Давно ли наша газетная братия замалчивала его или хаяла; давно ли зачтение книжек его – тягали на Лубянку, а вот уже в третий раз возвращается он в Москву: и Президент уж отменил брежневский указик о лишении Войновича гражданства, и уже всенародна популярность Чонкина, уже наперебой (наперебой буквально) вещают Войновичем «Голос Америки» и Всесоюзное радио: и рассыпались по газетным страницам (и надо, и не надо) войновичевы интервью, кажется, еще сутки — и родится новый культ, культ Классика Николаевича Войновича, высокоталантливого, седовласо-улыбчиво-обаятельного, мужественного борца с режимом… но Войнович (враг номер один Войновича-образа) надевает очки, вельветовые штаны и рубашку в клетку, а ля американский безработный, и опять прилетает а Москву 1990-го, чтоб запустить в свет новую книгу-бомбу — «Москва 2042», которой распатронит в дым все и всяческие культы и культики: Ленина, Брежнева, Войновича» народа-богоносца…, словом, читайте сами! А пока:
- Говорят, русским писателем нынче хочется жить на Западе, а печататься в Союзе. Вы, Владимир Николаевич, как раз укладываетесь в эту схему…
— Нет, я предпочел бы жить в Союзе, а печататься и здесь, и на Западе. На Западе читатель у меня есть (скажем, «Чонкин» вышел тиражом в полмиллиона только по-английски, это очень много по-тамошнему). Но мой главный читатель — здесь. К тому же мне занимательно участвовать в историческом процессе, а главное мировое событие нашего века происходит именно здесь и сейчас независимо от того, чем все кончится.
- Нет ли, по-вашему, поползновений культа Войновича?
- Поползновения к культу всегда были, есть и будут, но я против культов всех личностей, включая свою. Однажды я был в стране, где мои книги весьма популярны, и ко мне там стали обращаться в третьем лице; «Можно попросить великого писателя вместе сфотографироваться?», «Можно попросить великого писателя передать вилку?». Первый вечер меня это забавляло, а к утру уже стало раздражать.
Я всегда старался честно жить и работать и считаю, что заслужил уважение людей. Уважение, но не подобострастие. Это мы оставим другим.
Кстати, есть приемы, используя которые довольно легко стать объектом культа. Следует обдумывать свою вне-е-ешностъ, ма-не-е-еры; кричать, как, скажем, Гитлер, или выбрасывать руку, как Ленин; или прохаживаться, покуривая трубку, как Сталин, — все это неотразимо действует на публику, а у молодых людей действует даже не на мозги, а на гормональную сферу — и они орут. Часто речи кумиров ничего не содержат (просто белиберду, вроде «жить стало лучше!», однако манера подачи производит на толпу впечатление, и толпа начинает повторять и зубрить эти глупости.
- Может ли русский склад ума и души истово принять, слепо отдаться новой догме взамен марксизма? Или, говоря вашим словом, снова впасть в «измофрению»?
- Может, может, и больше того, люди здесь не излечились от «измофрении», просто заменили, приставили к окончанию «изм» новое начало; не Сталин, так Ленин, не Ленин, так Солженицын, Потом приставят что-то еще.
- Сахаров?
- Из него тоже пытаются посмертно сотворить идола, но Сахаров был слишком человечен, не пользовался всякими приемами и не создал никакого «измофренического» учения.
- Но раз мы не излечились, то каковы же у перестройки шансы на успех?
Шансы падают, в чем виновато и руководство, и общество. Люди должны были ужаснуться не только содеянным преступлениям, а просто содрогнуться — почему же мы такие?!
Я также наблюдаю совершенное равнодушие к тому, что называется правами человека. Много шумят, что с ними стало лучше, чем в Советском Союзе: не хватают, не сажают, вот даже такого типа, как я, пускают. Да, лучше стало, но остается повальное неуважение к личности и на улицах, и в магазинах, и в самых высоких кабинетах. Я не помню, Сахарову вернули награды? Во всяком случае, перед ним в достаточной мере так и не извинились. Освободили практически всех политзаключенных, но освободили по амнистии («простили», значит), и по сей день они не реабилитированы, не благоустроены. Вот, к примеру, народный депутат России Сергей Ковалев нигде не прописан, а реабилитирован лишь потому, что судили его некогда в Вильнюсе, а не в Москве. Скажут, технически трудный вопрос: кого оправдать, кого - нет, кому платить компенсацию, кому — нет. Допустим. Но непонятно, отчего бы Президенту не выступить и не признать, что государство страшно виновато перед этими жертвенными людьми и что необходимые документы и компенсации будут подготовлены позже.
У всех людей должно быть чувство вины перед правозащитниками, ибо в застое виноваты не только Брежнев, Суслов или Хрущев, а все общество, позволявшее такие издевательства над собой... Сахарова схватили, привезли в Горький, и весь Горький делал вид, будто не знает, кто такой Сахаров. Ныне молятся на Солженицына, но когда Солженицына травили и изгоняли — кто? что? — пять—десять человек выступили в защиту. Продолжает царить полное отсутствие ответственности, нежелание отвечать за собственные убеждения, за свои привязанности, за свою любовь, за свои слова.
Вот вы спрашиваете, где я хочу жить. Я пять лет — все годы перестройки — говорил, что я хочу жить здесь, этого никто не слышал, и сейчас тоже. Я вчера своему старинному другу три часа подряд говорил о своих планах возвращения, он слушал, кивал головой, а в конце, провожая меня к дверям, спросил, почему никто из уехавших, ни один человек, не хочет вернуться. Я думаю, что если даже вернусь, люди, видя меня здесь, будут считать, что я — там.
О правах человека здесь много говорят, но настоящего значения их не понимают. Что это вообще такое; идет колонна «Демократической России», которую ведут генерал КГБ и два следователя по особо важным делам?
По-моему, в этой стране вообще мало кого интересует реальное дело. Все эти сессии, съезды превратились в говорильню, в ярмарку тщеславия. Толковых решений — нет. В Союзе писателей: борьба «Апреля» (я из него, кстати, вышел) и остальных за литфонд, за сохранение богадельни.
— Злые языки уверяют, что в СССР ныне изучают английский язык, пессимисты учат китайский, а реалисты изучают автомат Калашникова…
— Советский Союз — это корабль, который заблудился в океане и которому надо идти хоть в какую-нибудь сторону. Путь может быть короче, длиннее, но где-то до суши добредешь. А корабль все кружится-кружится на одном месте — то «полный вперед», то «малый назад»; то «право руля», то «лево руля». А подвижек — нуль.
Вот нынче спорят: та программа, другая... Я не экономист, но, мне кажется, лучше та или эта, чем вообще никакой, а уж мешанина из двух или трех — это телега с лошадьми, впряженными с разных сторон. В западной печати я недавно видел такую карикатуру: Горбачев едет на паровозе, а два стрелочника — Ельцин и Полозков — заворачивают один рельс влево, а другой – вправо. Так оно и есть. Вот если бы руководство приняло четкий конкретный план, пускай с изъянами, пускай не идеальный, и следовало бы ему!
Но в том-то и дело, что нет никаких целенаправленных действий. А пока пароход — тонет. И каждый обязан подумать о спасении: или добыть себе место в шлюпке, или схватить лишний спасательный пояс и спрыгнуть, а реальный путь к спасению — удержать на плаву сам корабль.
— А вы где — на пароходе или в шлюпке? В Мюнхене у вас — дом и семья, в России — читательское признание, слава; вы — очевидец таких интересных событий... Для вас это время — трудное?
- Трудное. «Когда меня спрашивают: люблю ли я Россию, я отвечаю: не знаю, но я ее жалею. Мне просто жаль идущих по улице людей. Вы заметили, если у входов-закутков дверь двустворчатая, то непременно одну створку заколотят, и люди это, можно сказать, образ советского человека — с авоськами, бедно одетые, пробиваются плечом вперед, двумя встречными потоками, мешая друг другу. Мне жалко человека, который по советским понятиям существует средне, не говоря уж о тех, кто зябнет в палатках или просит подаяние в подземных переходах, с ребенком на асфальте.
- Вы не ожидали, что Москва уже сегодня выглядит, как ваша Москва 2042 года (голодная, злая, жуткая)?
- Да, не ожидал и очень жалею. Я не однажды повторял, что писал роман «Москва 2042» как предупреждение. А, к несчастью, все к этому и катится, то есть не книга отражает действительность, а действительность начинает отражать выдумку, Очень, кстати, «измофреническая» ситуация.
«МК», декабрь 1990 года.
