.)
– В легкой атлетике вы стали кандидатом в мастера спорта. В теннис играете
– В футболе болею за «Спартак». Хоккей? Глядеть на вялые потуги молодых людей, которые что-то пытаются сделать, нет сил. Смотришь любой матч НХЛ, там люди просто дерутся, а здесь... Это же просто невозможно – как будто сонное царство. Я же люблю спортивные зрелища без исключения. Но вот мои друзья во время чемпионата мира по футболу ходили в ресторан
«Сохо» и заключали между собой пари. Я не до такой степени азартен, вообще я на деньги не играю. Но я азартен в получении удовольствия от игры, от жизни, еще от чего-то. Но в меру.
– Что значит «в меру»?
– «Меру в женщинах и пиве он не знал и не хотел» – моя любимая поговорка студенческих лет.
Тогда от спорта к его антиподу. Что вы сейчас курите?
– «Кэмел-лайт», потому что в магазине не было «Мальборо-лайт». «Мальборо» красной нитью проходит, а остальное – приходящее и уходящее. Хотя это, конечно, вред один – курение. У меня, знаете ли, сердечко иногда пошаливает, и врачи мне сказали: «Лучше бы ты понемножечку пил, чем курил».
– А первую сигарету помните?
– Помню. Было это на втором курсе факультета журналистики, в деревне Бородино, где мы убирали картошку.
– С любимыми сигаретами ясно. Чем предпочитаете завтракать?
– Завтрак – это весьма туманное понятие, потому что завтраком бывает и просто стакан чая или стакан сока...
– Кофе?
– Кофе не пью уже месяца три-четыре, сердечко стало болеть, где-то полгода серьезно.
– Что вам доставляет наибольшее удовольствие?
– Мороженое, каждый день мороженое это просто счастье. Хотя и здесь главное грань не перейти, потому что обожраться можно чем угодно. Но мороженое перед сном – это верх блаженства. Кроме того, это полезно – горло закаляет.
– Вы часто с телеэкрана зазываете в путешествия, а сами где-то бывали?
– Нечасто... Раз в год с круизами «Темы».
– Где-нибудь сильно-сильно понравилось? Какое-то место произвело особое впечатление?
– Очень много замечательных мест, красот, музеев. Я очень люблю ходить по музеям, если куда-то приезжаю; это, наверное, от жены, потому что она у меня работает в музее и занимается реставрацией живописи.
– Говорят, вы любите машины...
– Сейчас у меня «Мазда 929». Эту машину я очень люблю. Раньше я как-то предосудительно относился к автоматической коробке, теперь – нет. До нее у меня была
«Вольво 440», которую я тоже обожал, но телекомпания решила, что раз президентом стал, то и авто посолиднее нужно.
P.S.
Еще для полноты, как говорится, образа.
В том номере был опубликован и кусочек воспоминаний Влада. Что-то вроде странички из дневника. Я не помню, где взял это: может, мама его дала.
«Первые в этой жизни полтора года я провел в полуподвальном помещении, на так называемой стрелке. Это где Краснохолмский мост, Москва-река и обводной канал. Рядом фабрика Парижской Коммуны, где мой дед работал.
Из того времени помню только шампиньоны, которые буквально взрывали асфальт. Два последних школьных года я провел в школе-интернате спортивного профиля, когда лишь на субботу и воскресенье я уезжал домой. Учился я средне. Отличником никогда не был. А вот стихи писал.
Ребята у скамейки, Как дружная семейка,
Сбившись вместе в кучку И взявшись все за ручки, Играют в города.
И очень часто вдруг, Почти всегда,
Один из них или одна Восстанет и воскликнет:
«На речку все айда!»
Многие из нас – из тех, кто поступал и поступил на журфак, писали стихи. Мы были все в чем-то очень схожи – а что другое смогло бы нас собрать в одном месте в одни годы, как не «одна кровь». Но все же у некоторых было чего-то чуть больше, чем у других. Работоспособности? Удачливости? Таланта?
Впрочем, так ли уж это важно.
P.P.S. На факультете журналистики МГУ готовили сборник про «почетных выпускников». Попросили написать очерк. Но до очерка я «не дорос»: предложил свой вариант. Так появился этот текст. Хотя если и думал, что стану писать про Влада, то только в последнюю очередь. Вышло, что почти в первую. Такие вот странности иногда случаются.
(Из архива автора, 1994–1997)
